Генерал-стратег

Продолжая работать в Государственном совете, Васильчиков в 1826 году вошёл в состав 1-го Секретного комитета⁶⁸, призванного выработать предложения по реформе управления империей. Созданный рескриптом царя от 6 декабря 1826 года комитет так и стал называться «Комитетом 6 декабря». Председателем комитета был назначен граф В.П. Кочубей (1768-1834), а членами его, кроме Васильчикова, стали граф П.А. Толстой, барон И.И. Дибич (1785-1831), князь А.И. Голицын, М.М. Сперанский и Д.Н. Блудов. К этому времени император убрал из государственной администрации наиболее одиозные фигуры, как Аракчеев, Магницкий и Рунич, подчинил существующие военные поселения армейским штабам, прекратив строить новые, вернул внешней политике России некоторую самостоятельность и начал предпринимать осторожные попытки реформировать страну. На повестке дня встал восточный вопрос, но не освобождение славян из-под османского ига. Николай ставил его в чисто завоевательном плане. На нём он и споткнётся в Крымскую войну…

Примечание 68. Всего за время правления Николая было десять секретных комитетов, и все они занимались реформами страны, но так ни к чему существенному не привели. Конец примечания.

В том же 1826 году Илларион Васильевич был назначен от Государственного Совета в Верховный суд Российской империи. Как член Госсовета и член судебной комиссии над декабристами он ходатайствовал о смягчении участи попавшего в опалу А.С. Пушкина, отбывавшего ссылку в Михайловском по приказанию умершего Александра. В этом поступке есть нечто символическое: его ревностный соперник Милорадович как генерал-губернатор Петербурга в 1820 году вызвал к себе Пушкина, чтобы сделать ему внушение и тем самым фактически начал преследование молодого поэта, «наводнившего Россию «вредными стихами», а шесть лет спустя Васильчиков способствовал облегчению участи опального поэта.

В 1828 году Васильчиков в составе многочисленной свиты, включившей в себя представителей двора, военных и дипломатов, в том числе иностранных, сопровождал императора на театр военных действий с Турцией. В этом качестве он упоминается Шильдером при отъезде Николая из Шумлинского лагеря в июле 1828 года. Осада Шумлы с 40 тысячным гарнизоном при наличии у её стен всего 30-тысячного русского войска было чистым безумием. Идею штурмовать Шумлу подал барон начальник главного штаба армии барон Дибич, а Николай, вопреки возражениям осторожного и перстарелого фельдмаршала Витгенштейна, поддержал её. Убедившись в безнадёжности взятия крепости, Николай покинул лагерь и отправился смотреть на осаду другой крепости – Варны, которой руководил князь А.С. Меншиков. Всем было ясно, что уж если надо было переломить ход войны, то брать нужно было не Шумлу, а Варну: она имела стратегическое значение и подход к ней был обеспечен со стороны моря, где господствовал русский Черноморский флот. Не ясно было только одному барону Дибичу, пытавшемуся угодить нетерпеливому царю.

Император, побыв несколько дней в Одессе, отправился под Варну, где присутствовал при осаде города и его взятии в сентябре того же года. 14 октября, ко дню рождения матушки, Николай вернулся в Петербург, но застал Марию Фёдоровну тяжело больной. Через несколько дней она скончалась. Васильчиков, судя по всему, отбыл с театра военных действий ещё раньше императора – либо сразу из-под Варны, либо из Одессы. Было очевидно, что роль «свадебного» генерала его мало интересовала, тем более что до «свадьбы» было очень далеко.

