Президент и премьер-министр России

В 1830 году чиновничий мир Петербурга потрясло дело Ф.Ф. Гежелинского. Русский самородок, без роду, звания и образования, начавший свою карьеру простым писцом, а закончивший её управляющим Комитета министров, тонкий эксперт, талантливый организатор, выдающийся государственный ум, имевший личный доклад у Николая I, вдруг «сошёл с рельсов». Он стал небрежно вести дела, залезать в государственный карман, брать взятки и пр. Причиной, как полагали многие, послужила страсть к порочной замужней женщине. Поступил донос, и его отдали под суд.

5-й департамент сената постановил лишить Гежелинского чинов, дворянства и орденов, записать в рядовые, а если к службе в армии будет признан негодным – сослать в Сибирь. Сенаторы проголосовали за это решение почти единогласно. Почти, потому что один голос был подан «против». И голос этот принадлежал Васильчикову. Он возражал против лишения Гежелинского дворянства. Пришлось дело передавать на общее собрание сената. Там мнения сенаторов тоже сильно разделились, и тогда дело Гежелинского было передано в Государственный Совет. Госсовет летом 1831 года утвердил первоначальное мнение 5-го департамента сената, и дело, наконец, было закончено. Гежелинский отделался весьма легко: послужив некоторое время рядовым в Финляндии, он снова поступил на гражданскую службу.

Встаёт вопрос: чем руководствовался Илларион Васильевич, идя «поперёк» всего департамента сената? Уж точно не желанием потакать казнокраду, мошеннику и взяточнику. Так чем же тогда? Нам кажется, что он никак не мог примириться с тем, чтобы дворянина лишали его дворянской чести. Корпоративное мышление? Возможно.

В июне 1831 года Петербург поразила страшная болезнь – холера. В это время русская армия напрягала силы в борьбе с восстанием в Польше. Шестнадцатилетние усилия России по восстановлению Польского королевства и наведению мира и спокойствия в стране не вызвали ответной благодарности поляков. Они отплатили чёрной неблагодарностью и за прощение, которое им за участие в наполеоновском походе даровал Александр I, и за восстановление государственности страны, и за создание национальной польской армии, и за введение конституции, и за предоставление других свобод и привилегий. Полякам этого было мало, они захотели восстановить страну в границах XVII века и вернуть украинско-белорусско-литовские территории, давно ими утраченные и принадлежавшие России⁶⁹. Фельдмаршал И.И. Дибич, главнокомандующий русской армией в Польше, и польский наместник Константин Павлович один за другим скоропостижно умерли от холеры, так и не добившись перелома в войне с поляками. Пришлось отзывать с Кавказа «отца-командира» И.Ф. Паскевича.

Примечание 69. Через 23 года такой же чёрной неблагодарностью России и Николаю ответит спасённая ими в 1849 году Габсбургская Австрия. Да что там говорить! Россия до последнего времени так и не извлекла уроков из своего прошлого и до сих пор не устаёт вытираться от плевков «благодарной Европы», спасённой ею и в первую, и во вторую мировую войну… Конец примечания.

А в Петербурге стали тоже возникать очаги холерного бунта, чернь громила больницы, обвиняя во всём врачей и убивая их. Полиция и власти столицы во главе с военным генерал-губернатором графом П.К. Эссеном несколько растерялись. Эссен был вынужден скрываться от разбушевавшейся толпы у себя дома. В недоумении, что предпринять в сложившейся ситуации, Пётр Кириллович собрал у себя всё городское начальство. Туда скоро прибыл и Васильчиков, командовавший тогда гвардейскими войсками в столице. Он предложил действовать решительно, по-военному: привёл на Сенатскую площадь с барабанным боем батальон Семёновского полка и разогнал толпу. Шильдер пишет, что эта мера подействовала лишь в центре города, но беспорядки на окраинах столицы и в её предместьях ещё продолжались.

17 августа 1831 года, после подавления польского восстания 1830-31 гг., в целях лучшего управления Царством Польским был образован Комитет по делам Царства Польского, который поочерёдно возглавляли председатели Государственного совета В.П. Кочубей (1831-1834), Н.Н. Новосильцов (1834-1838), а потом и И.В. Васильчиков (1838-1841). В Комитет входил также Д.В. Васильчиков. Впрочем, начиная с 1834 года деятельность Комитета резко пошла на спад, а с 1839 года через него уже не прошло ни одно дело. Так что председательство в нём для Иллариона Васильевича было сугубо номинальным.

Авторитет Иллариона Васильевича как государственного деятеля в это время окончательно упрочился. Своей честностью, принципиальностью и гражданским мужеством он снискал к себе всеобщее уважение. Все знали, что Васильчиков неподкупен, немеркантилен, глубоко порядочен. Он был слишком дотошен и щепетилен в вопросах чести, но с этим многим приходилось мириться.

Мнение о неподкупности и честности Васильчикова постепенно распространилось и на его детей. Фамилия «Васильчиков» стала синонимом честности и порядочности на все последующие годы. Князь Б.А. Васильчиков (1860-1931) в своих «Воспоминаниях» пишет, что князь Виктор Илларионович (1820-1878) по своей смерти завещал ему и его двоюродному брату Сергею Илларионовичу (1849-1926) письмо, которое начиналось следующими словами:

«Когда я в качестве товарища военного министра ратовал за уничтожение откупов⁷⁰ в Войске Донском, то мои противники, истощив все способы опровержения моих доводов, прибегли к клевете. Один из откупщиков явился к председателю Госсовета князю Орлову с доносом, что Васильчикову, мол, заплочено. ˮВрёшь, – крикнул на него князь Орлов, – это сын Лариона Васильевичаˮ. Вот какова сила имени, которое вы унаследовали».

Примечание 70. Система сбора налогов с населения лицами – откупщиками, назначаемыми государством, при которой процветали казнокрадство, взяточничество, обман и поборы населения. Конец примечания.

Генеральская вдова А. Бутаковская, описывая в своих воспоминаниях воровство и казнокрадство, получившие необыкновенный размах при Николае I, приводит следующий эпизод. До императора дошли слухи о том, что при строительстве моста через Днепр в Киеве главный инженер, немец по национальности, присваивает казённые деньги. При этом строитель моста всем рассказывал, что является родственником императрицы Александры Фёдоровны. Для проверки царь послал в Киев флигель-адъютанта⁷¹ И.В. Васильчикова.

Примечание 71. Бутаковская ошибается: Васильчиков уже со времён Александра I имел чин генерал-адъютанта. Конец примечания.

Бутаковская пишет:

«Васильчиков, не въезжая ещё в Киев, был встречен на мосту строителем, который подал ему пакет; в этом пакете лежал отчёт о постройке моста и на 200 тысяч банковских билетов. Васильчиков принял пакет и немедленно отослал его государю. Следствие, произведенное им, обнаружило кражу на миллион, но инженер отделался тем, что прослужил три года на Кавказе без лишения чина, деньги же остались при нём».

Как мы уже упоминали выше, деятельность И.В. Васильчикова на поприще гражданской службы началась в 1821 году, когда он был назначен членом Государственного Совета России. Она продолжилась до самой его смерти. С 1838 года он занимал пост председателя Госсовета и был членом всевозможных комиссий и комитетов. О деятельности его в этом качестве подробно рассказывает в своих содержательных «Записках» барон М.А. Корф (1800-1876), товарищ А.С. Пушкина по Царскосельскому лицею. Модест Андреевич начал свою карьеру под крылом реформатора М.М. Сперанского, продолжил её в качестве управляющего делами Комитета министров (1831), затем государственного секретаря (1834) и члена Госсовета (1843).

