В кругу семьи

Частная жизнь вообще, а семейная жизнь тогдашних русских сановников, в частности, была тайной за семью завесами. О семейных отношениях Остерманов сохранились лишь скупые сведения. Никто тогда мемуаров не писал, а «скелеты» в родовых сундуках и шкафах охранялись самым тщательным образом. Если бы не депеши иностранных послов и записки иностранцев, живших в России, то об этой категории людей не осталось бы вообще никаких сведений. Тем более интересен труд историка-«остермановеда» П.П. Каратыгина, собравшего все эти сведения в отдельную статью.

«Хитрый дипломат, лукавый царедворец, то притворно больной, то притворно здоровый – граф Остерман в своём семейном быту, без всякой личины, был добрый муж и примерный отец. Как ни черство было его сердце, но он умел внушить своей жене нежнейшую любовь и безграничную преданность», – пишет он.

Пётр I совершил много добрых дел. Одно из них – женитьба Остермана.

В 1720 году Пётр посоветовал Остерману жениться:

– Теперь ты знатен и богат – пока я жив; но не станет меня, что сделается с тобой? Ты в России человек чужой, не имеешь родственных связей. Я хочу выбрать тебе невесту.

Остерман уже хорошо узнал Россию и возражать царю не стал.

18 декабря 1720 года в день рождения царевны Елизаветы Петровны, в дворцовых апартаментах Петра I, в присутствии именитых лиц государства и их жён и дочерей произошла помолвка Андрея Ивановича Остермана с боярышней Марфой Ивановной (1698-1781), дочерью покойного ближнего боярина и стольника Ивана Родионовича Стрешнева (1665-1722) и его жены Натальи Львовны, урождённой Вельяминовой (1674-1733). Как пишет Каратыгин, помолвка сильно возбудила умы и вызвала неудовольствие русской знати.

Марфа Ивановна была одной из самых богатых и родовитых невест тогдашнего времени. Как какой-то безродный 34-летний иноземец, пасторский сын, к тому же лютеранин, мог претендовать на руку и сердце двоюродной правнучки покойной царицы Евдокии Лукьяновны, второй супруги царя Михаила Фёдоровича и родной бабки самого Петра Алексеевича? Но высказывать вслух своё недовольство мало кто осмеливался: брак этот устраивался самим царём. Царь был дальновиден, он убедился в обширном уме и редких способностях Остермана и увидел в этом немце ценное приобретение для его начинаний, а потому захотел его сильнее закрепить и привязать к новой родине. Кровное родство с родовитым русским боярством должно было польстить безродному немцу и устранить на будущее все его сомнения относительно того, где и как строить своё будущее.

Свадьбу сыграли 21 января 1721 года, «причём государь подвёл невесту, а государыня – жениха». В 1742 году Андрей Иванович, находясь в ссылке в Берёзове, с подчёркнутой гордостью записал на листках своей библии:

«1721 года января 21-го старого штиля праздновано бракосочетание наше со всем возможным великолепием, при котором с обеих сторон их императорские величества, заступая место родителей наших, присутствовать изволили, и мы от высочайших особ, их императорских величеств, отведены были к брачному ложу».

В приданое Марфа Ивановна получила село Стрешнево в Данковском уезде (ныне Липецкой области).

Молодые недолго наслаждались «медовым» временем. 24 апреля Остерман отправился в Ригу, а оттуда в Ништадт на мирные переговоры со шведской делегацией. Пётр, имея в виду любимую пословицу своего родителя «делу – время, потехе – час», мало оставлял Остерману времени на отдых. Да и сам Андрей Иванович был весьма расторопным царским слугой и на отсутствие досуга не жаловался. Одно дело сменялось другим, не менее важным, и никто не мог с ним справиться лучше дотошного и въедливого Остермана. Летом Андрей Иванович захворал, и к нему опять в Ригу приезжала Марфа Ивановна.

