14 декабря 1825 года

27 ноября / 9 декабря 1825 года был опубликован манифест о восхождении на престол Константина Павловича, и в стране началась процедура присяги новому царю. В Зимнем дворце в этот же день состоялось чрезвычайное заседание Государственного совета, на котором было решено ознакомить его членов с последней волей умершего Александра I. Запечатанный пакет был вскрыт, и по прочтении документа воцарилась тишина – все были удивлены его содержанием. Дело в том, что в документе наследником был указан не Константин Павлович, как все ожидали, а его младший брат Николай Павлович.

Странным образом Александр I такое важное дело, как назначение преемника на троне, окружил тайной, о которой долгое время не знали главные участники событий: цесаревич Константин Павлович и в.к. Николай Павлович. Какими соображениями руководствовался император Александр, окружив такое важное дело непроницаемой тайной, можно только догадываться. При отъезде в Таганрог он, выслушав совет А.Н. Голицына озвучить официально наследственный акт, ответил, что оставляет всё на волю Бога – он мудрее нас, смертных. Между тем все конверты с актом имели его надпись о том, чтобы хранить их до его востребования. Некоторые историки делают из этого вывод, что Александр на всякий случай оставлял за собой маленькую лазейку, не давая хода этому документу на случай, если возникнет какая-нибудь совершенно новая ситуация. Вполне возможно, что так оно и было – это было очень на него похоже.

Многократно повторяя свои намерения перед многими лицами (их можно насчитать около десятка) о желании покинуть трон, он, тем не менее, вероятно страшился этого шага и оттягивал решающий момент до более позднего времени. Лишь в 1823 году Александр на основе заявления Константина Павловича от 1822 года составил акт (манифест) об отречении старшего брата от своих наследственных прав и о назначении наследником младшего брата Николая. О существовании акта знали лишь три лица: архиепископ московский Филарет, князь А.Н. Голицын и Аракчеев. Один экземпляр акта был положен в хранилище государственных актов Успенского собора в Москве, а по одному экземпляру было положено на хранение в Государственный совет, Синод и Сенат.

Такой неопределённостью в правящей верхушке воспользовался «находчивый» граф Милорадович, предложивший не принимать во внимание завещание Александра и присягать Константину Павловичу. Сразу по получении известия о смерти императора в Таганроге генерал-губернатор вместе с командующим гвардейским корпусом Воиновым и при сочувствии командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома практически вынудил Николая Павловича отказаться от трона, намекнув ему о его непопулярности в гвардии. Я. Гордин пишет, что Милорадович считал себя другом Константина Павловича и не без основания рассчитывал при его правлении занять ключевой пост.

Все участники совещания в Госсовете нехотя согласились с этим, но высказались в пользу приглашения самого Николая Павловича, чтобы услышать из его уст о принятом им решении. На совещании присутствовал и Илларион Васильевич, но он прибыл на него с опозданием, и пока Милорадович ходил за сидевшим в соседней комнате в.к. Николаем Павловичем, он попросил госсекретаря Оленина прочитать ему документ. Оленин подошёл к сидевшему рядом с графом Литта Васильчикову и начал чтение. К ним подошёл граф Нессельроде, тоже опоздавший на совещание. Литта внимательно слушал и вслух повторял за Олениным текст завещания.

Между тем граф Милорадович вернулся и сообщил, что великий князь считает себя не вправе присутствовать на совещании Госсовета. Тогда Оленин предложил Милорадовичу ещё раз сходить к Николаю Павловичу и просить его принять членов Госсовета у себя. С этим вариантом Николай Павлович согласился, и все отправились к нему в соседнюю комнату. Там он, ознакомившись с содержанием государственного акта, продолжал настаивать на том, чтобы все присягали его старшему брату – это он решил окончательно и бесповоротно. В Варшаву к Константину Павловичу поскакали три или четыре курьера с уведомлением о произошедшем, в том числе фельдъегерь Лазарев с письмом Николая, в котором его автор называл адресата государем и просил его скорее приехать в Петербург. В.к. Константин Павлович, как мы знаем, давно уже заявил о своём решении не занимать трон, но о существовании официального акта тоже ничего не знал.