В 1831 году возникла дискуссия об ответственности авторов, издателей и цензоров за публикуемые сочинения. Предложение о сугубой ответственности авторов, которые должны были обязательно ставить под своим сочинением подпись, не прошло, и для выработки иного предложения по высочайшему повелению был создан комитет. В комитет вошли Васильчиков, вице-канцлер Нессельроде, статс-секретарь Дашков и директор III отделения Бенкендорф. Комитет предложил основную ответственность за публикации возложить на цензуру, но авторы от неё тоже не освобождались:

«Пропуск к напечатанию вредной книги есть собственно вина цензора; но что было преступлением до издания оной, то не перестаёт быть преступлением и после, и автор безбожного или возмутительного сочинения… должен быть предан суду на основании общих законов, несмотря на данное ему от цензуры одобрение…»

Доклад комитета был одобрен Николаем 28 марта 1831 года.

6 декабря 1831 года Васильчиков был возведён в графское достоинство, причём титул этот распространялся на всё его нисходящее потомство.

В 1834 году, на одном из заседаний Госсовета министр финансов Канкрин с гордостью произнёс, что получаемые Россией займы в Европе являются исключительно результатом того влияния и авторитета, которым он пользуется у западных банкиров. Управляющий МИД Дивов в своём дневнике за ноябрь 1834 года пишет, что на «нелепое» заявление Канкрина подал реплику Васильчиков в том смысле, что Европа к финансам России отнюдь не испытывает большого доверия. Этим самым он дал понять Канкрину, что его личное влияние в Европе вообще не заслуживало никакого внимания. Васильчиков не терпел пустословия и фанфаронства и сумел тонко поставить Канкрина на место.

В 1838 году, когда после смерти Новосильцова место председателя Госсовета и Комитета министров стало вакантным, Иллариону Васильевичу было уже 63 года - по тем временам, возраст вполне «пенсионный». Корф пишет, что Николай I перебрал небольшую «колоду» сенаторов и министров, но ни на ком, кроме Васильчикова, свой выбор остановить не мог: один был нерусским и католиком, как, к примеру, граф Литта, другой – ленивым, как граф П.А. Толстой, третий – неспособным к предполагаемой деятельности, как князь А.Н. Голицын. Лучше всех, по мнению императора, подходил для роли председателя Госсовета М.М. Сперанский (1772-1839), но он, признавался император в беседе с Корфом, «был мой редактор, и потому его стали бы подозревать в пристрастии ко мне. Есть человек, душевно преданный мне и России, высоких чувств, всеми любимый и уважаемый, но от которого по слабости здоровья почти совестно требовать такие жертвы, да и едва ли он сам согласится, – это граф Илларион Васильевич; беда ещё в том, что он глух, смертельно глух!»

Аргумент, по которому император отверг кандидатуру Сперанского, вряд ли можно признать состоятельным. Не таким уж скрупулёзным в это время был самодержец, чтобы бояться быть обвинённым в том, что кандидат на пост председателя Госсовета к нему «пристрастен». Да и весьма сомнительно, чтобы Сперанский был привержен к императору. Скорее, наоборот. Нет, не этого опасался царь: он не одобрял либерального прошлого Михаила Михайловича и опасался, что с ним будет трудно сработаться.

Как бы то ни было, но выбор царя пал именно на старого и больного Васильчикова. Дело, как пишет Корф, решилось на вечере у вдовы Новосильцева, устроенном сразу вслед за смертью её мужа. На вечере присутствовала и царская семья. Государь, увидев Васильчикова, отвёл его в сторону и после некоторых доводов склонил его принять должность, занимаемую бывшим хозяином дома. Позже Васильчиков говорил Корфу: «Я принял это звание с тяжким сознанием своей малоспособности, с уверенностью даже, что оно разрушит остатки слабого моего здоровья, но принял и счёл противным долгу совести отказаться от него ввиду тех ничтожностей, которые находил вокруг себя в числе кандидатов». Аргумент в отношении кандидатуры Сперанского, которым царь пользовался перед Корфом, Васильчикову предъявлен не был, потому что Николай знал, что он не сработает: Илларион Васильевич принадлежал к числу самых ревностных почитателей его ума и государственных достоинств.

Удивительная откровенность и непостижимая для того времени логика жертвенности: Илларион Васильевич согласился занять пост председателя Государственного совета, чтобы преградить путь какой-нибудь ничтожности! Принимая поздравления от друзей и коллег, Васильчиков, по свидетельству графа В.А. Соллогуба, грустно заметил: «Вам-то хорошо, а мне каково? Всю ночь не смог заснуть ни минуты. Боже мой! До чего мы дожили, что на такую должность лучше меня никого не нашли».

Такова Россия: велика и могуча, а поставить у дела некого, и как только встаёт вопрос о кандидате на высшую должность страны, взгляд остановить, за редким исключением, не на ком. Достойные люди, конечно, где-то есть, только их не видно. Потому что не было и до сих пор нет системы подготовки и выдвижения преемников, и назначение на ответственную должность происходит по той же схеме, какой пользовался Николай I – по принципу личной преданности. Впрочем, в случае с Васильчиковым Николай не промахнулся: Илларион Васильевич оказался на своём месте, действовал энергично и преследовал в первую очередь пользу государства, а не личные интересы, в чём читатель мог уже убедиться из содержания предыдущих глав.

…10 апреля Модест Андреевич Корф в полной форме явился к новому своему шефу, с которым был знаком по службе в течение последних семи лет сперва в Комитете министров, а потом в Государственном Совете, где Васильчиков был председателем департамента законов.

– Я принял это место с тяжким сознанием своей малоспособности, – сказал Илларион Васильевич Модесту Андреевичу, – с уверенностью, что это бремя разрушит последние остатки моего слабого здоровья. Но принял его по двум убеждениям: по ничтожностям, которые видел около себя в числе кандидатов, и потому, что вас буду иметь сотрудником. У обоих нас одна цель и одно желание: слава государя и польза России. Будем поддерживать друг друга на этом тяжком, но славном поприще.

С этого момента начался новый этап в их служебных и не только служебных отношениях. Они стали единомышленниками и крепкими друзьями. В своём дневнике Корф любовно называет своего начальника «мой Васильчиков».

11 апреля граф Васильчиков в первый раз председательствовал в Совете.

Новый председатель Госсовета, как и его друг, высоко ценили усилия на государственном поприще реформатора М.М. Сперанского, а потому они искренно переживали его кончину. К сожалению, и Сперанский уже был не тем, каким его знали 25-30 лет назад, да и поле деятельности для его реформаторских идей было сильно сужено. Он ушёл, так и не увидев свершения хотя бы одного своего проекта.

13 апреля Васильчиков был назначен председателем Комитета министров – высшего законосовещательного и административного органа империи, учреждённого в 1802 году. Комитет представлял собой коллегиальное совещание высших чиновников по всем вопросам государственного управления. В Комитет входили министры, главноуправляющие крупными ведомствами на правах министров, председатели департаментов Государственного Совета, лица по усмотрению императора и некоторые др. Пост председателя Комитета министров совмещался с постом председателя Госсовета до 1865 года.

Илларион Васильевич, как пишет Корф, став фактическим первым министром правительства России (и, добавим мы, президентом страны одновременно), оказался в приятной родственной обстановке: граф В.В. Левашов (1783-1848), председатель департамента экономии, т.е. министр экономики, и Д.В. Дашков (1788-1839) – председатель департамента законов, т.е. министр юстиции, и сам Васильчиков были женаты на сёстрах Пашковых; граф Толстой, их дядя, руководил военным департаментом, а в гражданском департаменте начальствовал Кушников, тоже их родственник. Кто-то пошутил, что Госсовет фактически преобразился в Семейный совет, и был недалёк от истины. Кстати, назначение Левашова на место уволенного графа Мордвинова, протежировал сам Илларион Васильевич. Чтобы обеспечить это назначение, нужно было устранить ещё одного претендента – графа Строганова. Васильчиков напугал Строганова тем, что он плохо владел русским языком, что ему придётся вести заседания, выступать на них и т.п. После этого Строганов добровольно отказался от поста председателя гражданского департамента.