Пока Остерман занимался делами, супруга его поселилась на жительство в дом к матери, где она 21 марта разрешилась от бремени сыном-первенцом Петром. 29 марта ребёнка крестили, восприёмниками и восприёмницами у купели были государыня Екатерина Алексеевна, великие княжны Анна и Елизавета и светлейший князь А.Д. Меншиков. Подобной чести мало кто из русской знати тогда удостаивался. Крестины сына ещё больше приблизили Остермана к царской семье.

Младенец прожил недолго. Он захворал и 1 мая 1723 года умер в Петербурге, куда к этому времени переехала и Марфа Ивановна и её супруг вместе со двором и возвратившимся из дербентского похода царём Петром. Андрей Иванович безотлучно находился после этого в кругу семьи около года. В последующие три года, по ребёнку в год, Марфа Ивановна подарила мужу троих детей – двух сыновей и дочь: Фёдора (1723-1804), Анну (1724-1769) и Ивана (1725-1811).

В статс-дамы Марфа Ивановна была произведена была в 1725 году.

О семейной жизни Остерманов-Стрешневых история сохранила не так уж много сведений. Причиной тому может быть их естественное стремление по возможности закрыть свой семейный мир от посторонних глаз. А те скупые сведения, которые дошли до нас, были далеки от сочувствия. Так леди Рондо, супруга английского резидента в Петербурге, наблюдательнейшая в дипломатическом корпусе особа, оставившая потомкам массу интересных сведений о России и о её людях начала XVIII века, обвиняла Андрея Ивановича в… равнодушии к женскому полу. Он, по её словам, называл женщин «дорогими игрушками». Каратыгин объясняет это тем, что Остерман слишком сильно любил свою жену, чтобы увлекаться другими женщинами, а потому никакие другие женщины его не интересовали. Женщина для него была хранительницей домашнего очага.

Другой современник Остерманов, полковник Манштейн⁸², наблюдавший и знавший петербургское общество изнутри, по неизвестным нам причинам называл Марфу Ивановну «одним из самых злых созданий, существовавших на земле». Правда, Марфа Ивановна, да и её супруг, отличались излишней расчётливостью и некоторой скупостью, усугублявшейся по мере приближения к преклонному возрасту. Она не была великой охотницей до нарядов, а её супруг и того менее, пишет Каратыгин. Ни один из биографов Остермана не пропустил того факта, что пренебрежение к одежде у Андрея Ивановича часто выражалось в неряшливости. Черта эта, судя по всему, усугубилась из-за его привычки отсиживаться дома в домашней одежде.

Примечание 82. Христофор Герман Манштейн (1711-1757), прусский офицер, родился в России, на русской службе с 1740 года, командовал 2-м Московским полком, был близок к Б.К. Миниху (1683-1767), автор известных записок времён Анны Иоановны. Вместе с Минихом подвергся преследованиям со стороны Елизаветы Петровны и самовольно выехал в Пруссию, записавшись в армию Фридриха II. Погиб в бою в 1757 г. Конец примечания.

Не одобряя щегольства, он, тем не менее, нисколько не отказывал себе в лакомом куске. Он любил вкусно покушать, а при случае и выпить, но всё в пределах чисто немецкой благоразумности – без обжорства и пьянства. Никто никогда не видел его хмельным, в отличие, например, от другого его коллеги по цеху А.П. Бестужева-Рюмина, который и выпить был не дурак, и слыл заядлым картёжником.

Некоторые биографы графа утверждают, что на содержание своего стола Остерманы тратили около двух третей своих доходов. Это вполне похоже на правду, если учесть, что Остерманы, как пишет князь Щербатов, были одними из первых в Петербурге сановников, кто держал в доме открытый стол («хотя, впрочем, весьма умеренно жил»). Некоторые историки пишут о том, что, отправляясь в гости, Остерман часто брал с собой своего лакея, который прислуживал ему за столом, и запасы собственного вина. Так что говорить о скупости Остермана и его супруги можно говорить весьма и весьма условно. Расчётливость – да, отсутствие склонности к транжирству – да, скупердяйство – нет.

