Летняя неделя в далёкой деревне

Золотов Юрий Александрович
Академик РАН

 

Увидев двух женщин, стоявших на улице возле их дома, Григорий Ильич притормозил и, опустив стекло своей «Нивы», с улыбкой с ними поздоровался.

– Что-то вы давно, Гриша, не появлялись, – говорит одна из женщин, что помоложе. Одеты обе в лёгкую светлую одежду, ведь жара стоит уже больше полутора месяцев. Под тридцать градусов, а то и больше.

Гриша опять улыбается и слегка пожимает плечами. На самом деле он проезжает по деревенской улице минимум два раза в день, чтобы выбраться на шоссе. Да ведь обитатели домов не всегда на улице и не всегда в окно смотрят.

Женщины живут здесь только летом, они, кажется, из Нижнего Новгорода. А вышли сейчас, потому что на другом конце деревни показался магазин на колёсах. Два раза в неделю приезжает автолавка, даже две. Одна, которую ждут по средам, с продуктами и разными хозяйственными мелочами, вторая – по пятницам, развозит только хлеб. В определённое время жители выходят из домов их встречать. Вот и нижегородские тут.

Нам магазин не нужен, мы прощаемся и едем дальше. Между прочим, по булыжной – в деревне-то! – мостовой. Но о ней потом.

Сразу за последним домом – асфальтированное шоссе, по нему одна за другой машины. Если повернуть налево, шоссе может и до Москвы довести, через Кострому, до которой двести тридцать километров, через Ярославль. Но первым городом по дороге будет Макарьев.

Там монастырь, удивительным образом расположенный. На высоченном холме над рекой Унжей, а холм какой-то правильной формы – это гигантская пирамида со срезанной верхней частью. Ровные склоны, прямые углы. С двух сторон где-то внизу обычные жилые дома, а два других склона обращены к реке, которая здесь делает излучину. Войти в монастырь не удаётся, ворота заперты, калитка тоже накрепко закрыта; говорят, внутри возрождается жизнь, поселилось несколько монахов. Зато можно пройти вокруг мощных кирпичных стен, поставленных много веков назад почти у кромки этой срезанной пирамиды. Кое-где стены отреставрированы, видна свежая кладка.

Кажется, что холм искусственный. Но он таких размеров, что только при очень нестандартном воображении можно себе представить, будто его насыпали. Ведь тогда эту гору надо ставить в ряд с египетскими – несрезанными – пирамидами. А с другой стороны, такая идеальная геометрия…

Неподалёку от монастыря – главная, скорее всего единственная, городская площадь. Она тоже не совсем обычная: прямо в центре её возвышается собор из красного кирпича, его объезжают и обходят со всех сторон. Это как в столице Кубы – посреди обширнейшей главной площади Гаваны когда-то было построено внушительных размеров здание парламента. А вокруг, по периферии площади, в докастровское время располагались увеселительные заведения. Ну, по крайней мере в этой части сравнение Макарьева с Гаваной не вполне получается.

Макарьев – центр другого района, не «нашего»; имеет статус города с 1778 года, получил его по указу Екатерины Великой.

Если же при выезде из деревни повернуть направо, на северо-восток, то через полчаса или через час попадёшь в «наш» райцентр Мантурово. Здесь, в отличие от Макарьева, железная дорога. С соборами и монастырями в Мантурове плохо, зато в городе и особенно в окрестностях было семь лагерей, семь «зон». Удобное в этом отношении место: далеко от столицы, необъятные леса, опять же железнодорожная станция.

В здешнем фирменном магазине Костромского ликёро-водочного завода всегда была водка «Генерал Сипягин», настойка на местных травах, на вкус весьма приятная. Сорок три градуса. Выпускается, как написано на этикетке, с 1884 года; наверное, с перерывами.

Вернёмся, однако, в деревню, в Шилово. «Генерала Сипягина» мы, разумеется, купить не забыли.

Булыжная мостовая едва видна, старая она и разбитая, и песком подзасыпана. Да и вообще она только в одной части деревни и чуть-чуть за ней; остальное было разобрано по команде председателя когда-то существовавшего здесь колхоза: для чего-то камень понадобился.

Гриша говорит, что здесь проходила дорога из центра на восток, чуть ли не знаменитый Владимирский тракт. Поэтому и замостили дорогу. Мне казалось, что Владимирка должна быть существенно южнее, но кто знает. Булыжник-то вот он.