К этому времени Илларион Васильевич уже научился действовать вполне по-чиновничьи и для достижения своих целей с успехом применял «малую дипломатию».

Через три недели новый председатель Госсовета был поставлен в необходимость разбираться с неприятной ситуацией, возникшей в связи с недовольством Николая I плохим качеством представленного ему на докладе документа. Документ был составлен не кем иным, а самим государственным секретарём Комитета министров бароном Корфом, опытным и талантливым мастером своего дела. Документ был объёмным (800 страниц)⁷², его ждал царь, и переписчики торопились и наделали много ошибок, а барон в этой спешке перед подачей царю не успел его прочитать. «Много описок; кто поверял столь небрежно, посадить на сутки на гауптвахту» – такова была резолюция Николая I.

Примечание 72. Это был проект учреждения Министерства государственных имуществ, разработанный М.А. Корфом, но вошедший в историю как проект П.Д. Киселёва, к тому времени начальника 5 отделения Собственной е.и.в. канцелярии. Конец примечания.

Модест Андреевич был в смятении: он, пользовавшийся до сих пор самым благосклонным вниманием Николая, чувствовал свою вину, поехал к Васильчикову и объяснил ему всё, как есть, заявив, что готов понести наказание за свою ошибку и посидеть на гауптвахте.

Васильчиков тотчас же отправился к Николаю I, но тот был непреклонен: если Корфу не хватало времени, он должен был об этом ему донести и получил бы от него отсрочку: «В таком виде бумаг мне не представляют!» Васильчиков рассказывал потом Корфу, что «пришлось изрядно повоевать», прежде чем Николай сменил гнев на милость. Милость же состояла в том, чтобы на следующий день на общем собрании Госсовета его председатель сделал барону замечание и пожурил заодно и графа П.Д. Киселёва (1788-1872), чьи переписчики оказались не на должной высоте.

«Всё это было высказано почтенным старцем почти со слезами, и он истинно тронул меня своим участием», - пишет Корф. Впрочем, в дело вмешался Киселёв и со своей стороны написал государю, что Корф ни в чём не виноват, а «кого следует, он уже наказал». Павел Дмитриевич, в душе неутомимый реформатор, был честен, справедлив и, как и Васильчиков, часто «резал царю правду-матку». Только после этого Николай I своё повеление о взыскании с Корфа отменил.

В 1838 году 87-летний граф, адмирал и член Госсовета Николай Семёнович Мордвинов за «дряхлостью и болезнями» стал проситься в отставку (на государственных должностях он подвизался целых 72 года!), и государь тотчас дал на это согласие.

Старика нужно было утешить, и Васильчиков исхлопотал для него милостивый царский рескрипт, в котором воздавалось должное его заслугам перед Россией.

Вскоре Васильчикову пришлось объясняться с государем по вопросу распространения русского языка в Остзейском крае. И хотя, как пишет Корф, Васильчиков был русским в душе, однако «русским благоразумным», а потому сторонником сохранения в крае привилегий, дарованных ещё Петром I. Грубая русификация могла только навредить. Царь прислушался к аргументам председателя Госсовета и согласился на более «мягкий» вариант закона.

В это же примерно время Васильчиков уже больше по дружбе, чем по службе занимался делом князя А.Г. Щербатова. Бывший генерал-адъютант Александра I, а в 1832 году председатель генерал-аудитората, Щербатов неожиданно подал в отставку, обидевшись на то, что его не назначили членом в Государственный совет. Встретив его на большом дворцовом балу 23 апреля 1839 года, Николай Павлович предложил ему вернуться на службу. На другое утро князь на правах боевого друга поехал к Васильчикову за «советом и наставлением». Алексей Григорьевич всё ещё «дулся» на императора и не хотел принимать его предложение, опасаясь «потерять лицо». Мудрый Илларион Васильевич рассудил иначе: если князь не хочет впасть в немилость к царю навсегда, то не должен уклоняться от его вызова. Щербатов последовал совету друга и уже 24 апреля стал полным генералом от инфантерии с почётным званием шефа Костромского полка, а 1 июля стал членом Госсовета. Поскольку сын Иллариона Васильевича, Илларион, был женат на дочери Щербатова Екатерине, то Семейный совет пополнился, таким образом, ещё одни родственником. Карьеру свою Щербатов закончил московским генерал-губернатором (1844-1848).

В ноябре 1838 года Васильчиков доложил Николаю I идею, согласно которому предлагалось публиковать законопроекты, авторами которых были члены Госсовета. Васильчиков уже получил на это согласие императора, как против неё буквально восстал граф Киселёв. Киселёв опасался, что с введением этой меры гласности «вся личность этих членов исчезнет: вместо них будут читать проекты столоначальники, секретари и другая молодёжь, они станут привозить в совет уже не свои мысли и замечания, а внушённые им новым поколением». Это, по мнению Киселёва, подорвёт основы монархизма, поскольку в Совет могут проникнуть либеральные идеи Западной Европы.

В ноябре же Васильчиков имел разговор с Николаем I относительно пополнения Совета новыми членами. В то время как граф Киселёв возражал против принятия в совет молодых людей, Васильчиков был сторонником этой необходимой, на его взгляд, меры, но предлагал, чтобы не уронить звания члена Госсовета и не лишить его цены в глазах людей пожилых, тщательно подбирать кандидатов, обращая внимание исключительно на их деловые качества. Прозорливый Илларион Васильевич уже тогда увидел пагубность типичной русской болезни - геронтократии.

На школьной скамье нам в своё время внушали, что все решения царских властей принимались чуть ли не с кондачка, как Бог на душу положит, что чиновники во всём беспрекословно руководствовались указаниями царей, и что в правящих кругах царило полное единство и согласие. На самом деле картина не была такой однозначной – были нюансы и довольно весомые и значительные. Приводим один из таких «нюансированных» эпизодов, свидетельствующих о том, что государственная машина работала далеко не в «автоматическом режиме».

Запись Корфа от 1 января 1839 года, посвящённая пожалованию Васильчикову княжеского, а Сперанскому – графского достоинства, содержит интересное заключение:

«Первому это важно, потому что у него много сыновей, но у последнего одна замужняя дочь».

В начале 1839 года на рассмотрение Госсовета поступило весьма щекотливое дело: Оренбургский военный губернатор В.А. Перовский, в нарушение постановления Сената, распорядился свести с калмыцких земель 108 семейств. По поступившей к министру государственных имуществ графу Киселёву жалобе действия Перовского были признаны неправомерными, и Киселёв, согласовав дело с Николаем, передал его на рассмотрение Госсовета. Госсовет под председательством Васильчикова должен был оправдать или обвинить одного из фигурантов дела. Пикантность ситуации, по рассказу Корфа, заключалась в том, что судьями в деле выступали члены департамента экономии, председатель которого Левашов был тесным другом Киселёва. «Под рукой» в пользу Киселёва мог выступить также и свояк Левашова министр юстиции Дашков, личный враг Перовского.

Госсовет и его председатель, как и ожидалось, признали виновным Перовского и предписали ему восстановить в отношении калмыков справедливость, в том числе компенсировать им убытки от разорительных действий военного губернатора. Перовский подал государю записку, в которой, признавая свои действия как нарушение известных сенатских решений, одновременно указывал на невозможность их выполнения. Он просил государя подвергнуть его какой угодно ответственности, но просил крестьянские семьи оставить там, куда он их свёл.

