Бородино

Как писал Д.В. Давыдов, взявший на себя обязательство разобрать архив генерала И.В. Васильчикова по просьбе его сыновей Александра и Василия, Илларион Васильевич «своею саблею зарубил своё имя на скрижалях истории славного 1812 года». В данном случае имеется в виду сабля как символ принадлежности нашего героя к кавалерии. Ведь «до 1815 года он, с частию кавалерии, которою командовал, перекочёвывал из государства в государство до самых стен Парижа, не принимая никакого участия в кознях двора и сохраняя в своём сердце чистоту и правдивость боевого солдата».

Но была и настоящая сабля генерала, которая спасла жизнь его владельца. Об этом сохранился его рассказ, записанный сыном Виктором:

«Когда открылась столь для России славная, а для врагов наших пагубная кампания 12-го года, отец мой, отправляясь в армию, получил от матери своей в подарок отличную греческую саблю, на клинке которой был изображён золотом лик пресвятой Богоматери. Бабушка моя, отправляя сыновей своих на поле брани для защиты отчизны и благословляя их, просила отца моего не ходить в дело без данной ею сабли. Отец мой конечно обещал ей не носить другого оружия, но потом в заботах воинских как-то забыл про дорогой подарок и во весь первый период кампании не надевал впоследствии спасительный для него булат. По утру 26-го авг. (т.е. в день Бородинского сражения, Б.Г.) вспомнил отец мой об обещании данном матери своей и повязал подаренную ею саблю.

В самом пылу сражения, когда наша боевая линия стала сильно слабеть под усугубленным натиском сильнейшего неприятеля, отец мой после совершенного разрушения вверенной ему 12 пехотной дивизии (7-го пехотного, Б.Г.) корпуса Раевского, потерпевши совершенную неудачу в атаке данной ему потом в команду кавалерии (а в обороне батареи Раевского генерал-кавалерист выступал как командир пехотной дивизии, Б.Г.), возвращался шагом на раненой в переднюю ногу лошади. Вдруг услыхал он за собою не в дальнем расстоянии конский топот и ясные крики: ˮMon general rendey-vous!ˮ. Первое движение батюшки, увидавши скачущих на него четырёх французских драгунов, было схватиться за саблю; но к крайнему удивлению его эфеса на ней не было; неизвестно когда и чем его снесло в уровень с ножнами до самого того места, где изображён был лик Богородицы. Нельзя было помышлять об обороне, надобно было спасаться кое-как на хромой лошади. Батюшка вооружился нагайкой, которую он всегда носил висящую на ремне через плечо, и жестоко начал погонять ею своего коня. Лихая кобыла почувствовала необыкновенное средство побуждения, несмотря на окровавленную ногу свою, как вихрь понесла по полю сражения и спасла своего хозяина от преследования наполеоновских драгун. ˮЕсли бы сабля моя была цела, – говаривал батюшка, – я был бы порублен и взят в пленˮ.»

…Бородинский бой начался на рассвете, около 6 часов утра 26 августа 1812 года залпом сводной французской батареи из 102 орудий. Русская артиллерия ответила на пальбу, и бой постепенно стал разгораться. При Бородино Наполеон повторил свой план Аустерлицкого сражения, заключавшийся в том, чтобы нанести сильный удар на фланги – в данном случае, на левый фланг, а потом направить мощный таран в центр позиции русской армии, чтобы прорвать фронт и зайти в тыл обоим флангам. Получалось, что русская армия должна была выдержать два удара французов: на флешах у д. Семёновское, обороняемых войсками 2-й Западной армии Багратиона, и на Курганной высоте, где оборону держала группа Н.Н. Раевского. Так что вся Бородинская битва практически сводилась к сражению на этих участках русской обороны.

Ещё летописец Отечественной войны 1812 года М.И. Богданович писал, что левый фланг русской армии – Багратионовы флеши и с. Семёновское – был выбран Наполеоном для нанесения главного удара, и что Кутузов довольно неудачно распределил силы армии в Бородинском сражении, сосредоточив их в основном на правом фланге и в центре. По ходу боя ему пришлось корректировать ситуацию и дополнительно укреплять левый фланг.