Вот такая «чудесная» ситуация возникла после смерти Александра Благословенного. Всё это пришлось распутывать потом в ноябре-декабре 1825 года Николаю Павловичу. Кстати, он также ничего не знал о начавшемся в последние дни царствования Александра расследовании деятельности тайных обществ в России – расследовании, которым дали толчок доносы Шервуда, Бошняка и Майбороды.

5/17 декабря в.к. Николай Павлович сообщил находившемуся при умершем Александре I П.М. Волконскому о том, что с позволения матери, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, все флигель-адъютанты умершего государя, не находившиеся при войсках, и генерал-адъютант Трубецкой, «без должности находящийся», получили повеление отправиться в Таганрог для оказания помощи в организации перевозки тела в столицу. Письмо молодой царь заключил следующими знаменательными словами: «Генерал-адъютант Васильчиков, хотя без должности, но находящийся в Совете, где присутствие его необходимо, остаётся здесь…». В сложной обстановке, связанной с престолонаследием и получением через унтер-офицера Шервуда вполне надёжных сведений о готовящемся в стране государственного переворота, Николай Павлович хотел иметь при себе надёжного и решительного генерала.

Междуцарствие длилось фактически до 12 декабря, когда, наконец, «семейная» проблема занятия трона между Константином и Николаем была улажена. 13 декабря в 8 часов вечера Николай Павлович созвал Государственный совет, на котором он в присутствии младшего брата Михаила должен был, наконец, объявить о принятии российского трона. В соседней зале собрались все члены царской фамилии, члены Совета, включая Васильчикова, вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну и жён двух великих князей. Все они ждали прибытия Михаила Николаевича, находившегося где-то между Варшавой и Петербургом. Наступило 11 часов, а великого князя всё не было. Тогда Николай Павлович пригласил всех собравшихся в соседнюю залу на импровизированный ужин.

Это внесло некоторое оживление в ряды сенаторов и членов Госсовета, но и после ужина Михаил Павлович не появился. Тогда в 1 час ночи, фактически в зловещее раннее утро 14 декабря, Николай Павлович зачитал текст манифеста от 1823 года об отказе Константина Павловича от царской короны и о назначении его наследником трона, а также последнее заявление «ложного императора» Константина Павловича, прибывшее из Варшавы сутками ранее. Новый император подписал манифест о своём восшествии на трон, который нужно было опубликовать на следующее утро, и все разошлись. А Михаил Павлович прибыл в Петербург поздним утром следующего дня, когда в сенате, синоде и в полках уже шла присяга новому императору.

И в этот день просчёты и неудачи не переставали сопутствовать Николаю Павловичу. Как пишет Шильдер, повсюду был распространён текст присяги, но текст манифеста, объясняющий законность прав на корону Николая и объявляющий отказ от неё Константина Павловича, в народе так и не появился. При той сумятице, которая господствовала в умах людей, эта ошибка власти дорого им стоила: многие, включая офицеров, по-прежнему считали, Константина своим законным императором и полагали, что младший брат (кстати, очень нелюбимый в войсках благодаря своей строгости и взыскательности) узурпировал трон и препятствует приезду «законного императора» в столицу.

Внешне обстановка в Петербурге была зловеще тихой, и ничто не предвещало того, что случилось через несколько часов на Сенатской площади. Меры по ликвидации участников тайного антиправительственного заговора, начатые ещё при Александре I, были продолжены и Николаем, но главный удар пришёлся по Южному обществу, где действовали доносчики Шервуд, Майборода и Бошняк. В Петербурге арестов не было. Посвящённый в дело расследования деятельности Северного общества Аракчеев странным образом устранился от него: когда Николай Павлович послал к нему Милорадовича, тот его не принял и нагло заявил, что он никого у себя не принимает, даже и по служебным делам. Бывшему фавориту это сошло ему с рук, хотя до момента его падения оставались считанные дни.

Между тем, обстановка вокруг Николая Павловича продолжала сгущаться. С юга пришло сообщение Дибича о начавшихся арестах в Южном обществе, возглавляемом Пестелем. Дибич сообщил также несколько имён участников Северного общества, включая К. Рылеева. 12 декабря член Северного общества, адъютант генерала Бистрома подпоручик Ростовцев явился к Николаю Павловичу и рассказал о готовящемся мятеже в день переприсяги 14 декабря.