Николай, согласившись с доводами Перовского, прислал его записку Васильчикову. Васильчиков решил пойти «срединным путём»: согласиться с мнением государя, но и сохранить престиж Госсовета. Он предложил, чтобы Перовский представил в Госсовет свои соображения, и Николай наложил на доклад Васильчикова резолюцию: «Будет совершенно правильно». Поскольку в деле были затронуты интересы Оренбургского казачьего войска, к рассмотрению дела на новом уровне подключился военный министр граф Чернышев.

Военный же министр, не объяснившись с Госсоветом, представил Николаю свой доклад, и в результате было принято решение, угодное одному военному ведомству, т.е. Перовскому и Чернышеву. Васильчиков был возмущён. «Из всегда доброго, кроткого и незлобивого он превратился в разъярённого льва», – пишет Корф.

– Совет оплёван! – кричал Илларион Васильевич. – Я заплёван; сам государь себя уронил, а мне его честь и слава дороже, чем мои собственные… Или я научу этих господ вперёд меня бравировать там, где я действую добросовестно по долгу звания, или тотчас же оставлю службу, которой продолжать на таком основании не могу…

На другой день князь поехал к императору и вернулся «на коне». Ему удалось убедить Николая, что того ввели в заблуждение, что Госсовет и его председателя тем самым поставили в двусмысленное положение, и что дело следует вернуть на пересмотр в соответствии с законным порядком. Окончательное решение по нему было принято лишь в 1841 году и, как и предполагал Васильчиков, оно носило компромиссный характер. С этим решением не согласился Чернышёв, но Николай его утвердил.

Добавило ли это любви трёх царских министров к Васильчикову? Вряд ли. И Чернышеву, и Киселёву, и Перовскому принципиальность председателя Госсовета была чуть ли не оскорблением их достоинства. Следовать духу и букве закона было куда труднее, чем решать вопросы по своим понятиям. Вероятно, самое мягкое прозвище, которое Илларион Васильевич мог у них «заработать», было «зануда».

Побольше бы в наше время таких принципиальных «зануд», каким был Илларион Васильевич Васильчиков, и ещё такого царя, как Николай I, который умел выбирать, слушать своих подчинённых и спрашивать с них!

У прямого, честного и бескорыстного сановника не могло не быть врагов и злопыхателей. Открыто выступить против фаворита императора у них смелости не хватало, а вот «тявкнуть» исподтишка вполне могли. Так, к примеру, когда дряхлому и немощному члену Госсовета, в прошлом боевому адмиралу, А.С. Грейгу (1775-1845) Васильчиков исходатайствовал Андреевскую ленту, недоброжелатели тут же продемонстрировали своё глухое недовольство. Но Илларион Васильевич на такие мелкие уколы внимания не обращал.

Так что «занудливость» Иллариона Васильевича никоим образом не сказалась на благосклонном к нему отношении императора. Оказавшись на посту председателя Госсовета, органа совещательного в иерархической структуре власти Николая I, бывший боевой генерал оказался настоящим прямо-таки страстным «законником», чего от него, вероятно, мало кто ожидал.

11 февраля 1839 года скончался граф Сперанский.

Уже когда Михаил Михайлович в 1838 году серьёзно заболел, Васильчиков поведал Корфу о воле Николая в случае смерти реформатора немедленно опечатать все его бумаги. 27 октября, как пишет в своём дневнике Модест Андреевич, «была у нас большая конференция с графом Васильчиковым. Оба мы чувствуем по полной мере неизмеримую потерю, которой грозит России смерть Сперанского

Вечером 11 февраля, когда стало уже ясно, что надежды на выздоровление Сперанского исчезли, Васильчиков отправил к Корфу карету с фельдъегерем и предписанием ехать на квартиру умиравшего, но по пути просил его заехать к нему. Васильчиков сомневался, не переменил ли Николай за прошедший год своей воли в отношении личного архива Сперанского и решил было писать государю докладную записку, но потом передумал и отправил Корфа лично.

Николай остался при своём прежнем мнении и сказал Модесту Андреевичу, что уже написал Васильчикову соответствующее распоряжение. Николай имел с Корфом продолжительную беседу о Сперанском, из которой Корф вынес, что тот искренно скорбел о кончине Сперанского и высоко ценил его вклад в государственные дела. Записка Николая князю Иллариону Васильевичу, в частности, гласила:

«…меня безмерно сокрушает эта невосполнимая потеря. Но Богу было угодно послать мне столь тяжкое испытание – остаётся только покориться. Надо немедленно послать Корфа опечатать бумаги. Остальное подождёт.

Навеки Ваш Н.»

В 1840 году у царя и статс-секретаря графа Д.Н. Блудова (1785-1864), главноуправляющего 2-м отделом Собственной е.и.в. канцелярии и председателя департамента законов Госсовета, возникла здравая идея сократить число «тунеядных, распутных, не имеющих настоящей оседлости» дворовых людей (характеристика Корфа). Их в России, по данным того же Корфа, насчитывалось не менее 1 млн. человек. Вся эта «армия» никакого вклада в развитие страны не делала, да и её «прихлебательские» услуги помещичьим дворам тоже были весьма сомнительны.

Николай приказал Блудову составить проект закона и вместе с Васильчиковым и министром юстиции выработать окончательный вариант на его утверждение. И снова Илларион Васильевич, «всегдашний ревностный оберегатель достоинства» Госсовета воспротивился воле императора. Он в который раз стал доказывать царю, что решение такого важного вопроса помимо воли всего Госсовета вызовет тяжёлые последствия: многие члены Госсовета, обычные помещики, восстанут против указанного закона, да и реакция помещичьего класса на него будет вполне предсказуемой, т.е. отрицательной.

– Да неужели, – удивился Николай I, – когда я сам признаю какую-нибудь вещь полезной или благодетельной, мне непременно надо спрашивать согласие Совета?

– Не согласие, – дипломатично поправил его Васильчиков, – но мнение – непременно, потому что Совет для того и существует; или его надо уничтожить, или охранять тот закон, который сами вы для него издали.

После длинных и жарких прений Николай I был вынужден согласиться с Васильчиковым и вместо келейной «тройки» Блудов-Васильчиков-Дашков учредил особый комитет из 12 членов Госсовета, который и должен был обсудить закон о помещичьих придворных. При рассмотрении проекта закона определились 3 мнения: представитель одного из них, граф Чернышёв, считал необходимым ничего не трогать и оставить всё, как есть; граф Киселёв предложил дать всем дворовым слугам вольную, распределить их по городам и создать из них цехи по обслуживанию нужд помещичьих дворов (Корф ядовито назвал эти цехи «притонами). Прошло предложение мудрого Иллариона Васильчикова. Он указал на то, что существующая система крепостничества позволяла только два способа решения вопроса: а) «заморозить» число дворовых на уровне последней их переписи, но б) принять меры к стимулированию их перехода в другие состояния, в том числе в земледельческое. Фактически Илларион Васильевич, вместо волюнтаристского способа решения вопроса предложил путь эволюционный, с учётом экономических и социальных реалий России, путь наименее болезненный и наиболее эффективный.

Спрашивается: откуда у боевого в прошлом генерала, не имевшего ни экономического, ни гуманитарного образования, могла появиться такая грамотная мысль? Мы можем только предположить, что «виноваты» в этом годы, проведённые в Госсовете, в рамках которого он скрупулёзно, всесторонне и со всей ответственностью подходил к решению возникавших там вопросов. Ну и, конечно же, нельзя сбрасывать со счетов его природные данные, жизненный опыт и интуицию.

Не без трений в Госсовете проходили дебаты по поводу известного проекта министра финансов Канкрина. Предметом споров стал курс серебряной копейки: министр финансов предложил 3,5 медных копейки за 1 серебряную, в то время как члены Госсовета (17 против 7) настаивали на 4 медных копейках. Николай I в своей записке попросил Васильчикова принять компромиссное решение, что и было сделано.