Едем по каменистой дороге мимо стареньких деревенских домов. Их всего-то с десяток или чуть больше, у каждого невероятно большие поленницы сухих берёзовых дров, лет на десять. И то если жить зимой, а на зиму в деревне остаются очень немногие.

Старая российская деревня исчезает, во всяком случае в нечернозёмной зоне. Коренных жителей поискать, особенно мужиков, а те, что есть, нередко пьяницы. Дома в основном дореволюционные, или нэповских времён, или предвоенные; их не ремонтируют. Многие куплены за бесценок горожанами-пенсионерами, да и работающими тоже, чтобы отдыхать летом.

В сельхозпредприятиях, а они называются теперь по-разному, жители деревень работать не особенно рвутся – уж очень часто мал заработок. Других рабочих мест, пусть с не большим, но гарантированным окладом – в местных конторах, в школах, магазинах, на лесопилках или молокозаводах, – не так уж много. К тому же в основном они давно заняты.

Что пьют? Водка из магазина – благо, но дорого. Больше в ходу самогон, иногда хороший, иногда не очень. А то и вовсе бражка, в ней всякого дерьма хватает. А вот других, в том числе технических, источников спирта в деревне всё-таки, слава богу, меньше, чем в городах.

В Шилове только в двух-трёх избах – местные, уроженцы либо этой, либо соседних деревень. Один дом много лет занимала биостанция одного московского академического института. Москвичи из тех, кто работал на станции, частично осели в этой же или в других деревнях. Один бывший столичный биолог в Москву ездить почти перестал, приобрёл в Шилове дом, а потом стал вроде как священником. На общественных началах. Не так давно умер. Тоже, кстати, выпивал; почти как коренные.

В другом, довольно свежем, доме с мальвами за забором, с совсем непривычными для деревни стриженными газонами и каменными дорожками, живёт голландец Крисс. Не один, а с русской женой Натальей. Она тоже биолог, окончила Московскую сельскохозяйственную академию имени Тимирязева и получила там специальность коневода, занималась потом, а может, и сейчас занимается, сохранением лошади Пржевальского.

Эту пару в Шилове можно видеть с мая по октябрь. Примерно как и нижегородских. В остальное время пара путешествует. Что-то они изучают в Индии, в Тибете, были в Австралии. В родную Голландию Крисс приезжает, чтобы оформить документы для очередной поездки. У них есть квартира в Москве, которую они используют в основном как перевалочную базу. Крисс не любит жить в больших городах.

Я спросил его:

– Какая же у вас специальность?

Ответ был несколько неожиданным:

– Философия, – сказал Крисс. – Философия культуры.

Я не очень хорошо представляю себе, что такое философия культуры, но то, что Крисс философ, пусть в приземлённом, обиходном понимании этого слова, – с этим, пожалуй, можно согласиться. Он пенсионер, живёт, как говорят, на свою голландскую пенсию. У него выходили книги, во всяком случае одна, на голландском языке.

Крисс с Наташей ходят в лес, фотографируют птиц, снимки Крисс посылает в какой-то орнитологический центр или журнал.

Я говорю ему:

– Мне почему-то казалось, что ваша основная специальность – орнитология.

– Да нет, – отвечает. – Это хобби.

Ну а где же всё-таки коренные жители?

Есть они. Есть. Немного, но имеются.

Одна живущая бобылкой жительница Шилова снабжала Григория овощами. То огурцов предложит, то укропа. Да и сам Григорий Ильич иногда заходит, чтобы чего-нибудь попросить. И мы вместе заехали как-то.

– Огурцов сейчас не дам, – говорит Гришина благодетельница. – Только что посолила. Приходите вечером, будут малосольные.

А за ужином мы уже закусывали «Генерала Сипягина» этими – действительно уже просолившимися – огурцами. Тётя Маша заливает их кипящим рассолом, вот они и «поспевают» к вечерней выпивке.

Ещё один абориген, хотя и не совсем, – Борис Иванович. Не совсем потому, что у него была квартира в Мантурове, а летом он жил с женой здесь, в Шилове. Он был в возрасте, чувствовал себя неважно. Да и неудивительно: говорят, что за свою долгую жизнь выпил он цистерну водки. И в канаве его находили.