Сами флеши в первой фазе боя обороняли 2-я сводная гренадерская дивизия М.С. Воронцова (1782-1856) и 27-я пехотная дивизия героя сражения под Смоленском,
генерала Д.П. Неверовского (1771-1813), – всего около 8 тысяч солдат при 50 орудиях. Им помогали 11-я батарейная рота полковника Богуславского и 32-я батарейная рота подполковника Беллинсгаузена. На каждой флеши располагалось по одному батальону дивизии Воронцова, а остальные его батальоны разместились по линии фронта между флешами и позади них. Всего на флеши французы предприняли 8 атак: 6.00, 6.30 – 7.00, 7.30-9.00, 9.20-10.00, 10.00-10.30, 10.30-11.00, 11.00-11.30 и 11.30-12.00. По ходу действий Багратион вносил коррективы в оборону и подкреплял её свежими резервами. Наполеон же сосредоточил против Семёновских флешей семь пехотных и восемь кавалерийских дивизий маршалов Л.-Н. Даву (1770-1823), И.-Н. Мюрата (1771-1815) и М. Нея (1769-1815) и генерала Жюно, – всего 43 тысячи человек и свыше 200 орудий. Наступление французов на флеши было одновременным с атакой на село Бородино на правом фланге, но это был пробный, скорее отвлекающий манёвр неприятеля.

Дежурный генерал 2-й армии С.И. Маевский вспоминал:

«26 августа развернулся весь ад! Бедный наш угол или левый фланг, составивший треугольник позиции, сосредоточил на себе все выстрелы французской армии. Багратион правду сказал, что здесь …трусу места бы не было».

Первая атака двух пехотных дивизий Даву была отбита, но уже через полчаса 57-й линейный полк неприятеля, возглавляемый самим Даву, ворвался на южную флешь. Подразделения 27-й дивизии генерала Д.П. Неверовского перешли в контратаку, выбили французов с плеши и стали его преследовать. Им помогали гренадёры принца Мекленбургского, 2-я кирасирская дивизия генерала Дуки и 4 полка Сиверса, включая и Ахтырский полк. Ахтырцы, преследуя отступавших французов, отбили у них обратно 12 захваченных орудий, но увезти обратно не смогли, потому что на помощь французской пехоте примчались 2 французские кавалерийские бригады. Наши отбили 7 атак неприятеля, и 7 раз укрепления переходили из рук в руки.

Во время восьмой атаки французов был смертельно ранен князь П.И. Багратион, лично возглавивший контратаку пехоты. Флеши пришлось оставить, и наши войска отошли за Семёновский овраг. Командование левым флангом вместо выбывшего П.И. Багратиона принял Коновницын, а потом уже был назначен генерал от инфантерии Д.С. Дохтуров (1756-1816).

Потом Наполеон решил нанести главный удар по на правому флангу Семёновских позиций, для чего он бросил в атаку правее д. Семёновское кавалерийский корпус Э.А. Нансути (1768-1815) – и левее деревни – кавалерийский корпус Латур-Мобура. Атака Латур-Мобура (18 эскадронов дивизии саксонца Лоржа и 12 эскадронов дивизии Рожнецкого) была сорвана. Сначала дивизии Лоржа удалось прорваться через пехотные каре и зайти им в тыл. И тогда на помощь пехоте пришли кирасиры генерал-майора Н.М. Бороздина (1777-1830) и кавалерийские полки 4-го корпуса Сиверса. Ахтырский полк во главе с Д.В. Васильчиковым обрушился на саксонских кирасир с фланга и отбросил их за овраг. Лошади павших в бою табунами бегали по полю. Ахтырские гусары, отразив все атаки противника, сами 11 раз переходили в контратаки. При этом потери полка оказались не такими уж и высокими: 2 убитых унтер-офицеров и 27 рядовых, 8 раненых унтер-офицеров, 98 рядовых и 4 нестроевых, без вести пропавших (по всей видимости, попавших в плен) было 1 унтер-офицер, 19 рядовых и 1 нестроевой.

Вечером французы предприняли ещё одну попытку сбить русских с позиций у д. Семёновское, но и тут особую стойкость и мужество проявили гренадёры лейб-гвардии Финляндского полка. Пехотинцы работали на удивление универсально: дав залп по кирасирам, они расстраивали их ряды, добивали прорвавшихся штыками или брали их в плен, заталкивая пленных внутрь каре.

Четыре полка 12-й дивизии Васильчикова располагались на левом фланге обороны батареи Н.Н. Раевского (1771-1829) в две линии. Севернее, справа от него, в самом центре, стояла 26-я пехотная дивизия И.Ф. Паскевича. Судьба снова свела вместе трёх героев Салтановки. Три егерских полка находились в резерве. Раевский расположил обе пехотные дивизии так, чтобы они смогли наносить удар по французским колоннам с обоих флангов. Кавалерийский корпус К.К. Сиверса (1772-1856) располагался юго-восточнее Семёновского.