В 1840 году вездесущий Васильчиков рискнул вмешаться в епархию Канкрина – финансы. Государство страдало от постоянного дефицита бюджета, а Канкрин, вместо того чтобы изыскивать новые источники доходов и совершенствовать старые, рекомендовал только одно лекарство – покрывать дефицит займами и внутри страны, и за границей. Проценты по этим займам были, по мнению Иллариона Васильевича, слишком обременительными. Момент для вмешательства председателя Госсовета в финансовые дела государства совпал с болезнью Канкрина, и Васильчиков, убеждённый, как и Николай I в том, что заменить его на этом посту пока некем, предлагал реформировать министерство финансов таким образом, чтобы все вопросы решали компетентные эксперты на коллегиальных началах. Царь, уважавший Канкрина, скрепя сердце, дал на это согласие, и Васильчиков приступил к делу. Как пишет Корф, заинтересованные лица, собирались на дому у Иллариона Васильевича с сохранением строгой секретности: кареты останавливались подальше от подъезда его дома, а посторонним лицам было велено говорить, что князя нет дома. Самое интересное в этом было то, что Канкрин пошёл на поправку, и тайный комитет, к вящему облегчению царя, распустили.

О бескорыстии председателя Госсовета свидетельствует, в частности, следующий эпизод, рассказанный всё тем же хорошо информированным бароном Корфом. Как-то в конце великого поста 1840 года государь обедал с министром государственных имуществ графом Киселёвым. Зашла речь о Васильчикове, в частности, о том, что в его тамбовском имении (Трубетчино) пало несколько тысяч баранов.

– Но вы не знаете, государь, – прибавил Киселёв, – что в прошлом году у него пропал и не такой «баран».

– Как так?

И Павел Дмитриевич рассказал, что уже год, как у Васильчикова кончился срок двух аренд, приносивших ему совокупный доход в 5000 рублей в год, и что князь запретил ему, Киселёву, упоминать об этом государю.

– Узнаю своего Васильчикова! – отвечал государь. – Однако, надо положить этому конец и дать ему более прежнего, – то, что следует по теперешнему его званию.

И приказал графу подготовить указ о пожаловании князю аренды в размере 12 000 рублей серебром в год сроком на 24 года. Киселёв поспешил обрадовать старика царской милостью, но в ответ получил бранные слова. Илларион Васильевич заявил, что категорически отказывается от этой милости, которая только свяжет ему руки, а он собирался оставить службу или, по крайней мере, уйти с поста председателя Госсовета. Потом он послал объясниться с Киселёвым сына, но когда Киселёв объяснил, что он не в силах отменить царскую милость, Илларион Васильевич отправился к императору сам. Он заявил Николаю, что средств у него достаточно, и что он не может согласиться с повышением жалования, когда государство испытывает дефицит. Но царя это не убедило, и к Пасхе указ о повышении жалования председателю Госсовета был подписан.

Лето и осень 1840 года Илларион Васильевич проводил в отпуске в своей деревне, и Николаю его явно не хватало в Петербурге. Государственный совет очень одряхлел, положиться было не на кого.

– Васильчиков тоже всё от меня оттягивается, – жаловался Николай Корфу. – Но я настоятельно писал ему, чтобы он воротился. Мне решительно некем заменить его. Князь Александр Николаевич⁷³{Голицын}, при всех своих добрых намерениях, никогда не был способен к этой должности, а теперь ещё больше, чем когда-нибудь, опустился.

В 1841 году Николай I, находясь с визитом в Англии, неожиданно направил в адрес Васильчикова секретный рескрипт следующего содержания:

«Князь Илларион Васильевич! Признав за благо в отсутствие моё поручить любезнейшему сыну моему, Наследнику Цесаревичу и Великому Князю Александру Николаевичу, решение по делам Комитета Министров, предлагаю Вам о сем объявить Комитету. Те дела, по коим следовать будут указы, представить особо на моё рассмотрение».

Какими соображениями руководствовался император в этом эпизоде, неизвестно. Хотел ли Николай Иллариону Васильевичу облегчить непосильное административное бремя, питал к нему какие-то чувства недоверия или хотел поучить сына на конкретных делах и было ли снова возвращено Васильчикову председательство в Комитете министров, автору никакого объяснения на этот счёт в исторических материалах найти не удалось⁷⁴. Кстати, именно с помощью Васильчикова в.к. Александр Николаевич был по просьбе отца введён в состав Госсовета, но без права голоса.

Примечание 74. Кажется, это был единственный случай, когда посты председателя Госсовета и Комитета министров были разъединены. Конец примечания.

В мае 1842 года в Госсовете слушалось дело об устройстве каспийских рыбных промыслов. Главным вопросом дела был вопрос о собственности прибрежных земель. Указами 1802-1803 гг. уже было постановлено отобрать эти земли в казну, а рыболовство сделать общим и вольным. Но указы по разным причинам остались невыполненными, и в 1831 году Николай I распорядился о пересмотре дела. Прошло ещё 11 лет и дело, наконец, стало предметом рассмотрения Госсовета. Так «быстро» работала государственная машина Российской империи!

Мнения членов Совета, как водится, разделились: 8 человек считали, что дело уже было решено в 1802-1803 годах, и что земли Каспийского побережья следовало считать казёнными; 19 членов полагали, что, поскольку в 1831 году велено было дело пересмотреть, указы эти уже потеряли силу, а потому право собственности на земли сохранились у прежних частных владельцев, но дело, по их мнению, всё-таки следовало пересмотреть, сохранив интересы и государства, и частных лиц. К последним примыкал и Васильчиков.

Корф пишет, что поскольку обе позиции основывались на законах, то Госсовет и Васильчиков оказались в весьма затруднительном положении, которое могло только разрешить вмешательство императора Николая. Иллариону Васильевичу не хотелось «надоедать» ему ещё одним спорным и неудобным делом – получалось, что он как председатель был не в силах контролировать ситуацию во вверенном ему учреждении. Наконец князь решился и «со стеснённым сердцем» отправился в Царское Село на аудиенцию к Николаю.

Николай, разделяя мнение 19-ти, выступил в пользу отмены указов, принятых в царствование старшего брата, но указывать об этом в резолюции он отказался и предложил Васильчикову и Корфу хорошенько подумать над её текстом. Корф придумал текст, и вопрос был разрешён в пользу частного землевладения, но и без обиды для 8 членов Госсовета, выступавших за сохранение в силе указов Александра I. Здесь снова важно подчеркнуть, что если у председателя Госсовета не было бы особых отношений с царём, дело могло бы закончиться как минимум раздором среди членов Госсовета, а как максимум – отложением важного дела ещё на один неопределённый срок. Для Васильчикова такое положение дел было неприемлемым.

В конце 1841 года Государственный Совет рассматривал дело об одном крестьянине, который в пьяном виде произнёс дерзкие выражения против царя. Он присуждён был Сенатом на каторгу, и Николай утвердил это решение. Но потом последовало высочайшее прощение крестьянина. Всё это произошло помимо Васильчикова. Н. Тальберг считает, что об этом деле отцу сообщил в.к. Александр Николаевич, который, как было указано выше, принимал участие в работе Госсовета. Вечером на балу у графа Воронцова Николай сказал Корфу, что «не понимает, как это дело могло у него проскочить».

В марте 1842 года на обсуждение в Госсовете было предложено ещё одно щекотливое дело – «касательно взаимных условий помещиков с их крестьянами». Проект закона был представлен министром государственных имуществ графом П.Д. Киселёвым ещё в 1840 году и обсуждался в особом Комитете под председательством Васильчикова. Главной мыслью Павла Дмитриевича было предоставление крепостным крестьянам личной свободы при сохранении вотчинной собственности помещика на землю. Крестьяне, получив от помещика земельные наделы, должны были отрабатывать за неё повинности и платить помещику оброки. При этом крестьяне могли и уходить из деревни и переходить в мещанское или купеческое состояние.

