Начало пути

Итак, в семье военного екатерининского времени в 1775 году⁵{Ушаков А.С. и биографический словарь  «Отечественная война 1812 года» указывают год рождения 1776.} родился первенец Илларион. Где родился наш герой и как он провёл детские годы, нам точно не известно – скорее всего, в Выбити, родовом имении материв Старорусском уезде Новгородской губернни. Об этом говорит и князь И.С. Васильчиков в своих воспоминаниях. Семья ещё не принадлежала к высшей прослойке дворянской аристократии, так что воспитывался наш Ларивоша скорее всего в патриархальной обстановке, близкой к той, которая описана в «Недоросле» Дениса фон Визина. Родителей дети видели не более трёх раз в день: утром, когда они умытые, одетые и причёсанные шли в сопровождении няньки к папеньке и маменьке, говорили «доброе утро» и целовали им ручки; днём за обедом и вечером, перед тем как отправиться ко сну. Естественно, по обычаям того времени Ларивоша обращался к родителям на «вы», а в их отсутствие говорил: «Они изволили почивать» или «Они приказали» и т.п.

Мы не знаем, кто и как учил его наукам, – наверное, какой-нибудь отставной солдат, приходской священник или дьячок, или все они по очереди. Позже для обучения иностранным языкам находили какого-нибудь «мусье» или «ганса». Букварь, катехизис, арифметика, основы письменности, азы отечественной истории, немного географии, несколько фраз на французском или немецком языке, – вот и всё, что тогда называлось домашним образованием. Так, во всяком случае, учили четырёх братьев Тучковых в Петербурге. Что же можно было говорить о Новгородской губернии?

Молодой Васильчиков Илларион

Главное в домашнем дворянском воспитании было привитие детям послушания – родителям, старшим, начальству – и догматов православной веры. Строптивость и непослушание наказывались. Неотъемлемым элементом наказания была розга. Пороли усердно, часто и с чувством и во времена Екатерины Великой, и при Александре Благословенном, и при Николае Палкине. Наш великий поэт Александр Сергеевич тоже не гнушался этим средством наказания и в свободное от литературных трудов время лично порол розгами своих сыновей. Такое было время.

Поколение Васильчикова и его военных товарищей, вынесшее на своих плечах тяготы Отечественной войны 1812 года и последующих военных действия, начало формироваться ещё при Екатерине II. Тогда в детях видели маленьких взрослых – будущих слуг Отечества, и сами дети воспринимали себя так. В достославное екатерининское время было принято так: поиграй в чехарду и погоняй голубей с дворовыми мальчишками в детстве, пройди «курс наук» по системе фонвизинского Скотинина и – недорослем в полк. Должность уже ждала – как тогда говорили, её «бабка с дедом наворожили».

Очень малая часть будущих офицеров помещалась в частные пансионы – такой привилегией могли воспользоваться лишь жители Москвы и Петербурга. Современные исследования формулярных списков офицерского корпуса русской армии образца 1812 года показывают, что 52% офицеров имели за плечами лишь образовательный минимум, т.е. «читать и писать умели». Полагаем, что состояние и достаточно солидный вес семьи Васильчиковых всё-таки позволяли им выйти за пределы образовательного минимума. Главное в семейном воспитании, между тем, было привить нравственность, религиозность, а уж знания приобретались в зрелом возрасте самостоятельно.

Как водилось в те времена, уже в раннем детстве Иллариоша был записан солдатом в лейб-гвардии Измайловский полк, как, к примеру, Петруша Гринёв из «Капитанской дочки» А.С. Пушкина. «С млеком материнским влил я в себя дух в воинственным подвигам», – говорил П.И. Багратион, который, кстати, был практически безграмотным человеком, стыдился этого и «образовывал» себя уже в ходе военной карьеры, будучи в больших чинах. Этим же духом с малолетства был пропитан поэт-гусар Д.В. Давыдов, кочуя со своим отцом, командиром Полтавского легкоконного полка, из одного провинциального городка в другой. Иного поприща, кроме военного, дворяне со времён Петра Великого не знали. Рассуждали так: коли ты дворянин и пользуешься всеми благами своего сословия, то должен отплатить за своё высокое положение добровольной обязанностью защищать своё отечество от внешних посягателей.