Ближайшими помощниками Николая в это время оказались петербургский генерал-губернатор М.А. Милорадович с бонапартистскими наклонностями, бесполезный министр духовных дел и почт князь А.Н. Голицын и А.Х. Бенкендорф – единственный человек, кто и в самом деле мог бы оказаться полезным новому императору. Но времени на осуществление арестов и других мер у власти уже не было. Я. Гордин пишет, что граф Милорадович, формально проиграв Николаю Павловичу тяжбу за престол и получив от нового претендента на престол однозначные указания об аресте петербургских заговорщиков, фактически его саботировал. Имея в своём распоряжении полицию и многочисленных агентов, он мог бы приказать установить наблюдение за квартирой Рылеева и быстро вычислить всю руководящую верхушку Северного общества. Но граф не сделал этого, очевидно надеясь в случае победы заговорщиков воспользоваться ею в своих корыстных целях.

Таков был фон, на котором произошло знаменитое восстание. Декабристы решили воспользоваться возникшей у трона несогласованностью и предъявить свои требования Сенату и Николаю. Разработан был также план по аресту Николая и царской семьи, но из-за предательства Якубовича и Булатова план не был реализован, хотя до конца и не был отменён. В половине седьмого утра 14 декабря Якубович явился к А. Бестужеву и присутствовавшему у него Каховскому и заявил им, что он отказывается от полученного задания ввиду нежелания участвовать в кровопролитии. Булатов, вошедший в сепаратный сговор с Якубовичем, не явился в казармы лейб-гвардии Гренадёрского полка, чтобы увлечь его на штурм Зимнего Дворца. Не явился на Сенатскую площадь и диктатор князь С. Трубецкой, полагая собранные на Сенатской площади восставшие воинские части недостаточными для успеха. О поступке Ростовцева мы уже сообщили выше.

Выступая за установление конституционной монархии, заговорщики увлекли солдат на бунт под предлогом защиты законных прав на царство Константина Павловича и объявили Николая Павловича узурпатором. Дальнейшее всем хорошо известно из истории, полной и неподдельного мужества и героизма, и подлого предательства и малодушия, и преступной нерешительности, а главное – стечения самых неблагоприятных для них обстоятельств. В итоге вышел экспромт горячих, запальчивых и амбициозных молодых офицеров, покинутых на произвол судьбы своими старшими товарищами. Декабристы вывели на Сенатскую площадь солдат и простояли там в полном бездействии около 8 часов, надеясь на то, что окружившие их правительственные войска перейдут на их сторону. Не поддаваясь на уговоры разойтись по казармам, они дождались того момента, когда Николай I и окружавшие его генералы оправились от первой растерянности и приняли решительные меры по подавлению бунта.

Все историки пишут, что в день восстания декабристов генерал-адъютант Васильчиков постоянно находился рядом с молодым государем и на Сенатской площади, и сопровождал его в другие места. Николай Павлович 14 декабря встал в 6 часов, около 7 часов к нему явился Воинов. Переговорив с ним, он вышел в соседнюю залу, где по вчерашнему приказу были собраны все генералы и полковые командиры, и проинформировал их о последних событиях. Среди них, по всей видимости, был и Васильчиков.

В исполненных истинного драматизма воспоминаниях Николая I об этом дне Васильчиков упоминается дважды: когда он оказался рядом с императором в самый критический момент восстания декабристов и после подавления восстания. Николай I подробно описывает все свои действия с раннего утра, перечисляет всех адъютантов, офицеров и генералов, продемонстрировавших ему свою верность и получивших от него поручения, но Иллариона Васильевича он не упоминает. Генералы и полковые командиры приняли присягу и отправились в свои полки принимать присягу у подчинённых.