Что касается утверждений о неряшливости в доме Остерманов и о том, что серебряная посуда в их доме до того загрязнилась, что походила на оловянную, и что слуги их ходили грязные и оборванные, то Каратыгин призывает им не верить:

«Марфа Ивановна вела свой дом исправно и заботливо, входя во все хозяйственные мелочи. Домовитая и экономная в молодых летах, она делалась расчётливее и, может быть, скупее по мере приближения к зрелому возрасту. Но и этот недостаток, в сравнении с мотовством и нерадивостью большинства знатных барынь того времени, нельзя вменить во грех».

Мы тоже склонны больше верить Каратыгину.

Марфа Ивановна, пишет Каратыгин, любила своего мужа безгранично, а тот отвечал ей той же монетой. Свидетельством этого служат сохранившиеся письма Марфы Ивановны к мужу. Они подкупают своей безыскусностью и искренностью. Она подробно и простодушно делится с Андреем Ивановичем своими чувствами, тоской по нему, ласково называет его «батюшкой» и постоянно заботится о его здоровье, рассказывает о своих хозяйственных хлопотах, о заготовке припасов, о варке пива и т.п. «Ни тени боярской беспечности, праздности или чванства, совестливый отчёт в каждом своё поступке, в каждой мимолётной мысли…Злая женщина не могла написать подобных писем; в каждой строке мы видим добрую жену и добрую хозяйку», – утверждает Каратыгин.

Одно такое письмо приводим полностью⁸³{Ещё 5 писем Марфы Ивановны см. в приложении №2}:

«Любимый мой друг, дорогой батюшка Андрей Иванович! От всего моего сердца желаю тебе, моему дорогому, многих лет и доброго здравия. Я тебя поздравляла со вчерашним торжественным праздником в двух моих письмах и ныне еще повторяю: здравствуй, мой батюшка дорогой, и дай бог многие лета тебе, моему другу, жить в добром здоровье и в радости и мне бы тебя, любимого своего друга, видеть поскорее; а я благодарю бога, что сей праздник прошел; я желала, чтоб вся неделя прошла поскорее для того, что мне пуще в праздник тошно и скучно. Сам ты, мой друг, можешь рассудить, есть ли мне причина тужить: праздник такой великий, все веселятся в домах своих с своими мужьями, также с своими сродниками, а я, бедная, теперь одна была. Я вчера у обедни сколько могла крепилась, что в такой великий день не плакать, только не могла укрепить: слезы сами пошли. Когда я поехала от церкви, подумала, что севодни великий праздник, я приеду домой – кто меня встретит? Кто меня ласковым словом утешит? Кто обо мне попеченье имеет? Когда ты, мой друг, при мне был, я приеду домой – ты меня встречаешь с приятными милостивыми словами и имеешь обо мне попечение: Марфушка! Что тебе севодни есть и чтоб тебе было угодно? Ныне кто обо мне так имеет попечение? Когда я сие все стану думать, как я могу, бедная, не плакать? Хотя я надеюсь на бога, что он даст тебе, моему другу, здоровье и даст мне тебя видеть, и ты меня содержишь в неотменной своей милости, однако ж не могу верить, что тебя, милого друга, скоро видеть. Вчера у меня после обедни был Семен Иванович с женою; я просила их, чтоб они обедали у меня: они сказали, что у них дети дома, желают быть с ними обедать. Еще пришел Шуберт поздравствовать, я его удержала обедать; обедали у меня Шуберт и наша мама и я, и это первый раз, что я без тебя обедала в средней горнице. После обеда делать нечего, сидеть не с кем, я, бедненькая, посидела маленько с Федяшей, он ничего не смыслит, пришла к себе и легла на постеле, не вставала до вечерен; после приехал Синявин и жена его, ради их встала с постели и сидела с ними».

Мы видим, что Марфа Ивановна довольно грамотно и интересно излагала свои мысли, что свидетельствует о том, что в доме у своих родителей она получила какое-то образование.