Получив от родителя, как правило, бывшего отставного военного, а ныне помещика, наставление типа: «чтобы ни от какого положенного до вас дела не отрицались и ни на что сами не назывались», дворянские недоросли кто на четырнадцатом году, как, к примеру, И.И. Дмитриев, известный литератор и государственный деятель (лейб-гвардии Семёновский полк), кто в пятнадцать, как историк Н.М. Карамзин (лейб-гвардии Преображенский полк), а кто и позже, как дядя А.С. Пушкина В.Л. Пушкин (лейб-гвардии Измайловский полк), начинали служить государю и отечеству. Князь А.Г. Щербатов, 1776 г.р., в возрасте 6 лет «дедовским» путём записанный капралом в гвардию, вспоминал, что прожил до 16 лет в отцовском доме, а потом в 1791 году его повезли в Петербург, чтобы перед производством в офицеры прослужить несколько месяцев сержантом. 1 января 1792 года он был произведён в прапорщики Семёновского полка, но по молодости лет службу нести не мог и был отправлен обратно к родителям в Москву «набирать годы».

При Александре I эта система начала постепенно отмирать, но отголоски её кое-где ещё продолжали действовать. Но не всем выпадала такая счастливая доля. Большинство дворян были мелкопоместными помещиками, и их дети не только о гвардии, но и о кадетском корпусе мечтать не всегда могли. Печально известный Алексей Андреевич Аракчеев рассказывает, как он с отцом и с двумя рублями в кармане пришёл из Новгородской губернии пешком в Петербург, чтобы попытать счастья устроиться в кадетский корпус. Корпусная высокомерная бюрократия восприняла их как чужеродный элемент, угощая каждый день «завтраками», скоро карманы у них опустели, и отец с сыном буквально стали голодать. Им посчастливилось улучить момент и броситься на колени перед начальником корпуса, всемогущим графом П.И. Мелиссино. Младший Аракчеев стал целовать его руки и умолять его принять его в кадеты: «Мы ждать более не можем, потому что нам придётся умереть с голоду». Сын всхлипывал, а отец рыдал. И граф принял прошение, пошёл в свой кабинет, потом вышел, протягивая младшему Аракчееву записку: «Ступай с этим в канцелярию: ты принят в корпус». Счастливый мальчик бросился целовать ему руки, но граф отстранился, сел в экипаж и уехал.

И таких, как Аракчеев, было намного больше, нежели подобных Васильчикову. На них-то и держалась армия. Редкие из них достигали звания майора или подполковника, но их верность воинскому долгу и преданность отечеству были беспредельны. Впрочем, то же самое можно было сказать и об их более родовитых товарищах.

А в гвардию шли сыновья родовитых фамилий, уже давно заслуживших личное доверие царей. Служба гвардейцев протекала на виду у двора, и каждый гвардеец был лично известен императору. Поручик гвардии мог претендовать на звание майора и даже подполковника в обычном армейском полку, да и чины и звания им присваивались с удивительной быстротой. Таким же почётом пользовался и Пажеский корпус, готовивший не только военных, но и «государственных людей». Попасть туда обычный провинциальный дворянин шансов практически не имел.