А мы с ним в один из наших сюда приездов ловили рыбу. На полноводной и быстрой Унже что-то у нас не получалось, и мы отправились на довольно далёкое лесное озеро, за Унжей. Между прочим, Унжа служит как бы границей тайги; значит, рыбачили мы в тайге. У Бориса Ивановича была на том озере спрятана своя лодка, он перегнал её туда во время мощного весеннего половодья.

Меня он почему-то зауважал. «Самостоятельный человек», – говорил он Грише про меня. Я помню, что так же характеризовала людей моя бабушка, крестьянка Тверской губернии. Это была у неё довольно высокая оценка.

Вот так: самостоятельный человек, значит. Но эта характеристика, пожалуй, больше подходит нашему хозяину Григорию. Григорий Ильич – доктор наук, профессор, работает в Московском университете. Но лет двадцать тому назад купил в Мантуровском районе деревенскую избу с участком, даже с двумя (на втором сажал картошку). Потом, после развода с женой, оставил этот дом семье, а себе купил другой, километрах в пяти. Живёт здесь весь отпуск, приезжает на праздники и вообще при первой же возможности. Построил баню из толстых еловых брёвен, с парной, предбанником и верандой, и очень этой баней гордится. Она-таки действительно хороша.

Среди местных – и коренных, и пришлых – Григорий свой человек, его вся округа знает.

Вот только от московских дел теперь не сбежать. Со столицей связь отличная, кругом вышки, обеспечивающие сотовую связь всех основных компаний-операторов.

Хорошая эта вещь – мобильный телефон. Но мы ещё не все его возможности знаем и используем. Наш с Гришей общий петербургский знакомый, руководитель лаборатории и одновременно владелец фирмы (ну не владелец, так директор), копейки и даже рубли не считает. На мобильной связи не экономит, SMS не посылает и даже принимать их не научился. Один раз, когда знакомый наш был на даче, на Ладоге, его мобильник пропикал – эсэмэска. Через неделю, когда наш коллега вернулся в Петербург, он с помощью друзей прочитал сообщение. В нем значилось: «Приезжай срочно, муж на три дня уехал в командировку».

Я не устаю восторгаться мобильной связью, как, впрочем, и многими другими техническими достижениями, вроде навигационной системы GPS. На севере Таиланда, в районе «Золотого треугольника», я слышу звонок с подмосковной дачи, сам звоню на эту же дачу с острова Тасмания, прямо с другой стороны Земли. Однажды летом мне нужно было что-то спросить у Игоря Владимировича Рыбальченко, профессора и полковника одновременно, я звоню ему на его сотовый. Он говорит, что сидит в лодке на глухом озере, далеко-далеко от Москвы и ловит, понятно, рыбу. Я к нему с научным вопросом, а у него, может быть, как раз клюёт.

Дом Григория Ильича, хотя и относится к деревне Дмитриево, что в километре от Шилова с его булыжной мостовой, стоит на отшибе, рядом с ещё одной избой. Одним словом, на хуторе. Унжа рядом, но к ней ведёт длинный спуск, идёшь вниз к воде минут пятнадцать. Да ещё по высокой траве. В этом году траву Григорий Ильич частично скосил, особенно в тех местах, где преобладала «двухметроворостая» крапива. Так что нам было полегче.

У берега лодка Гришиных соседей, которой он может пользоваться. Лодка на цепи, цепь основательно заделана в берег, вёсла в лодке, но через уключины тоже продёрнута цепь. Воруют.

Людки здесь лёгкие, из фанеры, с почти плоским дном, с одной парой вёсел. В каждой местности, на каждом большом водоёме лодки могут быть разными. На озере Селигер, например, лодки, не имеющие нигде аналогов, их и называют «селигерками»; они большие, тяжёлые, с задранным кверху носом – на Селигере ведь и штормы не редкость.

Григорий Ильич научил меня забрасывать спиннинг, раньше я ловил рыбу в основном поплавковыми удочками или донками. Но на Унже такие удочки не лучшая снасть, особенно, конечно, поплавковые. В первый же «спиннинговый» вечер я вытащил судака, потом везло меньше; рыбацкое счастье, как и всякое счастье, капризно и непредсказуемо.