Между тем шёл второй год безрезультатной войны. Русская армия взяла около десятка незначительных крепостей, но стратегического успеха ещё не добилась. Первоначальный расчёт Николая на то, что после занятия русской армией валашских княжеств султан запросит мира, не оправдался. Турки сумели собрать сильную армию и отчаянно сопротивлялись. Одряхлевший фельдмаршал Витгенштейн, подмятый тщеславным и суетливым Дибичем, явно не справлялся со своими задачами, и Николай I потребовал от своих советников внести предложения об изменении хода этой «одиозной войны». В результате Дибич и покорный его воле П.Х. Витгенштейн представили на кампанию 1829 года план всё той же «систематической» войны, в которой русской армии предназначалось вести военные действия вдоль Дуная и брать расположенные там турецкие крепости. Несмотря на позорный провал с осадой Шумлы, Дибич снова предлагал сосредоточить основные усилия на взятии именно этой крепости и Силистрии. Значение Варны он так и не понял. И император был вынужден с этим согласиться.

И тут, как гром среди ясного неба, прозвучал голос Иллариона Васильевича Васильчикова. Вразрез с предложениями главнокомандующего и начальника штаба армии, пишет Шильдер, «генерал-адъютант И.В. Васильчиков обратился к императору Николаю с прямодушной речью честного солдата и представил государю записку, заключающую в себе самую беспощадную критику всего совершившегося в 1828 году на европейском театре военных действий против Турции». Васильчиков не был в строгом смысле слова полководцем. Он был отличным кавалерийским генералом и тактиком, но как опытный военный, увидевший своими глазами всю несуразицу военных действий русской армии на Дунае, он дал волю здравому смыслу и элементарной логике военного искусства. Молчать и смотреть на то, как напрасно гибнут люди, и падает престиж победоносной когда-то армии он не мог.

Записка, составленная на французском языке уже по возвращении Васильчикова в Петербург, носила название «Обзор кампании 1828 года» и предлагала в первую очередь проанализировать причины неудач в войне с турками. Предвосхищая придворную возню вокруг царя и неблагоприятную реакцию на «Обзор», автор делает знаменательную оговорку: «Оканчивая свою военную карьеру, одержимый недугами, я не могу быть обвинён в честолюбивых замыслах или в интриге. Я буду вполне счастлив, если хотя бы одна мысль, заключающаяся в данном обзоре, будет признана полезной и послужит к славе моего государя». Оговорка была явно направлена в адрес лживых и лицемерных царедворцев Николая, которые в своё время ябедничали на Васильчикова царю из-за Семёновского дела.

Основную причину неудач русской армии И.В. Васильчиков видел в недостаточности сил, действующих против Турции, и недооценке противника, произошедшей вследствие плохо поставленной разведки. Эта не слишком завуалированная критика была адресована в первую очередь Дибичу и Витгенштейну, которые планировали войну с Турцией, обещая разгромить турок одними только шапками. Он без обиняков называет виновника стратегических просчётов – Главный штаб армии. Очевидно, продолжает Васильчиков, что начальник генштаба основывал свои планы на неточных сведениях и не посоветовался с опытными и знающими военными: «…к несчастью, возмечтали о триумфальном шествии к Константинополю и не обращали внимания на многочисленные затруднения…». Поскольку в окружении Николая военного гения, который мог бы решить все вопросы самостоятельно, нет, то, по мнению автора записки, надлежало использовать коллективный ум опытных генералов, пользующихся доверием государя. И Васильчиков предложил созвать совещание опытных военных и обсудить заново создавшееся положение, причём он настаивал на том, чтобы обсуждение дела происходило в присутствии самого императора: «Частное обсуждение в отдельности с этими же самыми лицами было бы более вредным, чем полезным», – пишет он, зная обстановку вокруг царя. – «Нет надобности, чтобы этот комитет был очень многолюдным: достаточно призвать трёх-четырёх лиц».

Далее Васильчиков справедливо указал на вредность возникшего на театре военных действий двоевластия: рядом с фельдмаршалом Витгенштейном командование взял на себя император. Васильчиков, ссылаясь на свой опыт командования, без всяких скидок на авторитет императора и Витгенштейна, не щадя их самолюбия, рассуждает так: если главнокомандующий талантливый и опытный, он не согласится на второстепенную роль; если же он командующий бездарный, то зачем его тогда держать? Если даже талантливый главнокомандующий смирится со своей второстепенной ролью, то разногласия всё равно возникнут на уровне начальников их штабов. Вывод один: назначить одного главнокомандующего, способного переломить ход войны.