Васильчиков был тоже из «ранних»: сразу после рождения он был зачислен рядовым в лейб-гвардии Измайловский полк, а 25 апреля 1780 года, уже в 5-летнем возрасте, был произведён в сержанты. 11 сентября 1792 года поступил на действительную службу в лейб-гвардии Конный полк в звании вахмистра. В 17 лет молодые люди того времени были вполне самостоятельными, чтобы отвечать за себя. Как и где проходили сборы и проводы молодого Иллариона, проливала ли матушка слёзы, подпихивая узелки с одеждой и едой в кибитку, выбегали ли проститься с ним товарищи по играм, и говорил ли Василий Алексеевич напутственные слова и какие, история об этом умалчивает. Сливались ли у Лариона мысли о предстоящей службе с мыслями о свободе и удовольствиях петербургской жизни, нам тоже не известно. Но, кажется, он должен был, как и Петруша Гринёв, воображать себя блестящим офицером гвардии и считать себя при этом на верху человеческого благополучия.

Служба проходила, по всей видимости, гладко, потому что повышение следовало одно за другим, без особых задержек, в положенное время. Всё было просто и понятно: служить нужно было верно, кому присягнёшь, слушаться начальников, гоняться за их лаской считалось не прилично, равно и как напрашиваться на службу или от неё отговариваться. А главное, нужно было следовать русской пословице: «Береги платье снову, а честь – смолоду».

Измайловский полк квартировал на левом берегу Фонтанки, в Измайловской слободе. Шефом полка была Екатерина II, а потом её сын Павел Петрович. Господа офицеры могли жить не в казармах, а снимать квартиру в городе. Утром, после побудки, под барабанную дробь нужно было быстро влезать в зелёный мундир без лацканов с зелёным же воротником, украшенном по краю красной выпушкой, напяливать на голову белый парик и начинать службу. Жалованье, конечно, было мизерное, и надо было рассчитывать на деньги папаши и мамаши. Кроме питания, нужно было покупать обмундирование (мундир с галуном, к примеру, во время службы П.И. Сумарокова, стоил от 60 до 80 рублей, сапоги – 2 рубля, чулки шёлковые – 2 рубля 50 копеек, башмаки – 1 рубль, бутылка шампанского – 1 рубль 50 копеек, билет в театр – 1 рубль). Гвардии офицер с доходом в 2 000 рублей должен был непременно ездить в карете и держать свой приличный стол. При доходе же в 4 000 рублей жить можно было хорошо.

1 января 1793 года Илларион стал корнетом, ровно через три года получил чин подпоручика, 10 мая 1797 года – поручика, ещё через четыре с небольшим месяца – штаб-ротмистра, а 21 апреля 1799 года – ротмистра. Вместе с Илларионом в Конно-гвардейском полку, «дыша ему в спину», служили остальные его братья Дмитрий, Алексей и Николай. Гвардейский офицер – это была уже фигура в петербургском обществе, хотя, может быть, и уж не такая важная, как в былые времена. «Офицер гвардии, чин лестный, лицо заметное в столице», – писал Сумароков, служивший в своё время в гвардии. – «Я имел свободный вход во дворец, к вельможам, послам, и стали приглашать меня на балы и вечеринки…» Е.Ф. Комаровский, начинавший службу тоже несколько раньше Васильчикова, вспоминал, как к нему подошёл гофмаршал князь Ф.С. Барятинский и сказал ему: «Вы можете остаться обедать за столом императрицы. Сиё мне было очень приятно» – ведь теперь он мог обедать вместе со своим полковым командиром.

Служба в гвардии была по силам только людям состоятельным. Офицеры гвардии должны были самостоятельно обеспечивать себя формой, лошадями, квартирой, питанием и т.п. Сверх того они должны были делать немалые взносы в офицерскую кассу и часто тратиться на своих солдат, покупая для них не предусмотренную казённым содержанием предметы обихода (бритвы, одеяла и пр.) Так что их жалованье не покрывало и трети всех расходов. А гусарский полк считался самым дорогим в гвардии. Можно себе представить, в какую кругленькую сумму обходилось Василию Алексеевичу Васильчикову содержание в гвардии четырёх сыновей!