Николай пытался вести с восставшими переговоры, посылая к ним парламентёров, но все попытки уговорить их вернуться в свои казармы успеха не имели. Специалист по декабристскому восстанию Нечкина М.В. о начале дня 14 декабря пишет:

«Нет сомнений, что Николай чувствовал себя растерянным и неоднократно говорил об этом даже в своих ˮЗапискахˮ. Мысль о возможной победе ˮмятежниковˮ не оставляла Николая… Его распоряжение о заготовке экипажей для царской семьи с намерением ˮвыпроводитьˮ их под прикрытием кавалергардов в Царское Село говорило о том, что Николай считал Зимний дворец ненадежным местом и предвидел возможность сильного расширения восстания в столице…В этих условиях Николай прибег к посылке для переговоров с восставшими митрополита Серафима (и митрополита Киевского Евгения)… Грозный вид войск и свист летавших время от времени пуль устрашили стариков. Сначала они до такой степени перепугались, что повернули было обратно и даже опять уселись в карету, но Николай, зорко следивший за их действиями, вовремя заметил отступление и вторично послал к митрополитам своего генерал-адъютанта – на этот раз Васильчикова …Васильчиков ˮзаклиналˮ митрополита Серафима выполнить царский приказ, ˮбудучи сам в слезахˮ. ˮС кем же я пойду?ˮ – спрашивал перепуганный митрополит. ˮС Богом!ˮ– отвечал генерал… Приложившись к кресту, оба митрополита двинулись к каре, высоко подняв кресты над головами… Переговоры закончились ничем».

К 11 часам в Зимний дворец на торжественное молебствие были также приглашены государственные сановники. Большинство приглашённых, включая 60 дам, Карамзина и Аракчеева, просидели дотемна в зале дворца. При этом большинство из них, пишет Шильдер, не догадывалось, что творилось рядом с дворцом на Сенатской площади. Когда раздались пушечные залпы, молодая императрица Александра Фёдоровна бросилась на колени и воскликнула: «Ах, почему я не родилась мужчиной!», в то время как её свекровь Мария Фёдоровна произнесла: «Что скажут теперь в Европе?».

Выехавший к декабристам с уговорами Милорадович был убит Каховским. Генерала Воинова, командира гвардейским корпусом, тоже обстреляли. Бибикова, адъютанта военного министра Татищева, восставшие жестоко избили, так что он с трудом смог вырваться из их «дружеских» объятий. На выехавшего к восставшим великого князя Михаила Павловича Вильгельм Карлович Кюхельбекер направил пистолет и, вероятно, убил бы его, если бы три матроса из морского экипажа во время не схватили его за руку. По императору Николаю было сделано несколько залпов, но они не достигли цели.

Кстати, в отличие от Нечкиной, из воспоминаний молодого императора мы не усмотрели ни малейших признаков растерянности императора. Да, он был сильно встревожен, переживая за жизнь своих близких, расстроен изменой отдельных воинских частей, но отнюдь не потерял мужества и трезвого рассудка. Он отлично понимал, что мог погибнуть, но был готов к этому, и в эти трудные часы он проявил себя настоящим мужчиной и боевым, распорядительным генералом. Когда со своим отрядом у Зимнего дворца появился декабрист Панов с задачей проникнуть во дворец и арестовать царскую семью, он наткнулся на верных императору сапёров и дал команду прорываться на Сенатскую площадь к своим. На пути им встретился Николай I и попытался урезонить их. Услышав в ответ: «Мы – за Константина», император сделал широкий жест в сторону площади: «Тогда вам – туда!»

Когда Васильчиков в свите Николая выехал на площадь, император обратился к нему со следующей просьбой:

– Ларион Васильевич! Я хочу выбрать войска для атаки бунтовщиков. Вы командовали гвардией, потрудитесь объехать полки и скажите мне, на которые из них я могу наверное положиться.

Васильчиков поехал и возвратился с ответом:

– На один первый батальон Преображенского полка.

Как пишет А.И. Васильчиков, отец его после Семёновского дела не питал иллюзий относительно верности воинских частей царю. Он знал, что тайная пропаганда в армии при попустительстве властей продолжала действовать до самого 14 декабря. Он чувствовал, что слишком многие полки были подготовлены к проявлению недовольства по причине, как он выражался, «излишней взыскательности службы». На это надеялись и заговорщики, окружённые на Сенатской площади вроде бы верными царю войсками. Они полагали, что с наступлением темноты начнётся братание и переход этих частей на сторону восставших. Вероятно, события приняли бы именно такой оборот, если бы не принятое Николаем Павловичем решение расстрелять восставших из пушек.