Но это было не всё. Илларион Васильевич «режет правду-матку» и дальше, не оставляя камня на камне от способностей «административного руководства войны», которое продемонстрировало свою неспособность «в полном свете»: «Если начальник штаба (Дибич, Б.Г.) не имел должной опытности, то генерал-квартирмейстер лишён был последней в ещё большей степени, не обладая к тому же деятельностью и верным взглядом. Дежурный офицер был ниже всякой посредственности…генерал-интендант далеко не обладал всеми необходимыми качествами для столь важного поста – неуч, неспособный обнять обширных комбинаций, непредусмотрительный, без малейшего знакомства с военным делом…»

Но кого же назначить для командования армией? – вопрошает автор «Обзора»? Прежде чем ответить на этот вопрос, Васильчиков подвергает критике порочную систему выдвижения генералов на высшие должности, основанную на принципе старшинства, « не принимая в соображение способностей» кандидата. «Существованию указанного мною начала в производстве следует приписать образование столь странного штаба», – заключает он этот тезис и спрашивает: «Отчего не вызвали Толя в С.-Петербург и не дали ему места, Киселёва (Павла Дмитриевича, Б.Г.), который командовал бы хорошо дивизиею и не мог бы обижаться, что его заменили генералом Толем? Отчего не поручили командование кавалерии графу Палену – он действовал бы, без сомнения, лучше Ридигера, которого слишком часто употребляли? Нельзя не сознаться, что легко было найти дежурного генерала более способного, чем Байков и лучшего интенданта, чем Мильгунов. И так собрание лиц с такими ничтожными способностями вызвано было не отсутствием людей, но вследствие признания начала, против которого я только что ратовал».

Более убийственной критики в адрес военного руководства и вообще в адрес власти из уст «столпа самодержавия» Россия, вероятно, никогда не слышала. Граф К.Ф. Толь, талант которого Васильчиков оценил ещё в Отечественную войну, был открытым соперником и ярым противником Дибича и Паскевича, так что упоминание его фамилии в записке придавало критике Васильчикова довольно пикантный оттенок – ведь он и Киселёв противопоставлялись протеже Николая. Всем было ясно, что главным виновником создавшегося положения был сам император. Это был сильный ход, чреватый для автора записки неприятными осложнениями и с царём, и с генералами. Впрочем, Илларион Васильевич, очевидно, полагал, что в Сибирь его за эту дерзость не сошлют, отставка или ссылка в деревню его вряд ли страшили, а неприязнь товарищей по оружию он как-нибудь снесёт.

В заключение Васильчиков подаёт конкретную мысль о том, чтобы вместо дорогостоящей во всех смыслах блокады придунайских крепостей русская армия обходила их, форсировала Балканы и переносила военные действия вглубь турецкой территории, нанося чувствительные удары по османской армии в открытых сражениях, в которых русская армия имела явное преимущество.

Читатель, особенно понимающий толк в военном деле и знакомый с историей русско-турецкой войны 1828 года, может подумать, что ничего особенного в записке Васильчикова не содержится – до того всё очевидно и просто. Но в том-то и дело, судьба многих военных кампаний часто зависела от самых простых основополагающих факторов, но следовать им не всем и не всегда удавалось. Конечно, записка обнажила ту пустоту военной мысли и то бездарное командование русской армией, которые тогда были типичны для России и окружения Николая I. Увлечение парадами и шагистикой, отсутствие системы военной подготовки среднего и старшего офицерского состава обернётся для России в 1854-1856 гг. жестоким поражением и самого императора. Пока же налицо были лишь первые симптомы неудовлетворительного положения.