То, что 10 мая 1799 года 24-летний ротмистр Илларион Васильчиков был пожалован действительным камергером ко двору Павла I, а через 6 дней произведён в полковники, свидетельствовало о том, что служить он продолжал хорошо и нареканий не имел – во всяком случае, в первые три года правления Павла. Служба в гвардии и при дворе, а также, по словам Д.В. Давыдова, «общие невзгоды тогдашнего царствования» сблизили Васильчикова с наследником престола великим князем Александром Павловичем. Такое начало было многообещающим, но при императоре Павле нельзя было быть уверенным в своём будущем.

Пока Илларион Васильчиков дослуживался до звания поручика, ушла из жизни Екатерина Великая, и на российском троне оказался её сын Павел. Об обстановке в Конногвардейском полку в эти роковые дни и о личности дядюшки Васильчикова сохранилось яркое свидетельство А.М. Тургенева:

«1796 года ноября четвертаго числа…

В 4 часа пополудни вестовой позвал меня к офицеру, котораго я нашел не на гауптвахте, а в залах дворца, о чем и вестовой меня предуведомил. Янкович-де-Мириево дал мне запечатанное письмо к маиору конно-гвардии, генерал-маиору Григорию Алексеевичу Васильчикову, приказав доставить его маиopy как можно поспешнее.

Я сел на добраго коня, приложил шпоры и через четверть часа подал письмо генералу, котораго, вопреки его обыкновению, нашли у себя дома. Долго было бы мне искать маиopa моего, Васильчикова, по городу, да, по счастью моему, он двое суток сряду играл у Кашталинскаго в банк, проиграл все деньги до последней копейки и только что передо мною приехал домой, сердитый, бешеный, глаза красные, распухлые, волосы на голове взъерошены, как шерсть на пуделе; несколько уже пощёчин было им роздано служителям и он ещё продолжал что-то доспрашиваться от стоявшаго перед ним камердинера.

Я в это время вскакал во всю прыть на двор, спрыгнул с коня и взбежал на лестницу, в комнату и подал ему письмо.

Васильчиков, как я мог заметить по сверкавшим глазам его, готов был осыпать меня бранью, ругательствами, что, к сожалению, в русской службе начальствующие чиновники себе часто дозволяют с подчинёнными; начал было уже: что ты так ша... да, взглянув на печать, не докончил начатаго ругательства. Сорвавши же печать и пробежав глазами письмо, сделался из краснаго бледен, как белое полотно, переменил тон, ласково спросил меня:

– Тургенев, что там делается?

– Не знаю, ваше превосходительство, большой съезд ко двору, все залы наполнены съехавшимися, площадь покрыта толпами народа, отвечал я.

– Скачи-же, как можно скорее, обратно во дворец и доложи князю (Зубову), что я сию же минуту въслед за тобою буду; ординарец, адъютанта! Если его дома нет –аудитора Колобова! Малый! одеваться!

А я опять на коня, опять шпоры в бока коню, понёсся вихрем в Зимний дворец».

…Служить при императоре было непросто: Павел знал, как избаловалась при его матери гвардия, а потому он быстро, но сурово стал наводить там порядок. За порядок он взял прусско-голштинский образец, а «выпестованные» им в Павловске в бытность великим князем офицеры и генералы, отнюдь не представители высокородных дворянских фамилий, были назначены в армейские и гвардейские полки на командные должности. Гвардия ворчала и называла их «сбродом».

Конногвардейский полк, в котором служил Илларион Васильчиков, после высочайшего смотра, устроенного Павлом в декабре 1796 года, подвергся жесточайшей «хирургической операции»: из состава полка исключили 9 малолетних корнетов и 1532 унтер-офицера. Порочный обычай записывать младенцев в полки был ликвидирован. Исключались также все камергеры и камер-юнкеры, с этого момента запрещалось совмещать гражданскую и военную службу и получать военные чины, не служа в строю. Впрочем, мера сия нашего героя никак не коснулась. Не исключено, что про себя корнет Васильчиков вполне одобрял эти меры нового императора.