Когда войска Багратиона отбивали третью атаку противника на флеши, Наполеон отдал приказ дивизиям Е. Богарне (1781-1824) под командой генералов Ж.-Б. Брусье (1766-1814), Бонами, Морана и Жерара захватить Курганную высоту – ключевое оборонительное сооружение на батарее Раевского. Первая атака французов на высоту началась в 900, и основной их удар (Моран и Брусье) пришёлся на 26-ю пехотную дивизию Паскевича. Первая атака была отбита блестяще и стоила дивизиям Богарне больших потерь ещё до того, как они приблизились к укреплениям. «Неприятель, выстроившись к атаке, должен был двигаться по ровной открытой площадке до 400 сажен в густых массах», – писал потом один из участников этого боя. Французы попали под прицельный огонь с сомкнутого люнета, а потом вошли в зону картечного огня из более чем 200 пушек. Но французы умели умирать, они шли и шли, пока их атака не захлебнулась в крови.

Ф. Глинка дал такое описание т.н. батарее Раевского:

«Идя с правого крыла к левому, вдоль по линии, в средине расстояния от Горок к Семёновскому, вы встретите высокий бугор, далеко повелевающий окрестностями. Этот бугор пришёлся на самой важной точке, почти у замка левого крыла с центром. Этим воспользовались, и высота, господствовавшая над другими, увенчана большим окопом с бастионами. Иные называли его большим редутом, другие, и, кажется, правильнее, люнетом. Но солдаты между собою называли это укрепление Раевскою батареею, потому, что корпус его был пристроен к этому люнету и потому, что они любили храброго генерала, о котором так много было рассказов в то время!»

Военный инженер Богданов 2-й, проектировавший этот люнет, вспоминал, что накануне битвы он в 11-м часу ночи с 25 на 26 августа прибыл на позицию и увидел, что укрепление было готово. Он одобрил работу, найдя всё устроенным как нельзя более удачно: «вся местность, лежавшая перед нею, защищалась сильным перекрёстным огнём» с открытой 60-пушечной батареи у д. Семёновское и с двух других батарей (одна была выставлена у д. Горки, другая принадлежала артиллерии 6-го корпуса). В самом люнете Богданов насчитал 19 пушек, расставленных по кривой линии длиной 60 сажен. Раевский не удовольствовался похвалой и попросил у Богданова совета, как устроить перед батареей т.н. волчьи ямы, чтобы обезопасить её от кавалерии противника. Богданов уехал, но работы по дооборудованию батареи продолжались всю ночь.

Открытая 25 августа взору французов батарея за ночь «ушла под землю». Во внутренние укрепления Раевский ввёл около 2 тысяч солдат.

Первая атака на батарею началась в 6 часов утра. В ходе ожесточённого боя она была отбита. В начале боя Васильчиков, по собственным воспоминаниям, стоял со штабом своей дивизии между батальонами, когда вдруг кто-то из адъютантов крикнул:

– Ваше превосходительство, берегитесь! Под вами граната!

Васильчиков успел отвернуть лошадь налево, от последовавшего мгновенно взрыва гранаты лошадь скакнула вбок, но израненная осколками, устояла на ногах. Илларион Васильевич остался невредим, если не считать сломанного мизинца на правой руке, который навсегда утратил способность сгибаться.

В 10 часов началась вторая атака на батарею Раевского. Она оказалась для французов более удачной: из-за нехватки зарядов русские пушки ослабили огонь, французы генерала Бонами ворвались в укрепления и захватили на Курганной высоте 18 орудий. Ещё несколько минут – и участь батареи могла быть решена не в нашу пользу. В самый критический момент положение спас генерал А.П. Ермолов (1772-1861), посланный Кутузовым для получения информации об обстановке на левом фланге после ранения Багратиона. Он взял с собой 3 конно-артиллерийские роты под командой опытного и храброго полковника Никитина (у нас ещё будет случай встретиться с этим человеком), и с ним также поехал генерал А.И. Кутайсов (1784-1812), главный артиллерийский начальник армии.

По дороге во 2-ю западную армию Ермолов увидел, что оборонявшая Курганную высоту дивизия Паскевича расстроена, и что на высоте хозяйничают французы. Ермолов, начальник штаба 1-й западной армии помнил слова генерала Л.Л. Беннигсена (1745-1826) о том, что Курганная высота – ключ ко всей позиции русской армии, а потому он прервал свою поездку, взял подвернувшийся ему под руку 3-й батальон (майор Демидов) Уфимского полка, который занимал позицию на левом фланге 1-й западной армии, и вместе с конной батареей Никитина пошёл в атаку на занятую французами Курганную высоту. Аналогичный порыв произвёл адъютант Барклая-де-Толли майор В.И. Левенштерн, но только с Томским батальоном. (О его участии в спасении Курганной высоты мало кто из историков и мемуаристов упоминает). Отступившие егеря присоединились к атаке, и французы были выбиты с Курганной высоты. В контратаке принял участие А.И. Кутайсов, но живым его больше никто не видел¹⁵.