Вечером, когда жареный судак хорошо шёл под «Генерала Сипягина», Григорий Ильич вспомнил нашу совместную работу в академическом институте. Я заведовал лабораторией, Гриша пришёл к нам младшим научным сотрудником, окончив университет. Той же осенью надо было кого-то посылать от лаборатории работать в колхоз, а кого ещё посылать, как ещё не осмотревшегося новичка. И меня когда-то посылали под Можайск (понятно, что говорили «за Можай»).

Ещё требовалась кандидатура бригадира. Я и рекомендовал молодого мэнээса. Оказалось, что бригада сформировалась из сотрудников двух институтов – нашего и ещё одного, гуманитарного профиля. Тот второй институт командировал в колхоз в числе прочих Егора Тимуровича Гайдара.

Работы в бригаде предстояли разные, в поле, на ферме. Гриша – демократ! – спросил, кто куда хочет. Гайдар предпочёл коровник и две недели чистил его от навоза и кормил бурёнок.

Так что под началом у Григория Ильича поработал будущий премьер. Когда в октябре 1993 года Гайдар по телевидению призвал народ, Гриша пошёл «на баррикады», был у Моссовета. С ножом. Там познакомился с люберецким бомжом, который пришёл с двумя монтировками. У обоих было по бутылке.

Владельцы лодки, на которой мы ловили рыбу, – братья Ершовы. Их трое; двое жили в соседнем доме, на том самом хуторе, третий брат в селе Уборы, что в нескольких километрах. Кстати, через Уборы тоже шла Владимирка. Третьему брату принадлежала шустрая молодая собака Мухтар, или просто Муха, которая жила на два дома, постоянно преодолевая четыре километра. Вороватая, один раз при нас утащила из Гришиных сеней какую-то снедь, ей, понятно, не предназначавшуюся. Братья «Ерши», как и все здесь, пили, но люди удивительно деликатные. Если дверь Гришиного крыльца закрыта, никогда не зайдут, не окликнут, дождутся, когда начнётся активная жизнь. И доброжелательны, всегда помогут. И лодку брать разрешают.

Тот год был не грибным. Долгая жара, дождей нет, в лесу сухота; хорошо хоть в тех местах пожаров не было. Но во влажные прохладные годы тамошние леса – не все, конечно, места знать надо – изобилуют белыми, не говоря уже о разных там «соляшках». Гриша, между прочим, солит даже валуи. В деревне, где я мальчишкой жил во время войны, валуи тоже брали и солили: перед засолкой их два раза отваривали, чтобы ушла горечь. Григорий Ильич не отваривает, а вымачивает, но долго: четыре дня, два раза в день меняя воду. И отличная закуска получается.

Попытки набрать грибов мы тем не менее делали; несколько раз побывали в дальних лесах и даже немного поднабрали лисичек и сыроежек. В лес ездили на «Ниве», за несколько километров. Асфальта там нет, есть большаки, по которым вывозят лес, есть обычные лесные дороги с их лужами и ямами. «Нива» – хорошая машина, надо только в ней за что-то держаться, ну и не разгоняться слишком. В одном месте – гать, это особое испытание и для машины, и для пассажиров, и особенно для водителя.

Но «Нива» – хорошая машина. Хорошая, хорошая. Все живы-здоровы.

Поскольку грибов было маловато, центром нашего отпускного внимания стали, с одной стороны, купания в Унже, прежде всего для женской части нашей семьи, и, разумеется, рыбалка. Судак – это, конечно, неплохо. Но сколько радости было у внучки Маши, когда она вытаскивала окуньков! Ловила с берега на Унже, там, где течение послабее.

Говорят, процесс интереснее результата. Да, да, конечно, процесс – это просто великолепно. Но результат ещё лучше, особенно хотя бы под килограмм. Ну пусть триста граммов, но чтобы эти граммы сопротивлялись, бились и чтобы не сошли с крючка, когда их вот-вот под жабры схватишь. Но стограммовые окуньки тоже хороши. Чистить их, правда, морока.

По телевидению показывают «Диалоги о рыбалке». Профессионалы вытягивают хариусов да тайменей из холодной сибирской реки или язей из подмосковной. С помощью монтажа можно выбросить кадры с часовым бесплодием, а страстные секунды борьбы с тайменем собрать вместе. Всё равно завидуешь.

У нас тайменей не было. Не было и хариусов. Подлещики были, плотвички. И, как сказано, окуньки, которые плохо чистятся, но вкусные…