25 августа 1798 года Конногвардейский полк участвовал в генеральном смотре гвардейских войск в Гатчине. Помимо Павла, на смотру присутствовала императрица Мария Фёдоровна и великие князья Александр и Константин. Потом смотр был в октябре, но уже в Петербурге. Располагался полк на Воскресенском проспекте, в Старой слободе Петербурга, в только что отстроенных каменных казармах, но 11 апреля 1799 года последовал Высочайший указ о переселении полка:

«Таврический дворец всемилостивейше повелеваем отдать лейб-гвардии Конному полку под казармы, который и принять онаго полка командиру генерал-лейтенанту князю Голицыну».

Приказ расценили как очередной шаг императора по дискредитации памяти князя Г.А. Потёмкина-Таврического. И полк перешёл в один из роскошных дворцов Петербурга. В 15 комнатах разместили 5 эскадронов солдат, Большой зал переоборудовали в манеж, а Овальный зал – в конюшню. Ну, а офицеры, естественно, жили на квартирах. Но Таврический дворец совсем не подходил под казармы, и полк, уже после Павла, пришлось переселять в дом бывшего махинатора Гарновского, что на углу Фонтанки и Измайловского проспекта. Там он и находился до 1807 года.

Характерной приметой короткой эпохи Павла явились т.н. вахтпарады. О вахтпарадах написано множество воспоминаний, в которых это мероприятие подавалось в качестве главной заботы императора. Что же такое вахтпарад? Это всего лишь развод караулов, призванных нести службу по охране дворца императора и его загородных резиденций. И вахтпарады, введённые Павлом, просуществовали после него ещё 80 лет. Думаем, что вахтпарады не миновали и конногвардейца Васильчикова.

В разводе караулов участвовал обычно батальон пехоты и эскадрон кавалерии. От кавалерии при Павле участвовали лейб-гвардейские Конный и Драгунский полки, а с 1800 года – вновь сформированный Кавалергардский полк. В тёплое время года вахтпарад устраивался перед Зимним дворцом или на Царицыном лугу, в холодное время – в манеже, называемом также экзерцирхаузом. При морозе ниже 15 градусов вахтпарад отменялся и караул заступал на службу без развода. При морозе выше 10 градусов развод проходил без разводных эволюций.

Обычно к разводу в 9 часов утра на плацу, кроме самих участников вахтпарада, собирались все свободные от службы генералы и штаб-офицеры. Павел появлялся на месте заранее и назначал правому флангу пехотного батальона отправную точку для последующего движения. По указанной им линии сначала строились офицеры, а за ними – рядовой состав батальона. Потом из Зимнего дворца вносилось знамя, войско встречало его с музыкой, барабанным боем и отданием чести. Император снимал шляпу, а за ним обнажали головы все присутствующие. После этого Павел обходил батальон, смотрел за его выправкой, внимательно осматривая каждого офицера и солдата.

Тут был первый критический момент, и сердце каждого караульного офицера и солдата сжималось от страха. Со стороны императора можно было ожидать не только похвалы, но и строгих замечаний, последствия которых, в зависимости от его настроения, могли быть самыми разными: выговор, гауптвахта, исключение из списка полка, крепость, разжалование и даже Сибирь.

Потом наступал второй критический момент, наиболее богатый эксцессами: император руководил эволюциями, т.е. заставлял батальон маршировать, делать повороты развороты и перестраиваться согласно прусскому уставу. Павел подавал команду, а дежурный штаб-офицер передавал её батальону и внимательно следил за каждым движением подразделения. Эволюции могли продолжаться до 12, а то и до часу дня. После пехоты выезжал взвод кавалерии, который тоже выполнял всякого рода перестроения. Ошибиться, что-то не так сделать у пешего и конного караула времени было достаточно.

Затем государь принимал рапорты представлявшихся командиров батальона и эскадрона и только после всего этого с паролем (паролем служило название какого-нибудь города) отдавал высочайший приказ. В завершение вахтпарада караул проходил церемониальным маршем (третий критический момент!), при проносе знамени государь и все присутствовавшие снимали шляпы. Караул следовал во внутренние покои дворца, где он в присутствии Павла сменял старый караул. Знамя старого караула возвращалось в специальное помещение дворца.