Николай отнёсся к идее Киселёва вполне сочувственно. И хотя проект был строго засекречен, сведения о нём просочились в общество и дошли даже до крестьян. Среди последних стали распространяться слухи о вольности. Император счёл за благоразумное не тянуть больше с этим вопросом и назначил особое заседание Госсовета на 30 марта 1842 года.

Перед началом дебатов должен был выступить император. Васильчиков настоял именно на том, чтобы дискуссию предварило мнение самодержца, после чего он должен был удалиться, предоставив членам Совета продолжить дискуссию одним.

– Зачем? – поинтересовался у него Корф.

– Затем, чтобы каждый, кто противного мнения, мог открыто высказаться перед товарищами, - пояснил Илларион Васильевич.

– Но если убеждены, что дело полезно и необходимо, то лучше бы, кажется, совсем не допускать противных мнений, ни вообще рассуждений, а присутствие Государя и явственное выражение его воли было бы лучшим к тому средством.

– Всё это так, – ответил Васильчиков, – но тогда старики наши могли бы огорчиться, что им не дали потолковать, и что созвали их только для выслушания дела уже решённого.

Впрочем, князь, пишет Корф, не был уверен, что император покинет заседание сразу после своего выступления, и написал ему на французском языке письмо, в котором сказал, что присутствие императора на заседании будет благотворным, если каждому члену совета будет дана возможность высказать своё мнение. В противном случае присутствие императора может произвести на Совет неблагоприятное впечатление.

«Письмо было смелое», – пишет Корф, – «но смело той тёплой, сердечной преданностью, той беспредельной любовью к царю и отечеству, которыми дышал всегда наш ˮрыцарь без страха и упрёкаˮ…Государь тотчас отвечал в самых милостивых выражениях с обещанием выполнить его просьбу».

Что ж: Васильчиков был в своём элементе.

Император произнёс речь яркую и содержательную Он Николай напомнил присутствующим историю вопроса, сказал о необходимости облегчить бремя крепостного крестьянства, но о полной отмене крепостного права, по его мнению, говорить было рано. Нужно было просто попытаться ввести отношения помещиков с крестьянами в какое-то законодательное русло, в котором освобождение крестьян носило бы поступательный, постепенный характер.

Напрасно Васильчиков опасался, что речь Николая повлияет на свободу мнений в собрании. Оголтелые крепостники рьяно бросились на защиту своих интересов. Как водится, среди выступавших оказались и идейные противники, и болтуны, и резонёры, уводившие дискуссию в дебри, но Николай спокойно и снисходительно относился к ним и заставлял их вернуться к существу вопроса.

Ярыми противниками освобождения крестьян оказались А.Д. Гурьев и князья П.М. Волконский и А.Д. Меншиков, в то время как московский губернатор Д.В. Голицын предлагал даже расширить рамки готовившегося указа, в частности, дополнить его пунктом об ограничении власти помещиков и об обязательном заключении ими договоров с крестьянами. Его поправил император: он не был сторонником того, чтобы давить на помещиков – всё, по его мнению, должно делаться добровольно. Корф пишет, что выступавшие в прениях всё время обращались к Николаю I, а он их жестом и словами отсылал к председателю Совета Васильчикову.

Председатель Госсовета, как пишет Корф, занимал по обсуждаемому вопросу срединную линию: «Князь Васильчиков…не столько как отец семейства и богатый помещик, сколько по самому свойству своего осторожного характера, не чуждавшегося, впрочем, никогда новых идей, желал вместо двух крайностей – всего или ничего – средний переходный путь.» По просьбе Васильчикова государственный секретарь Корф к заседанию 30 марта составил проект указа, отвечающий мыслям Иллариона Васильевича.

В результате Совет принял по проекту Киселёва компромиссное решение, обставив дело освобождения крестьян из помещичьей зависимости рядом оговорок. Все были довольны, в том числе и Васильчиков. Крепостники покидали заседание растерянными, Волконский мрачно шептал: «Наделали чудес: дай Бог, чтоб с рук сошло!» Николай расцеловал председателя Совета и удалился из собрания. Вопрос о полной отмене крепостного права был отложен до «лучших времён». Впрочем, и через 20 лет после этого помещичья Россия продолжала цепляться за свои привилегии, и понадобилась воля Царя-Освободителя, чтобы вырвать, наконец, Россию из порочного круга.

За время своего председательства в Госсовете Васильчикову не раз приходилось вмешиваться в законодательный процесс, нарушаемый либо слишком ревностными головотяпами наверху, либо субъективными указами Николая I, инспирируемыми дворцовыми «шептунами». Все такие случаи не проходили мимо зоркого ока Иллариона Васильевича, и в большинстве случаев ему удавалось найти «консенсус» с императором и принять взвешенное коллегиальное решение. И тут мы должны отдать должное не только князю, но и императору Николаю, по выражению Корфа, самодержавному и безотчётному властелину полусвета, но доступного всякой правде. «И любовь его к правде была не одним словом, а делом и истиной! - восклицает Модест Андреевич и спрашивает: - Многие ли из министров наших согласились бы так уничтожить произнесённое единожды приказание и заменить его другим, не от них самих вышедшим? И что сказали бы иностранные (и, добавим, наши, Б.Г.) газетные врали, узнав такую черту к характеристике ославленного ими деспота Николая?»

1 января 1843 года исполнилось 50 лет службы в офицерских чинах двум русским государственным сановникам: министру двора П.М. Волконскому (1776-1852) и председателю Госсовета и Комитета министров⁷⁵ И.В. Васильчикову. Некоторые члены Госсовета предложили отметить юбилей Васильчикова торжественным обедом, но Николай I отклонил эту мысль, сказав, что таким образом праздновались юбилеи только врачей и учёных. Интересное замечание! Было решено ограничиться лишь одним церемониальным поздравлением.

Примечание 75. Комитет министров – высшее законосовещательное и административное учреждение, коллегиальное совещание высших чиновников по всем вопросам государственного управления. Учреждён одновременно с министерствами в 1802 г., а его компетенция окончательно утверждена в 1812 г. В отличие от министров, председатель К.м. не имел права законодательной инициативы и еженедельных докладов у императора. Конец примечания.

В 10 часов утра вся государственная канцелярия во главе с М.А. Корфом в парадной форме собралась у юбиляра. В вестибюле по приказу императора выстроили почётный караул от Ахтырского гусарского полка. Приняв поздравление от канцелярии, Васильчиков, с трудом сдерживая слёзы, с Корфом удалился в свой рабочий кабинет, и тут доложили о прибытии фельдъегеря от военного министра. Фельдъегерь привёз пакет с приказом, в котором Ахтырский гусарский полк должен был впредь именоваться «полком Васильчикова». Это «доконало» почтенного старца, и он от полноты чувств разрыдался.

На этом чествование ветерана не кончилось. Около половины одиннадцатого доложили, что едет государь. Николай I с многочисленной свитой Андреевских кавалеров прибыл с наследником цесаревичем Александром Николаевичем и братом в. к. Михаилом Павловичем. Васильчиков встретил императора на лестнице. А потом вестибюль и комнаты Госсовета наполнились военными – генералами и офицерами, бывшими подчинёнными юбиляра и другими «посторонними» лицами. Желающих поздравить его было так много, что они не могли протиснуться вверх по лестнице. От столпившихся на Литейной улице экипажей нельзя было пройти, тротуары были заполнены любопытствующей публикой. Одним словом, всё, по словам Корфа, имело вид народного торжества.