Примечание 15. Потом поймали обрызганного кровью коня Кутайсова, а один из офицеров подобрал на  поле сражения георгиевский крест, принадлежавший убитому. Тело его не было найдено. Ему было всего 28 лет. Накануне Бородинской битвы он рассказал Ермолову, что у него появилось предчувствие, что в этой битве он погибнет, поэтому Алексей Петрович настоятельно отговаривал его от не ехать с ним, приводя в качестве аргумента недовольство Кутузова, который ворчал, что начальника артиллерии армии никогда нет под рукой. Конец примечания.

Ермолов на батарее Раевского

Васильчиков и Паскевич, собрав остатки своих дивизий (у них оставалось по 4 батальона пехоты), тоже пошли в атаку. Между Паскевичем и Васильчиковым стали драгуны Оренбургского полка, подошёл ещё один батальон уфимцев, и образовалась дуга, внутри которой оказалась дивизия Бонами. Французы стали пробиваться к своим, и разгорелся ожесточённый бой. В ходе боя фельдфебель 34-го егерского полка Золотов взял в плен израненного генерала Бонами (его буквально сняли с русских штыков), принятого сначала за маршала Мюрата¹⁶{А.П. Ермолов пишет, что раненого Бонами он отправил в Орёл на попечение своего отца.}. Пехотинцы так увлеклись преследованием противника, что Ермолову пришлось посылать за ними драгун генерала Крейца и поворачивать их обратно.

И.Ф. Паскевич оставил об этом эпизоде обороны скупые записи:

«Помню, что тогда бой на главной батарее представлял ужасное зрелище. Полки 19-й и 40-й егерские атаковали неприятеля с левого фланга. Генерал Васильчиков с несколькими полками 12-й дивизии напал на него с правого фланга. 30-й французский полк был почти истреблён. Генерал Бонанси¹⁷{Так у Паскевича} взят в плен».

Во время этой контратаки Раевский едва не попал в плен. Он писал: «После вторых выстрелов я услышал голос одного офицера… он кричал: ˮВаше превосходительство, спасайтесь!ˮ Я оборотился и увидел в шагах пятнадцати от меня французских гренадеров, кои со штыками вперёд вбегали в мой редут. С трудом пробрался я к левому моему крылу, стоявшему в овраге, где вскочил на лошадь и, взъехав на противоположные высоты, увидел, как генералы Васильчиков и Паскевич …устремились на неприятеля в одно время». Именно в этот критический момент на батарее появился Ермолов и Кутайсов.

Ермолов писал в своих воспоминаниях: «Неприятель защищался жестоко, батареи его делали страшное опустошение, но ничто не устояло. Батарея во власти нашей, вся высота и поле оной покрыты телами». Кутузов, докладывая о бое Александру I, писал: «Генерал-майор Паскевич с полками ударил в штыки на неприятеля, за батареею находящегося; генерал-адъютант Васильчиков учинил то же с правой стороны, и неприятель был совершенно истреблён».

Положение на батарее было восстановлено. Потеря её означала бы потерю всей центральной позиции армии, а значит неминуемое поражение всей армии. Я. Гордин пишет: «Во время Бородинской битвы несколько крупных военачальников, не считая Кутузова, принимали решения и выполняли фундаментальные задачи… Но именно на долю Ермолова выпал случай в считанные минуты спасти армию и прославить своё имя».

Паскевич Иван Фёдорович

Ещё полтора часа продолжался бой за батарею. Орудия на ней меняли два раза, а выбитую прислугу заменяли солдатами из пехотных полков. Среди её защитников появился со своей свитой Барклай-де-Толли. 7-й корпус Раевского практически перестал существовать. Потрёпанные дивизии Васильчикова и Паскевича были по его приказу выведены в тыл, и вместо них поставлены свежие части: 24-я пехотная дивизия генерала П.Г. Лихачёва (1758-1813) и 4-й пехотный корпус генерал-лейтенанта А.И. Остермана-Толстого (1770-1857). Им предстояло отражать третью атаку французов на батарею Раевского. Если учесть, что из 34 тысяч солдат и офицеров, защищавших левый фланг обороны, после боя осталось всего 14 тысяч, можно предположить, какие потери понесла дивизия Васильчикова.