Вот и всё! Это тебе, читатель, не смена караула у мавзолея Ленина.

Конногвардейцы несли обычно караул в аванзале Длинного зала Зимнего дворца. Кстати, конногвардейский караул, вне очереди, нёс службу в злопамятную ночь с 11 на 12 марта 1801 года, в которую был убит император Павел. Дежурным офицером по полку был Н.А. Саблуков.

Юркевич утверждает, что мнение о суровых наказаниях императора, следовавших за малейшую провинность на разводах, и оскорблениях им офицеров, сильно преувеличено и ссылается на товарища Васильчикова по полку Н.А. Саблукова, который пишет:

«Я находился на службе в течение всего царствования этого государя, не пропустил ни одного учения или вахтпарада и могу засвидетельствовать, что хотя он часто сердился, но я никогда не слыхал, чтобы из уст его исходила обидная брань».

Впрочем, один случай, когда Павел ударил тростью трёх офицеров, Саблуков припоминает.

А отправление полка с вахтпарада в Сибирь – это чистейшей воды анекдот. С ним, пишет Юркевич, вероятно, была связана история, приключившаяся с Лейб-гвардии гусарским полком. Согласно воспоминаниям В.С. Лонгинова, Павел приказал тогда арестовать командира полка и шестерых полковников. Причина? «Безрассудные их поступки во время маневров». В гневе император произнёс слово «Сибирь», но полк, выступив из Петербурга, не знал, куда идти, пока не дошёл до Царского села и там и остановился.

Кстати, прусские «манеры» (парики и пр.) в русской армии были заведены задолго до правления Павла Петровича. Вся Европа тогда равнялась на самую дисциплинированную и передовую армию Фридриха Великого.

…Гроза для братьев Васильчиковых грянула совершенно неожиданно. Вспоминает граф Е.Ф. Комаровский:

«Полк конной гвардии с давнего времени имел несчастие быть под гневом императора. Января 6-го 1800 года, в день Богоявления Господня, был обыкновенный парад для освящения знамён и штандартов; полк сей в числе прочих войск, бывших в параде, проходил церемониальным маршем мимо государя и так его прогневал, что множество офицеров, в том числе четыре брата Васильчиковых, были посажены под арест и выключены из службы; один Илларион Васильевич остался при дворе камергером, которым он был прежде».

Виктор Илларионович уточняет, что отец вместе с братом Дмитрием с июня 1800 года работал в это время советником Экспедиции о государственных расходах.

Как провёл время отставной поручик с 6 января 1800 года до 11 марта 1801 года, нам не известно. Мы также не знаем, чем он занимался, и какие мысли владели им. Испытывал ли он неприязнь к Павлу, как, например, молодой Ермолов, отправленный в Ярославскую ссылку за принадлежность к кружку «карбонариев», планировавших заговор против императора? Во всяком случае, можно быть почти уверенным, что у него и мыслей не было примыкать к заговорщикам Палена-Беннигсена и идти с ними в ночь на 11 марта в Михайловский замок и свергать Павла. Не такой он был человек: его дело было служить государю, каким бы тот ни был, и соблюдать верность присяге. Примечательно, что лейб-гвардии Конный полк отказался присягать императору Александру, пока его представители не убедились, что Павел и в самом деле «очень мёртв».

В материалах о жизни Васильчикова в начале нового столетия наступает провал. Мы знаем, что он ещё во время службы при дворе Павла сошёлся с в.к. Александром I Павловичем, что после его воцарения вернулся в армию и что уже 23 июля 1801 года получил звание генерал-майора с одновременным назначением генерал-адъютантом императора. Это можно уже было назвать карьерным взлётом – находиться в свите императора! Генерал-адъютантское звание давало привилегию пользоваться домиком в китайской деревне Царского Села.