Николай I в своих записках пишет: в самый критический момент, когда ни увещевания, ни кавалерийские атаки нужного воздействия на бунтовщиков не оказали, Илларион Васильевич обратился к Николаю Павловичу с советом (на французском языке):

– Ваше величество, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь: нужна картечь!

Я предчувствовал сию необходимость, пишет Николай, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял.

– Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования? – отвечал я Васильчикову.

– Чтобы спасти вашу империю, – сказал он мне.

Генерал-лейтенант В.И. Фёлкнер, вспоминая о событиях 14 декабря 1825 года, уточняет, что первым мысль о применении картечи против восставших подал царю генерал-адъютант К.Ф. Толль, «а за ним и генерал-адъютант князь Васильчиков стал убедительно просить государя, не теряя более времени, приказать действовать по толпе из орудий». Сам же Николай вполне определённо указывает на Васильчикова и имени Толя не упоминает.

Приводим воспоминания самого Иллариона Васильевича (в изложении его сына Виктора Илларионовича):

«Когда 14 Декабря 1825 года те же заговорщики столь безрассудно стремились к собственной гибели, отец мой неотлучно находился при Государе. Он неоднократно рассказывал нам про достопамятный день сей. Государь, по словам его, никак не верил, чтобы войска, им до того времени начальствующие, могли изменить и не смотря на советы своих приближенных, хотел непременно словом привести их к повиновению.

Когда некоторые из возмущенных полков были уже на Адмиралтейской площади, он потребовал верховую лошадь и с отцом моим дожидался ее в Миллионой улице у выхода из дворца, где в старину до перестройки Эрмитажа были собственные конюшни и манеж на дворе между Шепелевским дворцом и старым Эрмитажным зданием. В это самое время шел к Адмиралтейству баталион л.г. гренадерскаго полка. Солдаты, пьяные, предводительствуемые некоторыми из офицеров своих, шли в беспорядке с криком и гамом, без знамени. Государь, не взирая на просьбу окружающих его не подвергаться напрасной опасности, непременно хотел уговорить баталион остановиться и, вышедши к нему навстречу, закричал людям: ˮКуда вы ребята?ˮ. Гренадеры отвечали на это воззвание – как может отвечать толпа пьяных солдат. Несмотря на это и многие другие доказательства совершенного возмущения, государь, сам от себя и подстрекаемый некоторыми из царедворцев, никак не соглашался на предложение отца моего прибегнуть к артиллерии. Говорил про атаку Преображенских баталионов или конною гвардиею. Но благоразумное возражение батюшки – можно ли отвечать за удачу подобной атаки и расчислить последствия неудачи, побудило, наконец, государя согласиться на несколько выстрелов из орудий, которые столь скоро и решительно рассеяли бунтовщиков. Немало способствовало к убеждению государя замечание отца моего, что неблагоразумно было бы допустить возмутителям воспользоваться всеми выгодами темноты ночной и оставить город в страшном ожидании неисчислимых несчастий, которые может причинить пьяная и необузданная толпа.

Уже к вечеру государь решился действовать: послали за артиллериею. Гвардейская конная батарея № 65 под личным начальством полковника Нестеровского, на рысях и в отличном порядке, въехала на площадь и снялась с передков жерлами орудий своих к сенату. Боевых снарядов с ней не было. Послали за ними офицера в крепость; он привез в санях несколько картузов.

Перед самым решительным мгновеньем у государя возродилась весьма естественная мысль, что и артиллеристы могут поколебаться. Он подъехал к Нестер(овскому). и спросил его: ˮОтвечаете ли Вы за людей ваших?ˮ. Вспыхнул благородный Нестер(овский)., говорил отец мой: ˮЗа каждого солдата отвечаю я головой, Ваше Величество, – отвечал он громким голосом, – я бы хотел посмотреть, чтобы хоть один из них посмел не сделать своего делаˮ. С этим словом он скомандовал: ˮОгонь, орудия!!ˮ. Батарея исполнила команду с тою же точностью как бы на учении. Отец мой рассказывал всегда с восторгом про этот простой русский монолог. Исход достопамятного этого дня всем известен».