Поговорив минут десять с юбиляром и гостями, Николай I уехал, на прощание несколько раз обняв и расцеловав виновника торжества. Приём гостей занял всю первую половину дня. Потом Васильчикова пригласили на обед к царю. В этот день младшая дочь Иллариона Васильевича Софья, которой исполнилось 10 лет, была пожалована во фрейлины, а один из его сыновей переведён из кирасиров в конную гвардию. Король Пруссии при собственноручных рескриптах прислал Васильчикову и Волконскому бриллиантовые знаки к ордену Чёрного Орла. Императрица изъявила желание посмотреть на рескрипты. Когда пришла очередь Васильчикову явиться императрице «на показ», он по дороге вспомнил, что документ забыл дома. Последнее время ветеран стал рассеянным и забывчивым. Пришлось посылать за документом нарочного…

Юбилей нашёл отражение в прессе. Корф пишет, что в газетах появилась «небольшая статейка, описывавшая оба юбилея, – к сожалению, очень ничтожная и сухая». Однако если Корфу понравился пассаж о том, как прослезился Васильчиков, принимая поздравление от императора, то сам юбиляр сильно негодовал на эту статью именно из-за этого пассажа:

– Вот ещё выдумали – слёзы! – пожаловался он Модесту Андреевичу. – Точно будто я расплакался. Желал бы знать, кто видел эти слёзы.

«Можно было бы поверить словам старика», – пишет Корф, – «если бы он уверял в том других, а не меня, который точно видел эти слёзы и притом очень крупные…».

В 1844 году Васильчиков взялся за продвижение проекта, имевшего цель повысить образовательный уровень чиновников государственного аппарата и ограничить прилив нового дворянства через чины. Он подал царю соответствующую записку, в которой предлагал давать офицерам ниже майорского чина и гражданским чиновникам от 9-го до 4-го класса только личное дворянство, а гражданским чиновникам ниже 9-го класса – только почётное личное дворянство. Что касается офицеров военной службы от майора и выше и чиновников 4-го класса и выше, Васильчиков предлагал оставить им возможность ходатайствовать о потомственном дворянстве. В Комитете министров одновременно решали вопрос об упорядочении награждений ордена Станислава, для чего Николай создал комиссию, в которую вошли Васильчиков, князь Волконский и граф Блудов.

Николай встретил проект Иллариона Васильевича прохладно – он был недоволен ограничениями в отношении военных, которых он считал своими. И в обществе, и в государственном аппарате возникло такое противодействие намечаемым мерам, что Васильчиков изрядно испугался, что он решил это дело не форсировать. В результате император Николай, лишь частично уступив требованиям Васильчикова, повелел другому чиновнику (Бахтину) составить новый проект, согласно которому все упомянутые дела оставлялись в том состоянии, в каком они находились до сих пор. Единственное, что удалось решить, был вопрос о введении государственных экзаменов на занятие первого классного чина по Табели рангов и о возможности получения потомственного дворянства гражданскими чиновниками не ниже статского советника, а военными – начиная с майорского чина.

Крещение в 1845 году в.к. Александра Александровича, будущего императора Александра III, сопровождалось большим торжеством и ознаменовалось многими наградами, пишет Корф. Князь Васильчиков в один день с канцлером Нессельроде был произведен во 2-й класс чиновничьего ранга и получил выкупленный казной у графа Зубова майорат⁷⁶ в м. Тауэрроген с 20 тысячами рублей серебром ежегодного дохода. Граф Киселёв, подбирая имение Тауэрроген, имел в виду, что у Васильчикова было двое старших сыновей – Илларион от первого и Григорий – от второго брака, и что имение при необходимости могло быть легко поделено на две части.

Примечание 76. Имение, переходящее в порядке наследования к старшему в роде или старшему из сыновей. Конец примечания.

Дотошный Модест Андреевич перечисляет самые значительные царские милости, полученные Васильчиковым с 9 апреля 1838 года по апрель 1845 года – за 7 лет нахождения его на посту председателя Государственного Совета и Комитета министров:

– 6 декабря 1838 года – старшая дочь Екатерина пожалована во фрейлины;

– 1 января 18389 года – Илларион Васильевич с потомством возведён в княжеское достоинство;

– 14 апреля 1840 года – получена аренда в 12 000 рублей серебром сроком на 24 года;

– 14 апреля 1841 года – император вручает Васильчикову свой портрет для ношения на шее;

– 1 января 1843 года – дочь Софья пожалована во фрейлины, а Ахтырскому полку дано право называться полком Васильчикова; в том же году один из сыновей пожалован во флигель-адъютанты, а двое внуков, сыновья полковника Лужина, записаны в Пажеский корпус.

– 17 марта 1845 года – пожалование майората Тауэрроген.

В 1845 году князю пришлось участвовать в подготовке постановлений, касавшихся административной реорганизации Закавказского края, и некоторых других законодательных мер. Но силы его истощались.

7 ноября 1846 года Илларион Васильевич был снова зачислен в Конную гвардию, но уже как почётный её военнослужащий. Поводом для такого почёта послужило 50-летие со дня назначения Николая Павловича шефом лейб-гвардии Конного полка. Юбилей сначала был отмечен в Михайловском манеже, где государь командовал полком и где конногвардейцам от рядового до вахмистра были розданы денежные награды (от 3 до 100 рублей). Потом в 16:00 в Мраморном зале Зимнего дворца состоялся торжественный обед, в котором приняли участие все ветераны и офицеры полка. «Их нашлось ещё до двенадцати, – пишет барон М.А. Корф, – в том числе князь Васильчиков и его брат… Васильчиков, однако, не явился за совершенно уже разрушавшимся здоровьем его…» За столом в качестве ветеранов сидели ещё двое рядовых ветеранов, им государь подарил по 150 рублей каждому.

В связи с вышеуказанной почётной акцией командир Конного полка генерал-майор П.П. Ланской 17 января 1847 года затребовал из Инспекторского департамента Военного министерства послужной список юбиляра, но списка там не оказалось, и военный министр А.И. Чернышев обратился за ним в государственную канцелярию. Госсекретарь Н.И. Бахтин изготовил послужной список Васильчикова 6 февраля 1847 года, но к моменту его поступления в Военное министерство Илларион Васильевич уже скончался. Прояви Ланской больше расторопности, оформление Васильчикова в списки Конногвардейского полка навечно могло случиться ещё при жизни юбиляра…

«Под исход 1846 года князь Васильчиков уже совсем истаивал в предвестии своей болезни», – писал Корф. 2 декабря ему стало плохо, и послали с известием об этом к Левашову, свояку и ближайшему к нему человеку, и к императору. Николай I тотчас явился с наследником в.к. Александром Николаевичем в дом на Литейной улице и долго сидел у постели умиравшего друга. Войдя в вестибюль, император попросил камердинера помочь ему внести коробку в комнату умиравшего. В коробке был мундир лейб-гвардии Конного полка, в котором Васильчиков начинал свою военную службу. В этом мундире Василий Илларионович и скончался. По словам Модеста Андреевича, князь до последних своих дней не переставал говорить о государственных делах.

После визита к Васильчикову император принимал с докладом графа Киселёва, но всё время возвращался к болезни Иллариона Васильевича и прерывал графа, не скрывая слёз.

– И я, и все вы, – говорил он, – только с его смертью почувствуете, как он был нам необходим и какую после себя оставит незаменимую пустоту.

Спустя некоторое время князю стало лучше, и он уже стал подумывать о том, чтобы вернуться к исправлению своей должности в Государственном совете.

30 января на балу у графа Закревского, бывшего министра внутренних дел, между Николаем I и Корфом состоялся разговор, в начале которого император сказал, что был у Васильчикова и нашёл состояние его здоровья не очень утешительным.

– Бедный наш Илларион Васильевич, – прибавил он, – всякий раз, как я его увижу, раздирает моё сердце.