Приводим воспоминания И.В. Васильчикова об этом дне (в записи его сына):

«В самом начале этого кровопролитного сражения, во время жестокого артиллерийского дела, которым ознаменована сия битва, отец мой стоял со штабом своим между баталионами вверенной ему 12 пехотной дивизии. Вдруг слышит он возглас сзади стоящих адъютантов своих: ˮВаше Превосходительство, берегитесь, под Вами гранатаˮ. Отец мой успел повернуть лошадь свою налево. Гранату разорвало. Жесток был скачок лошади, поражённой осколками снаряда, но, однако, она устояла на ногах. Отец мой остался невредим; кроме маленького пальца на правой руке, который был переломлен и навсегда лишился способности сгибаться. Лошади же распороло только поверхностно кожу вдоль всего живота; её вылечили, и впоследствии отец мой на ней ездил, но только вне сражения, потому, что при первом даже отдалённом выстреле из орудия, с ней делались колерные припадки».

Ф. Глинка так описывает первую фазу боя на участке обороны Дохтурова и Раевского:

«…несколько конных полков французских вдруг заскакали в тыл 6-му и 7-му корпусам. Линия казалась разорванною, но полки Дохтурова и Раевского нисколько не смешались: им пришла самая простая, естественная мысль: ˮНеприятель сзади, выворотимся наизнанку, станем бить по передним с передних, по задним с задних фасовˮ. И, развернув эти фасы, они открыли такой огонь, что неприятель, неистово-опрометчивый в своих наскоках, сам не знал, что с собою делать!»

Он приводит слова старого солдата о том, каким он увидел этот страшный день:

«Под Бородиным (говорит он) мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два… устали, руки опустились! и мы и французы друг друга не трогаем, ходим как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнет и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись!»

Другой рядовой на вопрос, почему под Бородино сражались так храбро, отвечает:

«Оттого, сударь, что тогда никто не ссылался и не надеялся на других, а всякий сам себе говорил: хоть все беги, я буду стоять! хоть все сдайся, а я умру, но не сдамся! Оттого все стояли и умирали!»

Ф.Глинка так дополняет картину после ранения Багратиона:

«Стадо остаётся без пастыря; но Коновницын собирает войска, это было уже в 1-м часу дня, и уводит на высоты, построив их между Семеновским каре Измайловского и Литовского полков, к которым Васильчиков пристроил остатки своей и Неверовского дивизий».

К середине дня эпицентр Бородинской битвы стал смещаться в сторону батареи Раевского. Продолжавшийся бой вокруг батареи происходил вопреки всем правилам военного искусства, вспоминал Левенштерн. Это был уже не бой, а бойня, писал Д.Н. Богословский. «Тогда закипела сеча, общая, ожесточённая, беспорядочная, где всё смешалось: пехота, конница, артиллерия», – вспоминал П.Х. Граббе.

Около 15.00 началась третья атака на батарею.

Наполеон понимал, что без взятия Курганной высоты весь его план сражения подвисал в воздухе. Сначала шагом, потом рысью и, наконец, в карьер на батарею Раевского понеслись «железные люди» генерала Нансути (так называл своих кирасиров Наполеон) на каре русских гвардейцев. Зрелище было бесподобно великолепным: сверкающие кирасы, блестящие медные налобники на шлемах, яркие красивые мундиры, сильные гладкие кони, вытянувшиеся вперёд со своими всадниками, боевые крики, звон палашей и сабель. Казалось, не было такой силы, которая была бы способна устоять перед их ударом. Но такая сила нашлась в лице лейб-гренадёров Измайловского и Литовского полка. Командир последнего полковник И.Ф. Удом (1769-1821) доносил Коновницыну:

«Все три баталиона мною…построены были в каре против кавалерии, быв окружены многочисленным неприятелем, приняли оного храбро и мужественно и, подпустя на дистанцию, выстрелив прежде батальонным огнём, закричав ˮураˮ, расстроили и прогнали неприятеля до самой высоты с большим для него уроном…»

Вот как всё было просто и буднично! Удом скромно умалчивает, какое напряжение сил и какое мужество пришлось проявить его пехотинцам.

Ц. Ложье передаёт подробности этого последнего боя на батарее:

«Кирасы, каски, оружие – всё это блестит, движется, сверкает на солнцеи заставляет забыть нас об остальном. Это – кирасиры Коленкура. Вице-король (принц Евгений, Б.Г.) следует за ними во второй линии… Командир батальона дель-Фанте из штаба вице-короля обходит тогда слева редут во главе 9-го и 35-го полков и, несмотря на храбрую защиту отчаянно бьющихся русских, захватывает его. Осаждённые не хотят сдаваться, и там происходит поэтому ужасная резня.