Когда Андрей Иванович уехал в 1724 году в Москву на коронацию императрицы Екатерины Алексеевны и прожил там около 4-х месяцев, Марфа Ивановна из-за своей беременности вынуждена была остаться в Петербурге и очень скучала по мужу. Об этом свидетельствуют пять её писем в Москву.

В письме от 4 марта своему «батюшке дорогому и любимому другу» супруга мысленно целовала его ручки, ножки и любимую шейку и спрашивала о его драгоценном здоровье. Она благодарила его за письма и гостинцы, присланные с дороги и «особливо благодарствовала» за то, что он её любит и «содержит в своей милости», и добавляла: «а я тебя до смерти своей любить и почитать буду». Далее она сообщала о том, что заболел брат Андрея Ивановича, мекленбургский посланник, но позвали доктора «от Захарья», и брат пошёл на поправку.

В третьем письме она подробно сообщала о своих хлопотах по хозяйству: «людям деньги годовые и месячные всем раздала», сварила одну бочку пива и поставила в погреб, а «дрова на пиво купила 4 сажени по 2 рубли по 4 гривны сажень; от Синявина 10 сажень дров я взяла, а от Павла Ивановича ничего дров не дали, хмелю купила три пуда по полтора рубли с гривною пуд; рожь, которая у нас есть, Ульян Николаевич обещал послать на мельницу молоть, как пошлю и что надлежит заплатить, о том стану к те е писать…». И далее - подробный отчёт о других домашних делах.

Очевидно, что последнее слово по хозяйственным делам принадлежало Андрею Ивановичу, а потому Марфа Ивановна просит отписать, что ему «угодно, а что – не угодно будет», а уж она будет всё делать по его приказу. Она просит мужа «приказать маленькую девку из деревни приискать…и прислать, оная потребна девка будет к сыну нашему, когда отпустим кормилицу, маме (т.е. няньке, Б.Г.) одной нельзя усмотреть». А ещё она просит узнать у приказчика, отчего он не прислал ей в дом «сукон и панитку и толстых холстов», а «если возможно, ковши прислать, также мыла, котёл…», а также просит сделать купель и четыре таза лужёных «один другого меньше». Жена уведомляет, что из деревни мужик привёз птицу, и что в деревне «умер 1 гусь, 2 утки, 1 курица, индейка, я теперь просила брата твоего, чтобы он приказал своей бабе за ними смотреть».

В четвёртом письме Марфа Ивановна снова пишет, что сильно тоскует и скучает по любимому батюшке:

«…а я бедная теперь одна, была я вчера у обедни, сколько могла, крепилась,, чтобы …не плакать, только я не могла укрепить слёзы, сами пошли… подумала… я приду домой, кто меня встретит, кто меня ласковым словом утешит…» и спросит: «Марфутка, что тебе сегодня есть и чтоб тебе было угодно?»

Из писем видно, что Остерманы дружили домами с Сенявинами и Фельтенами (Фельтен был обер-кухмистером Петра Великого), кроме того к ней в отсутствие Андрея Ивановича приходил некто Шуберт и «наша мама» (домоправительница). Заканчивала она письма неизменными словами: «верная твоя Марфутченка Остерманова».

В апреле Марфа Ивановна разрешилась от бремени дочерью Анной. О её рождении в библии Остермана имеется пометка:

«1724 год. Апр. 24 род. в Петербурге по утру в третьем часу, в моё отсутствие дочь Анна, которая восприята от св. крещения бригадиром и лейб-гвардии маиором Ив. Мих Лихаревым и графинею Настасией Ермолаевной Матвеевой».

Рождение сына засвидетельствовано такой записью:

«Апр. 25 по утру, между 4 и 5 часом, род. сын Иван и 29 числа того же месяца крещён. Воспреемниками были брат мой, мекленбургский тайный советник и министр при здешнем императорском дворе барон Иван-Христофор фон-Остерман, генерал-лейтенант и лейб-гвардии Семёновского полка майор Лихарев, тёща моя Наталья Львовна Стрешнева и генерал-майорша Авдотья Алексеевна Сенявина».