После рассеяния бунтовщиков с Сенатской площади Николай поручил осуществлять порядок в столице Бенкендорфу – на Васильевском острове и Васильчикову – в центре Петербурга, отдав в его распоряжение Семёновский полк, 2 батальона Измайловского, сводный батальон Московского и Павловского полков, 2 эскадрона конной гвардии и 4 орудия конной артиллерии.

Восстание декабристов возбудило простое население столицы, на улицах собирались толпы людей, обсуждающих это необычное событие. Бенкендорф встретил одну такую толпу людей близ кадетского корпуса на Васильевском острове и узнал, что петербуржцам до сих пор не понятно, почему признали бунтовщиками в людей, выступавших за «законного царя Константина». Бенкендорф распорядился принести текст манифеста и приказал прочитать его громко для всех. Только теперь многие из обывателей узнали, что Константин давно отрёкся от престола.

Можно полагать, что и Васильчикову пришлось столкнуться с подобной ситуацией. Кстати, когда стоявшие на Сенатской площади декабристы выкрикивали лозунг «За конституцию!», толпа, окружившая площадь, думала, что «Конституцией» звали супругу великого князя Константина Павловича и с энтузиазмом подхватывала призыв, брошенный офицерами-декабристами.

«Донесения от князя⁶¹ Васильчикова и от Бенкендорфа одно за другим ко мне приходили. Везде сбирали разбежавшихся солдат Гренадерского полка и часть Московского. Но важнее было арестовать предводительствовавших офицеров и других лиц», – пишет император.

Примечание 61. Как мы знаем, княжеский титул был присвоен Васильчикову в 1839 году, следовательно, свои записки о событиях 14 декабря 1825 года Николай I создавал после этой даты. Конец примечания.

После подавления декабристского восстания И.В. Васильчиков был послан в Таганрог. С какими поручениями Николая I он туда отправился, имеющиеся источники не указывают. Можно предположить, что «командировка» была связана с кончиной Александра I: то ли нужно было позаботиться об архиве скончавшегося императора, то ли помогать справиться с убитой горем императрице, то ли оказывать содействие П.М. Волконскому и барону И.И. Дибичу в доставке тела умершего в Петербург. Попутно Васильчикову было поручено встретиться с губернаторами и военными начальниками в Туле, Орле, Курске и Харькове и выяснить обстановку на местах по следам декабристского восстания.

На пути в Таганрог Васильчиков 28 декабря 1825 года приехал в Москву и 30 декабря написал оттуда Николаю I «всеподданнейшее письмо», в котором сообщал об исполнении высочайшего поручения: вручил ордена св. Андрея Первозванного военному генерал-губернатору, командиру 5-го пехотного корпуса и бриллиантовый крест на клобук преосвященного Филарета. Таким образом, Николай отметил безупречные действия троих этих лиц в период междуцарствия. «В проезд мой до Москвы и в самой столице», – докладывал Илларион Васильевич, – «я имел счастие заметить повсюду совершенную тишину, и на счёт последней вы можете, государь, быть в полной мере спокойны».

31 декабря он продолжил свой путь в Таганрог, куда прибыл 7 января 1826 года, и в письме от 11 января делает Николаю подробный отчёт о своих действиях. Так он встретился с вдовствующей императрицей Елизаветой Алексеевной и имел с ней продолжительную беседу. Илларион Васильевич сообщает о некотором улучшении состоянии её здоровья и о её намерении покинуть Таганрог, как только «погода будет благоприятствовать этому». Оговорившись, что, не будучи на то уполномочен, Васильчиков счёл нужным проинформировать Николая также о том, что Елизавета Алексеевна жить в Петербурге не намеревается, а хотела бы провести свои последние дни в уединении.

5 января, ещё не доехав до Таганрога, Васильчиков в г. Изюме встретил похоронную процессию с гробом умершего императора Александра, которая двигалась в полном порядке. Докладывая, что все губернаторы и военачальники сообщили ему «успокоительные известия о настроении войск и местных жителей», он более подробно сообщает о посещении Харькова. В Харькове он проверил обстановку в тамошнем университете и нашёл, что «все лица, с которыми…говорил об этом заведении, напуганы господствующим в нём духом».