К сожалению, удержать натиск превосходящих сил противника во время третьей атаки не удалось, но бои продолжались.»

По свидетельству Ложье, упомянуьый им дель-Фанте, увидав в схватке русского генерала – это был генерал Лихачёв, – бросился к нему, обезоружил, вырвал его из рук освирепевших солдат и спас ему жизнь против его воли…» Израненного и полуживого Лихачёва французы взяли в плен. Наполеон был поражён храбростью генерала и захотел вернуть ему шпагу, но Лихачёв отказался принять её из рук противника.

И батарея пала. Редут был взят.

Француз Лабом писал в своих воспоминаниях:

«Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга, и среди них было много раненых, криков которых не было слышно; всевозможное оружие было разбросано на земле; все амбразуры разрушенных наполовину брустверов были снесены, и их можно было только различить по пушкам, но большинство последних было опрокинуто и сорвано с разбитых лафетов. Я заметил среди этого беспорядка труп русского артиллериста, у которого было три ордена в петлице: казалось, что храбрец ещё дышит; в одной руке он держал обломок сабли, а другой крепко обнимал пушку, которой так хорошо послужил. Неприятельские солдаты, занимавшие редут, предпочли погибнуть, чем сдаться; та же участь постигла бы и командовавшего ими генерала, если бы уважение перед его храбростью не спасло ему жизнь…».

Противник захватил 21 орудие, но русская артиллерия продолжала громить противника из Горок. После окончания Бородинского сражения, когда обе армии отошли со своих позиций, глубокой ночью Кутузов отдал приказ Милорадовичу снова занять позиции на Курганной высоте. Предполагал ли Кутузов продолжить сражение и на следующий день, мы не знаем.

…Раевский докладывая о прошедшем бое в рапорте от 11(23) сентября Дохтурову, принявшему командование после Багратиона, писал, что фактически все защитники батареи проявили геройство и мужество, а потому ему трудно выделить кого-либо особенно. Все, по его мнению, заслуживали наград. Не имея полномочий своею властью наградить генералов Васильчикова, Паскевича и Ермолова, он «испрашивал» сделать это Дохтурова: «Вам самим известно, что не было случая, где бы они не показали отличной храбрости, усердия и военных талантов». И далее: «В то же время Васильчиков атаковал правый фланг французов. Дивизии Морана с огромной потерей были отброшены Паскевичем и Васильчиковым в противоположные овраги (Смоленский и Бородинский). Генерал-майоры Паскевич и Васильчиков опрокинули в мгновение ока неприятельские колонны и гнали оных до кустарников столь сильно, что едва ли кто из них спасся… Генерал-майор Васильчиков, собрав рассеянные остатки 12-й и 27-й дивизий и с Литовским гвардейским полком удерживал до вечера важную высоту на левой оконечности нашей линии». Генерал просил Дохтурова ходатайствовать о награждении Васильчикова, Ермолова и Паскевича.

Раненый П.И. Багратион сумел найти силы, чтобы на следующий день после тяжёлого ранения, 27 августа (8 сентября), написать из Москвы в Петербург о прошедшем дне, знаменитом беспримерным массовым героизмом и офицеров, и солдат: «…редкий штаб-офицер вышел без ран; корпусные и дивизионные начальники все почти изранены… а Васильчиков получил контузию». Наполеон, вспоминая на Эльбе Бородинское сражение, писал, что французы «показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

И.С. Васильчиков пишет, что всё Бородинское поле было усеяно трупами убитых и ранеными. Когда раненого Иллариона Васильевича увозили в кибитке, то под колёса то и дело попадались раненые, они кричали, и приходилось их объезжать.

Из воспоминаний самого И.В. Васильчикова (в записи его сына Виктора Илларионовича) следует:

«После того же Бородинскаго сражения число раненых было столь велико, что сам Вилье¹⁸{Известный лейб-медик того времени} едва успевал делать операции приносимых к нему людей. ˮЯ застал его, – говаривал мне батюшка, – в огромном сарае набитом раненными, в одной рубашке с засученными рукавами и ножом в руках. Около него было несколько молодых врачей, для подмоги. Кровь текла ручьем по сараю, отнятые члены были свалены в огромную кровавую груду; доктора стояли, без всякого преувеличения по щиколотку в красной луже. Вилье почти в истерике резал руки и ноги и только изредка кричал гробовым голосом: ˮДайте мне воды, ради Бога воды!ˮ. Каковы могут быть в таком случае операции и сколько несчастных, которых можно было безо всякого сомнения вылечить, лишились какого либо члена по невозможности усмотреть за ними тщательно? Вот страшный тому пример, которого повествование я не раз слыхал от батюшки и самого Вилье. Не помню после какого дела, чуть ли не после Бородина же, Вилье как старший в армии медик обходил раненых, осматривал их увечья и давал советы медикам, которым поручено было лечить их и оперировать. В массе раненых был офицер, которому обе ноги одинаково сильно повредило ядром. Вилье осмотревши его, сказал пользовавшему его медику: ˮЛевую ногу отнимите, а правую попробуйте лечитьˮ. Тем и кончилось, Вилье перешел к другому раненому и продолжал свой смотр. На другой день при вторичном осмотре он увидал, что вышесказанный медик ошибся и офицеру этому отнял правую ногу, которую должно было оставить, и лечит левую, которую он велел ему отнять. Из чувства сострадания Вилье стал сам присматривать за лечением этого больного и, к счастью, старания его увенчались полным успехом – ему сохранили левую ногу».

Кстати, французские пехотинцы были меткими стрелками, к тому же у их ружей была высокая по сравнению с русскими скорострельность – это наша армия узнала ещё в сражении под Аустерлицем. В то время как французских солдат постоянно натаскивали на меткую стрельбу, русских солдат донимали шагистикой и парадами, а стрельбе в цель, основному предназначению пехотинца, учили очень редко. Большинство убитых и раненых русских солдат и офицеров на Бородинском поле приходилось не на артиллерийский, а на оружейный огонь.

Самого Иллариона Васильевича Бог миловал, хотя он несколько раз находился на грани смерти. Граф Ростопчин, губернатор Москвы, свидетельствовал:

«Мой свояк, генерал-майор Васильчиков был счастливее в этом сражении (Бородинском): под ним были убиты три лошади и ранена четвертая; пять пуль и одна картечь пробили его платья, а он получил только легкую контузию в ногу».

Убитые кони вовсе не означали, что Илларион Васильевич выступал в бою как кавалерист. Кони нужны были ему как командиру пехотной дивизии. Верхом он вёл своих офицеров и солдат в атаку и руководил обороной.

В.И. Васильчиков пишет далее:

«Батюшка неоднократно говаривал нам про Бородинское сражение как про самое ужасно побоище, какого нет другого в летописях. Он говорил, что гром артиллерии до того был жесток, что не слыхать было не одного отдельного выстрела, даже из самых близких орудий, а что все слилось в один продолжительный гул. Ряды наши валились один за другим и, несмотря на все геройские усилия наших войск, расстройство армии нашей в конце сражения было так велико, что батюшка, будучи командиром дивизии, до другого дня не знал, где собрать вверенные ему войска – всё разбродилось. В то самое время, когда последние силы наши были введены уже в дело и представляли только слабую преграду наступающему неприятелю, вся Старая и Молодая гвардия Наполеона свежая и невредимая стала формироваться к бою, но вскоре была отведена опять в резерв… ˮМы обязаны спасением Московскому ополчению, – говаривал отец мой. – Без него эта страшная масса отборного Наполеонова войска стерла бы с лица земли слабые остатки нашей армии!ˮ».

Ф. Глинка посвящает народному ополчению, участвовавшему в Бородинском сражении, взволнованные слова:

«Замечали ль вы, проходя по линии, там и там рассеянных русских мужиков с пиками и без пик, с топором за поясом, как будто вышедших на дело сельских работ? Безоружные, они втесняются в толпу вооружённых, ходят под бурею картечи и – вы видели – они нагибались, что-то подымали, уносили… Это 10 000 смоленского ополчения. Распоряжаясь хозяйственно всеми частями битвы, Кутузов приказал смоленскому ополчению уносить раненых из-под пуль сражающихся, из-под копыт и колес конницы и артиллерии. И набожно, добросовестно исполняли смоленцы обязанность свою. Когда ядро визжало над их головою, они снимали шапку, говорили: ˮГосподи, помилуй!ˮ, крестились и продолжали свое дело – великое, христианское дело помощи!»

В.И. Левенштерн¹⁹{Не путать с генералом К.Ф.Левенштерном (1770-1840)}, комментируя ход и результаты Бородинского сражения, в своих «Записках» пишет:

«Мы могли бы достигнуть совершенно иных результатов, если бы этой кавалерией, долженствовавшей обойти левый фланг неприятеля, командовал кто-то вроде Васильчикова, П.П. Палена (1778-1864), Ламберта, Чернышева».