23 июня 1803 года Илларион Васильевич был назначен шефом Ахтырского гусарского полка, с оставлением в должности генерал-адъютанта. Ушаков восторженно пишет о новом начальнике:

«Он пёкся о нём с неусыпным старанием, не полагая унижением заниматься подробностями, которые гордость часто пренебрегает, считая оные занятием людей обыкновенных. Успех в сём деле, к стыду надменности, совершенно оправдал расчёт достойного начальника. Старанием его Ахтырский гусарский полк возвысился в скором времени на степень отличнейших полков: ему обязаны мы успехами Российской кавалерии, и сии успехи имели большое влияние на всю кампанию страхом, наведённым на неприятельскую конницу».

26 декабря 1806 года он выступил с полком в поход в Пруссию и принял участие в первой русско-французской войне в составе корпуса генерала Эссена, а затем - Тучкова. Корпус прикрывал российскую границу от Буга до Гродно. Васильчиков участвовал в сражении под Сероцком (1 мая 1807 года), в котором был почти полностью истреблён крупный отряд баварцев. В сражении под Пултуском (4 мая того же года) он командовал авангардом русской армии и опять имел дело с баварскими войсками, пытавшимися перейти через р. Нарев. Отличился под Гутштадтом.

Это было первым боевым крещением Иллариона Васильевича, и, судя по всему, оно прошло для него вполне успешно, о чём свидетельствуют его награды: орден св. Владимира 3 ст. и орден св. Анны 1 ст. (16.10.1807), хотя война эта закончилась для русской армии неудачно.

После войны восхождение по служебной лестнице продолжилось. С 16 марта 1808 года Васильчиков командовал кавалерийской бригадой 10-й дивизии, а с 4 февраля 1811 года – 14-й кавалерийской бригадой в 4-й кавалерийской дивизии, в состав которой входили Харьковский и Черниговский драгунские и Ахтырский гусарский полк.

С 23 мая по 22 ноября 1809 года Васильчиков находился с полками в Галиции, участвуя в походе против Австрии. В войну Россия вступила под нажимом Наполеона, выполняя свой союзнический долг согласно Тильзитским обязательствам 1807 года. Александр уже в это время вынашивал идею сокрушения наполеоновского режима и выполнял союзнический долг «спустя рукава». Да и все русские воевать против старого союзника не хотели, и их военные действия в Галиции против австрийцев носили откровенный характер симуляции. Русские должны были взаимодействовать с польской армией Юзефа Понятовского, сражавшимся с превосходящими силами австрийцев, но командующий русским экспедиционным корпусом С.Ф. Голицын под разными надуманными предлогами (вплоть до того, что русские по понедельникам в поход не выступают) симулировал призыв Понятовского прийти на помощь и практически предоставил австрийцам режим наибольшего благоприятствования. Дело для русских ограничилось двумя-тремя мелкими стычками с патрульными разъездами австрийцев (и то случившимся по недоразумению) и замысловатыми манёврами, в которых противники старательно избегали друг друга. Поляки это запомнили и во время войны 1812 года «отомстили» русским своей дерзкой военной активностью.

В России наступило время либерализма, инициированное молодым императором Александром. Как иронично пишет герой Отечественной войны, наш прославленный партизан и поэт Д.И. Давыдов, в начавшейся «игре взапуски в либерализм» в первой декаде XIX столетия активное участие приняли многие военные товарищи Иллариона Васильевича, в том числе члены т.н. Тайного комитета князья П.А. Строганов (1772-1817), А.А. Долгоруков (1767-1834) и Н.Н. Новосильцов (1768-1834). Васильчиков, судя по всему, остался посторонним наблюдателем. Но вместе с тем молодой генерал продолжал пользоваться благосклонностью и доверием императора Александра I. Насколько это доверие было прочным и искренним, можно судить по изложенным далее фактам.

Григорьев Борис Николаевич