Приняв дело России за своё, Остерман, тем не менее, от своей лютеранской веры не отрёкся. Он не был религиозным фанатом, но был вполне добропорядочным христианином. Вместе с Минихом он осуществлял патронаж над лютеранским приходом в Петербурге. В 1728 году он выхлопотал у Петра II тысячу рублей на строительство лютеранского храма и организовал дополнительный сбор денег среди иностранцев, включая дипломатов.

Марфа Ивановна, судя по отсутствию каких бы то ни было сведений о ней, вела себя скромно. Её, по информации Маньяна, приблизили ко двору, а в 1727 году она стала гофмейстериной царевны Елизаветы.

У супруги Остермана были три брата и две сестры. Братья Пётр Иванович (1711-1771), генерал-аншеф и Василий Иванович, камергер, занимали значительные посты в структуре власти и находились в почтительной близости к графу Андрею Ивановичу. Сестра Прасковья Ивановна была замужем за князем И.А. Щербатовым, в 1739 году котировавшимся, а потом назначенным на пост посланника в Лондон. Стрешневы в описываемый период были также в родстве с князьями Шаховскими и Глебовыми.

Дети Остерманов от опалы родителя, к счастью, сильно не пострадали. Сыновья Фёдор (1723-1804) и Иван (1725-1811) сделали потом блестящие карьеры.

Фёдор Андреевич в 18 лет имел чин капитана гвардии и орден Александра Невского. Из-за опалы отца в 1742 году орден у него отняли и перевели тем же чином в Троицкий пехотный полк в Башкирию. Он – участник Семилетней войны и отличился в боях с пруссаками, приняв участие во всех крупных сражениях и проявив храбрость и отвагу. 1 августа 1759 года ранен под Кунерсдорфом. В январе 1760 года полковник Остерман обратился к канцлеру М.И. Воронцову с просьбой ходатайствовать перед главнокомандующим П.С. Салтыковым об отпуске к матери в Москву. Канцлер, учитывая паузу в военных действиях, просьбу его удовлетворил и написал об этом Салтыкову.

В 1758 году он был полковником, а в 1762 году произведен в генерал-майоры. Екатерина II наградила его орденом Св. Анны, он командовал бригадой в корпусе Чернышева (1762) и Московской дивизией (1763), а в 1768 году он снова стал кавалером ордена Александра Невского. В 1773 году он был назначен генерал-губернатором Москвы, в 1782 году был награждён высшим орденом России – Андрея Первозванного. Сенатор (1780), действительный тайный советник (1782). Последние годы жизни провёл в Москве. Был женат на Анне Васильевне Толстой, но детей у них не было, так что графский титул по распоряжению Екатерины II был передан внучатому племяннику. Погребен в с. Красном Рязанской губернии.

Иван Андреевич, тоже капитан гвардии перед падением отца, тоже был переведен в Троицкий пехотный полк. В 1755 году вышел в отставку, много жил в Европе, где занялся оформлением денежных вкладов отца на своё имя и в пользу брата Фёдора и сестры Анны. Уделял много времени своему образованию и изучению иностранных языков. Ему удалось поступить на дипломатическую службу, и пока его старший брат воевал с пруссаками, он работал в русском посольстве в Париже, а потом посланником в Стокгольме. С 1783 года он становится вице-канцлером и на короткое время – канцлером (1796) и возглавляет Коллегию иностранных дел России. Кавалер многих орденов. В 1797 году вышел в отставку и поселился в Божедомском переулке в Москве. Дом Остермана славился хлебосольством и гостеприимством. Был женат на Александре Ивановне Талызиной, но и их брак был бездетным. Погребён рядом с братом Фёдором и матерью в с. Красном Рязанской губернии.