По этому поводу Васильчиков обращает внимание царя на воспитание юношества: «Всё современное поколение развращено; нужно спешить исправить зло, действие которого становится уже так ощутительно». Правительство, по мнению Васильчикова, должно обратить пристальное внимание не только на Харьковский, но и на Киевский, Казанский и другие университеты, а также на домашнее воспитание – «язву, которую следует всеми силами искоренить».

В качестве меры противодействия этому Васильчиков полагал необходимым «организовать в губернских городах кадетские корпуса, где образование, необходимое для нашего века, соединялось бы с военной дисциплиною, и которые находились бы под начальством генералов, кои своими заслугами и нравственными принципами представляли бы к тому всевозможные гарантии». Одним словом, заключает он, России нужно монархическое воспитание.

Мнение Васильчикова – типичный пример того, как охранительные идеи овладели в то время многими столпами общества, и Васильчиков не был исключением. Николай, на всю жизнь потрясённый событиями 14 декабря, естественно, прислушивался к ним и брал на вооружение.

10 июня 1826 года Илларион Васильевич вместе с членами Госсовета графом П.А. Толстым и М.М. Сперанским, сенаторами Кутайсовым, Барановым и Энгелем, а также сенаторами московских департаментов Кушниковым, бароном Строгановым и генерал-адъютантом Комаровским был назначен в специальную комиссию, призванную распределять практически уже осуждённых декабристов по так называемым разрядам, иначе говоря, по тяжести преступлений, от которых зависели вид и сроки их наказания.

Дочь Сперанского впоследствии вспоминала, что отец сильно переживал, являясь на заседания этой комиссии, потому что среди декабристов оказались его близкие знакомые, посещавшие его дом в Петербурге. Он даже думал подать в отставку – настолько тягостным казалась ему эта обязанность.

Думается, что и для Васильчикова работа в комиссии давалась нелегко. И у него наверняка тоже были знакомые среди ожидавших приговора гвардейских офицеров. Среди арестованных декабристов был его 26-летний троюродный племянник Николай Александрович Васильчиков (1799-1864). Правда, к 14 декабря он от тайного общества отошёл, но сообщить об этом начальству не успел⁶².

Примечание 62. Вина Н.А. Васильчикова оказалась не так велика: он раскаялся в своём членстве в тайном обществе и в июле 1826 года он был выпущен на свободу, а потом, вероятно, по ходатайству Иллариона Васильевича был переведён на службу в армию. Он храбро воевал в русско-персидскую и русско-турецкую войну 1826-1829 гг., был ранен, потом вышел в отставку, в 1839 г. освободился от надзора полиции и стал жить в Москве. Конец примечания.

Мы не знаем, какие мысли одолевали Иллариона Васильевича в это время, но с учётом его отношения к семёновскому делу и его оценок состояния общества накануне 14 декабря, можно вполне предположить, что многих из 130 декабристов, прошедших по рассматриваемым им делам, он считал невиновными. Ведь они фактически выступали за осуществление тех идей, которые официально проповедывал в своё время император Александр. И в высших слоях российского общества, не обязательно в либеральных кругах, такое мнение было довольно широко распространено. При этом Илларион Васильевич, как и многие военные, наверняка не разделял взгляды осуждённых. Просто он видел определённую долю вины в смущении нравов, особенно у молодых офицеров, умершего Александра, а главными виновниками, по аналогии с семёновским делом, он, скорее всего, считал вождей или, как их тогда называли, «главарей».

14 июля, после казни пятерых декабристов, на Сенатской площади было отслужено благодарственное молебствие, по словам Бенкендорфа, «как бы в очищение этого места от посрамивших его злодеяний и вместе в поминовение павших 14 декабря жертвами чести и своего долга».

Шильдер пишет:

«Войска расположились вокруг походной церкви, поставленной возле памятника Петра Великаго. Приглашённые знатные особы собрались в адмиралтейской церкви; сюда подъехала императрица в экипаже, и затем все двинулись пешком к походной церкви… Во время литургии служили литию по жертвам 14 декабря. По окончании богослужения митрополит в сопровождении духовенства обошёл ряды войск, окропляя их святою водою. Император во время этой церемонии следовал верхом, императрица в экипаже».

Среди «приглашённых знатных особ» должен был находиться и член Государственного совета генерал-адъютант И.В. Васильчиков.

Григорьев Борис Николаевич