Генерал имел в виду робкие нерешительные действия кавалерии на нашем правом фланге, которой командовал генерал Ф.П. Уваров (1773-1824). Будь всё иначе, Наполеон дорого поплатился бы за свою «фланго-таранную» идею. И ещё: если бы армия Тормасова и Молдавская армия Чичагова не бездействовали в глубоком тылу французов, а вслед за французами, угрожая их тылам, подтягивались бы к Смоленску или Бородино, участь завоевателей была бы решена быстро и в пользу России. Но… Сослагательное наклонение ничего общего с реальностью не имеет…

А историк Н.А.Троицкий писал, как Наполеон тактически переиграл Кутузова:

«Наполеон диктовал ход сражения, атакуя всё, что хотел и как хотел, а Кутузов только отражал его атаки, перебрасывая свои войска из тех мест, где не было прямой опасности, в те места, которые подвергались атакам… Бородинская битва имела поразительную особенность… располагая меньшими силами²⁰, Наполеон создавал на всех пунктах атаки… подавляющее превосходство сил. Мы восхищаемся героизмом защитников флешей и батареи Раевского, отражавших атаки вдвое, а то и втрое превосходящих сил, но не задумываемся над тем, что русское командование могло и обязано было не допустить на решающих участках битвы такого и вообще какого бы то ни было превосходства неприятеля в силах»²¹.

Примечание 20. По подсчётам Троицкого, у Наполеона было 134 тыс. человек, в то время как Кутузов располагал 154 тысячами, включая 28 тысяч ополченцев и 11 тысяч  казаков. Конец примечания.

Примечание 21. Что ж, есть над чем задуматься. К сожалению, наши генералы нередко оказывались не на высоте своего положения. Это было и во время русско-турецких войн, и в первую мировую, и во Вторую Отечественную войну. Конец примечания.

Положение, как всегда, спасло геройство русского солдата.

Офицер итальянской королевской гвардии Цезарь Ложье, описывая свои ощущения от ночи, проведенной после сражения на Бородинское поле среди трупов и раненых, в грязи и крови, испытывая голод и ночной холод, пишет:

«Утром мы были изумлены: русская армия исчезла. Какое грустное зрелище представляло поле битвы! Никакое бедствие, никакое проигранное сражение не сравняется по ужасам с Бородинским полем, на котором мы остались победителями. Все потрясены и подавлены. Армия неподвижна, она теперь больше походит на авангард…Решительно ни на одном поле сражения²² я не видал до сих пор такого ужасного зрелища. Куда ни посмотришь, везде трупы людей и лошадей, умирающие, стонущие и плачущие раненые, лужи крови, кучи покинутого оружия…»

Примечание 22. Ложье – старый наполеоновский воин, участвовавший почти во всех кампаниях первой фазы наполеоновских войн, в том числе воевал в Испании. Конец примечания.

Солдаты роются в карманах убитых в надежде найти что-нибудь съестное. Наполеон приказал переворачивать трупы убитых французских офицеров, чтобы узнать, от какого оружия наступила их смерть. Большинство смертельно ранены картечью. «Трудно представить себе что-нибудь ужаснее внутренних частей главного редута», – вспоминает Ложье о картине, представшей его взору на батарее Раевского. – «Кажется, что целы взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землёй, взрытой бесчисленными ядрами. Тут же лежат канониры, изрубленные кирасирами около своих орудий; погибшая тут почти целиком дивизия Лихачёва, кажется, и мёртвая охраняет свой редут».

Кто же победил под Бородино? Вопрос не праздный, и до сих пор по нему ведутся яростные споры. Факты свидетельствуют, что русская армия, хотя и была сбита со своих позиций, отступила в полном порядке и при необходимости была готова продолжать сражение. Польский офицер Солтык, принявший участие в беседе Наполеона с Мюратом и Неем следующим после Бородина утром, пишет, что оба – и Неаполитанский король и маршал – были удивлены этим.

– Просто не поверил этому, – сказал Ней. – Как это могло быть после такого удара?

Французы тоже покинули Бородинское поле и отступили. Если они считали себя победителями, то почему же не возобновили нападение на русскую армию после Бородино? Выходит, битва формально закончилась вничью. Но моральная победа была на стороне русских.

22 сентября М.Б. Барклай-де-Толли, оказавшись ненужным М.И. Кутузову, покинул армию. Его востребует Александр I в январе 1813 года перед заграничным походом русской армии.

Григорьев Борис Николаевич