Графский титул Остерманов стал носить внук Анны Андреевны Толстой (Остерман) Александр Иванович Толстой, который унаследовал от родителей богатое состояние. Высочайший указ от 1796 года повелевал:

«подполковнику Александру Ивановичу Толстому, имеющему наследовать заповедное имение дядей его, графов Ивана и Фёдора Андреевичей Остерман, принять их титул и фамилию и именоваться впредь графом Остерман-Толстым, с тем чтобы фамилия эта и графский титул переходили лишь к старшему в роде из его потомков».

Граф А.И. Остерман-Толстой (1772-1857), жизнь которого заслуживает отдельного исследования, неувядаемой славой прославил своё имя во время наполеоновских войн 1805-1807 гг., а также в период Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии в 1813-1814 гг. Он, как и его сестра Наталья, связал себя брачными узами с родом Голицыных, и их потомки стали носить княжеский титул Голицыных и графский – Остерманов⁸⁴.

Примечание 84. См. мой биографический очерк о графе А.И. Остермане-Толстом. Конец примечания.

Добавим, что со смертью А.И. Остермана-Толстого в 1857 году в Женеве и при отсутствии у него законных детей фамилию и титул графа должен был получить его племянник и осуждённый на сибирскую ссылку декабрист Валериан Михайлович Голицын, но он и его дети были восстановлены в этих правах только в 1856 году.

В 1863 году право наследования фамилии и майората Остерманов по высочайшему утверждению получил сын В.М. Голицына – Мстислав, который стал именоваться двумя титулами: князем Голицыным графом Остерманом. По утверждению В. Двораковского, графский титул Остерманов перешёл потом к его сыну Александру Мстиславовичу, и, наконец, в 1914 году семейный дворянский диплом, выданный в 1790 году Екатериной II сыновьям вице-канцлера А.И. Остермана Фёдору и Ивану, перешёл к Мстиславу Александровичу Голицыну, графу Остерману (1899-1966).

М.А. Голицын во время гражданской войны воевал в армии Колчака, а потом перебрался в Париж. В 1934 году, испытывая нужду, Мстислав Александрович предпринял попытку продать диплом графов Остерманов, «уникальную историческую и художественную ценность», и обратился с письмом в г. Бохум, Германия, на родину своего предка. Член городского совета Бохума Вильгельм Штумпф вступил с графом в переписку, и вскоре из Бохума приехали специалисты, чтобы на месте удостовериться в ценности документа. Но сделка не состоялась: Остерман требовал за диплом 10 тысяч марок, – цену, показавшуюся немцам завышенной, они предлагали 3 тысячи, но продавец не захотел уступить ни марки, и сделка не состоялась.

В период оккупации Франции гитлеровцами Голицын-Остерман оказался с женой в городке Сен-жан-де-Люз у самой границы с Испанией. Он сильно бедствовал и ютился с женой в убого обставленной квартирке. Немцы, грабившие ценности по всему миру, вспомнили про Остермановский диплом, быстро разыскали его владельца и нагрянули к нему на Пиренеи. Переговоры вёл «военный архивариус» из Брюсселя капитан Сант. О продаже он речи не вёл, а сказал Мстиславу Александровичу, что город Бохум «очень оценил бы, если бы он передал диплом в архив города». Голицын, тем не менее, попытался получить за документ хотя бы 5 тысяч марок. Капитан Сант знал о предыдущих торгах графа с городским советом Бохума и предложил две тысячи. Поторговавшись, сошлись на 2,5 тысячах, и сделка состоялась. Капитан Сант мысленно ударил аукционным молотком и чинно удалился. 30 октября 1941 года он доставил документ по назначению.

Тот, кто желает посмотреть и почитать «Жалованную грамоту Фёдору Андреевичу Остерману и Ивану Андреевичу Остерману в подтверждение графства» - «великолепный подлинник Не только важный документ, но и произведение искусства с замечательными прекрасными гравюрами, выполненными замечательными мастерами того времени», – должен теперь наведаться в Вестфалию и посетить архив города Бохум.

Или обратиться к интернету и прочитать там статью В. Двораковского.

Григорьев Борис Николаевич