– Однако, государь, – возразил Корф, – навестив его на днях, я остался несколько довольнее его положением.

– Не знаю, лучшего в нём разве только то, что воротился голос, но он в какой-то апатии, которая не обещает ничего хорошего.

– И между тем, ваше величество, – продолжал барон, – всё говорит с жаром о государственных делах: думаю, что это будет его последним словом даже на смертном одре.

– Да, да, душевно жаль бедного: такого мне уж не нажить, даже если б и лета позволяли думать о новых дружбах.

Спустя несколько дней здоровье князя стало ещё лучше. Николай, получив бюллетень (он получал два бюллетеня в день о состоянии здоровья Васильчикова), побежал с ним к императрице, а потом, радуясь, как ребёнок, показывал его всем придворным. «Но дело уже было решено невозвратно», – мрачно заключает Корф. Предсмертные страдания Иллариона Васильевича продолжались целую неделю. Врачи в предвидении его кончины несколько раз приглашали родных к его постели, но он всякий раз оживал. «Даже и этой чистой душе трудно было расстаться с земною её оболочкой!» – восклицает барон.

Весь город находился в смутной тревоге. По Литейной улице запретили проезд, кроме тех, кто приезжал справиться о здоровье князя. Приёмная зала в доме умиравшего была полна народу. «Интересы расчётливого эгоизма, разумеется, уже умолкли перед открывавшимся гробом, – с горечью пишет Модест Андреевич, – но все более-менее сочувствовали умиравшему, а для иных эта нескончаемая агония приняла даже почти характер физиологической задачи». Государь наведывался по 2-3 раза в день, а с ним – и цесаревич Александр Николаевич и в.к. Михаил Павлович. Все понимали, что надежды на выздоровление князя уже не было, и все только желали окончания его страданий.

Илларион Васильевич скончался в 10-м часу вечера 21 февраля 1847 года.

С его уходом, писал Корф, исчезло «совершенно типическое и исключительное лицо, которое уже не могло возобновиться в то же царствование».

Некролог на смерть князя написал, конечно же, всё тот же Модест Андреевич. Лучше, проникновеннее и искреннее его прощальных слов трудно было найти. Он представил его на утверждение государя, и тот внёс в него 3 поправки: он убрал слова «обожаемого им государя» и вставил «своего государя»; вместо «нации» он написал «народ», а пассаж «предместники его могли принадлежать всякой стране» убрал вообще. Помещаем его текст в первозданном виде:

«21 февраля, в 10-м часу по полудни, после продолжительной болезни, окончил полезную и славную жизнь свою, на 70-м году ея течения, председатель Государственного Совета и Комитета министров, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, князь Илларион Васильевич Васильчиков. Совершив обширный почти 55-летний круг службы, на поле битв и в советах царских, заплатив долг отечеству, если только кто-либо сполна заплатить его может, он в праве был искать покоя и – не искал его. Один последний, смертельный недуг отторгнул его от дел; но и среди тяжких страданий дух его, все помыслы, все желания, все беседы, всё ещё обращены были к постоянной цели его доблестной жизни: к славе обожаемого им государя и к благу отечества, на алтарь котораго он столько раз слагал бытиё своё и силы. Память и дела его принадлежат потомству. Россия вправе ожидать и требовать подробнаго его жизнеописания; но теперь в первые минуты горестной утраты, может и должна лишь глубоко о нём скорбеть. В князе Васильчикове она потеряла не только мужа государственнаго, с отличнейшими качества души и сердца, с светлым разумом, с знанием государства и нации и с самыми чистыми намерениями, рыцаря правды, чести и общей пользы; она потеряла ещё истинно русскаго человека, проникнутаго и, так сказать, пропитаннаго всем, что есть лучшаго и благороднейшаго в духе русском с родовою преданностью трём основным началам нашего бытия: православию, самодержавию и народности. Предместники его могли принадлежать всякой стране; князь Васильчиков мог родиться только в России! Заслуги, доблести и чувства его имели высокаго ценителя в государе императоре Николае Павловиче, как некогда находили себе такого и в августейшем его предшественнике. Сверх публичных изъявлений и знаков почестей, коими князь был почтён и возвышен, то, что наиболее было для него драгоценно, - неизменное доверие монарха, - сопровождало его до гроба. Участие и внимание его величества в последние дни его земной жизни умягчили страдания того, для котораго отныне началась другая жизнь, - жизнь в вечности и в истории!

Князю Васильчикову, в высоком его положении, суждён был удел, редкий и для частных лиц: стяжав общее уважение, общую доверенность к своему характеру, – он – не имел ни одного врага! Над гробом его, с слезами осиротевшаго семейства, единодушно соединяются и слёзы великой семьи народной, отец которой недавно ещё говорил: ˮгосудари должны благодарить Небо за таких людейˮ»

Утром 22 февраля Корф поехал поклониться телу своего бывшего начальника и друга. Тело ещё не было готово к похоронам, но барона, «как полудомашнего», впустили в кабинет, где скончался его друг. Покойный лежал на столе, одетый в мундир гусарского своего имени полка. В ногах сидел псаломщик и читал псалтырь, вся семья сидела по стенам.

К вечеру тело переложили в гроб и перенесли в домовую церковь, где в 8 часов отслужили первую панихиду. Было огромное стечение народа. Отпевать тело родственники намеревались совершить по-семейному в ближайшей к дому церкви св. Симеона, но Николай I захотел перенести этот обряд в церковь Преображения – соборе всей гвардии, которой некогда командовал покойный.

В перенесении гроба с катафалка на колесницу участвовали наследник цесаревич и великие князья Константин Николаевич и Михаил Павлович. Было 15 градусов мороза, но император ехал со свитой верхом от Преображенского собора до Невского проспекта. В конвое участвовали артиллерия, весь Конногвардейский полк и Образцовый сводный кавалерийский полк⁷⁷. Из Петербурга тело повезли в родовое имение Васильчиковых в Новгородскую губернию. Годовое содержание бывшего председателя Госсовета в размере 6 тысяч рублей в год, было оставлено за его вдовой и двумя дочерьми – до смерти последней из них. Самый влиятельный и не самый богатый сановник России получал не самое большое жалованье.

Примечание 77. Не так хоронили предшественника Васильчикова на посту председателя Госсовета Н.Н. Новосильцева. Узнав о его смерти Николай, по свидетельству М.А. Корфа сказал: «Пусть родные хоронят…как хотят». Всё было сделано по церемониалу, но личного участия в похоронах Новосильцева ни царь, ни члены его семьи не участвовали. Корф намекает, что прямого расположения и уважения к личности умершего при довольно безнравственной личной его жизни у Николая быть не могло. Конец примечания.

Дом № 38 на Литейной улице, в котором жил Илларион Васильевич, ныне не существует. До Васильчикова дом принадлежал князю и канцлеру В.П. Кочубею (1768-1834), как нам уже известно, женатому на тётке Иллариона Васильевича.

Типография Е. Фишера издала брошюру под названием «Памяти князя Васильчикова». Безымянный автор⁷⁸ писал: «…Ещё угасла одна звезда Русской аристократии, блестящая, самостоятельная, разливавшая вокруг себя кроткий благотворный след…»

Примечание 78. Текст брошюры перекликается с некоторыми фрагментами очерка А.С. Ушакова о Васильчикове, помещённого в книге Александра Семёновича «Деяния российских полководцев и генералов, ознаменовавших себя в достопамятную войну с Францией в 1812-1815 гг.». Возможно, Ушаков и был автором брошюры. Конец примечания.

Весь 1847 год пост председателя Государственного совета оставался вакантным.

В 1848 году последовал указ о назначении на эту должность графа Левашова, входившего в тройку ведущих сановников этого учреждения: Васильчиков-Левашов-Дашков.

Григорьев Борис Николаевич