Эта записка, по мнению Н.К. Шильдера, явившая переворот в представлениях о судьбе турецкой кампании, получила высочайшее одобрение, и 19 ноября / 1 декабря 1828 года Николай создал комитет, в который, кроме Иллариона Васильевича, пригласил графов Кочубея и Чернышева и барона К.Ф. Толя. Прибывший в Петербург Дибич был до чрезвычайности удивлён произошедшим, но, как пишет Шильдер, Иван Иванович Дибич быстро «приспособился» к обстановке, стал публично признавать свои прежние ошибки и быстро согласился с выводами комитета. В результате обсуждения вместо П.Х. Витгенштейна, сторонника «систематической войны» с осадой крепостей и т.п., в феврале 1829 года командовать армией был назначен именно генерал Дибич (1775-1831), который, следует признать, вместе с приданным ему начальником штаба бароном Толем энергично приступил к реализации намеченного плана действий. В итоге, как нам известно из истории, Дибич с успехом реализовал идеи Васильчикова и стал Дибичем-Забалканским.

…Возвращаясь из Молдавии домой, Илларион Васильевич, согласно своим воспоминаниям, заехал по пути к брату Дмитрию Васильевичу, который тогда жил в отставке в Черниговской губернии. Из деревни Дмитрия Васильевича оба брата отправились в одной коляске в Москву. По дороге им повстречался огромный воз сена, заградивший путь, так что они были вынуждены остановиться. На возу сидел седой отставной служивый в полинялом старом ментике, в котором едва можно было узнать старинную форму Ахтырского гусарского полка. Всматриваясь в знакомое лицо ветерана, Илларион Васильевич крикнул:

– Левченко, здорово!

При этих словах возница с неимоверной лёгкостью соскочил с воза, влез в коляску и со слезами на глазах, в порыве радости, стал лобызать обоих Васильчиковых, под командою которых он некогда проделал две кампании в войне с Наполеоном.

– Слава Богу, – сказал старый гусар, перекрестившись и обтирая ладонью слезы, – теперь могу умереть спокойно. Бог привёл мне увидать старых своих начальников.

«Вот случай, который в нынешния времена верно не повторится; столь сильны были узы связавшие между собою сподвижников великаго дела – искупленья Европы», – восклицал Илларион Васильевич. И в самом деле: спустя каких-то 15 лет после Отечественной войны дух братства куда-то испарился, в армии завелись новые порядки, при которых высшие награды империи давались даже не за удачно проведённые манёвры, а за парады. Примириться в душе с этим старому воину было трудно.

Николай I сумел по достоинству оценить труды Васильчикова на благо России и щедро вознаградил его. Тогда император ещё был доступен для откровенных высказываний и реально оценивал события и факты. «Головокружение от успехов» наступит после 1849 года, после подавления венгерского восстания. С этого момента Николай возомнить себя спасителем и благодетелем Европы и будет полагаться только на себя и льстивых царедворцев. Васильчикова к этому времени в живых уже не будет.

6/18 декабря 1828 года, в день тезоименитства императрицы Марии Фёдоровны, Васильчиков был награждён алмазными знаками ордена св. Андрея Первозванного. Император вернул его на командную армейскую должность – с 1831 года Илларион Васильевич командовал войсками в Санкт-Петербурге и его окрестностях. 6 декабря 1831 года он был возведён, с нисходящим потомством, в графское Российской империи достоинство. В 1832 году он был назначен председателем самого важного департамента Государственного совета – департамента законов, а в 1833 году стал генерал-инспектором кавалерии.

Перед началом Польской кампании 1831 года состоялся военный совет, на который был приглашён и Васильчиков. Характерно, что начальником штаба к главнокомандующему Дибичу был рекомендован Толь. Полагаем, что тут не обошлось без рекомендаций Иллариона Васильевича. Возникшие было возражения о том, что Толь и Дибич не сработаются, были сняты обещаниями Карла Фёдоровича вести себя по отношению к начальнику как искренний друг. И обещание это он честно выполнил. Но с «отцом-командиром» Паскевичем, заступившим место главнокомандующего после смерти Дибича, Толь не сошёлся с первой минуты.

Григорьев Борис Николаевич