Выключенный из списков
При возвращении в Петербург в 1814 году Остерман-Толстой был назначен генерал-адъютантом Александра I и занялся формированием гренадерского корпуса, а потом гвардейского полка. В 1816-м – он командир Гренадерского корпуса, в 1817-м - генерал от инфантерии. Самым почётным званием граф считал назначение его шефом любимого Павловского гренадерского полка. Он справлял свои шефские обязанности, буквально не за страх, а за совесть и постоянно заботился о состоянии офицерского и рядового состава, не жалея на их довольствие и обмундирование собственных денег. Каждого нового офицера полка он просил представлять ему лично. Его адъютант полковник Свечин принялся за сочинение поэмы под названием «Александроида», текст которой «для вящего вдохновения» писал на саженной аспидной доске.
Считается, что император Александр благоволил к графу Остерману, но зная злопамятность монарха, можно предположить, что это «благоволение» вряд ли было искренним. Тем более что отношение графа к Тильзитскому миру ещё «не поросло травой». Были и другие проявления критики императора, в частности, по поводу странного для многих русских благоволения императора к польским солдатам и офицерам, воевавших на стороне Наполеона. Он их не только амнистировал, но и разрешил им иметь свою армию. Многие, в том числе историк Карамзин, предсказывали беду и новые невзгоды для русских солдат.
Генерал И.Ф. Паскевич (1782-1856), присутствовавший на одном из смотров польской армии в Варшаве в 1815 году, имел беседу с Милорадовичем и Остерманом-Толстым и спросил их, что из «этого» будет. «А вот что будет», – ответил Остерман, – «через 10 лет ты со своей дивизией будешь Варшаву штурмовать». Предсказание сбылось, пишет Орлов. Когда поляки в 1831 году подняли восстание, на его подавление пришлось мобилизовать большие силы.
Между тем, здоровье графа оставляло желать много лучшего, и исполнять обязанности по службе стало для него обременительно. В 1817 году он увольняется в бессрочный отпуск, продолжая числиться на службе. В 1820-х годах он поселился в доме на Английской набережной.
Ф. Толстой встречал нашего героя в доме своего дяди П.А. Толстого (бывший дом вице-канцлера А.И. Остермана)34:
«Граф Остерман-Толстой, женатый на Елизавете Алексеевне Голицыной, (фрейлине большого двора, Ф.Т.), был человеком очень неглупый и храбрый, но чрезвычайно рассеянный, гордый и напыщенный своею знатностью, при этом неимоверно жестокий со своими крепостными людьми».
Примечание 34. Толстой Ф.П. Записки, «Русская старина», 1873 г. том 7. Конец примечания.
Это, ещё один отрицательный отзыв об Остермане-Толстом, который встретился автору данного очерка. Думается, Ф. Толстой не разобрался в характере нашего героя, приняв независимый и гордый его характер за напыщенность и чванство. Эти черты, как мы увидим ниже, абсолютно не вписываются в ту картину, которая складывается из других многочисленных и независимых друг от друга источников. А уж о жестоком обращении графа, который заботился о своих солдатах, как никакой другой генерал, со своими крепостными вообразить нельзя.
Лажечников пишет, что граф Александр Иванович, кроме французского и немецкого языков, впечатлённый идеей Екатерины II о восстановлении греческой империи, будучи уже корпусным командиром, учился греческому языку. Во время восстания Греции в 1820-х годах он принимал у себя греков, приезжавших тогда в Петербург по политическим делам. Он много и тщательно изучал военную литературу и имел богатую библиотеку, собранную для него генералом А.-Г. Жомини (1779-1869). Когда он жил в Женеве, то самым приятным для него обществом был избранный кружок тамошних ученых.
Олейников35 сообщает, что Остерман-Толстой состоял в масонской ложе А.А. Жеребцова (1758-1819) «Соединённые друзья». В разное время в ложе состояли в.к. Константин Павлович, министр полиции А.Д. Балашов, П.А. Вяземский (1792-1878), А.С. Грибоедов, П.Я. Чаадаев, П.И. Пестель, М.И. Муравьёв–Апостол, А.Х. Бенкендорф и др. Ложа ставила своей целью, не больше и не меньше, как стирать расовые, национальные и религиозные различия, истребить фанатизм и войну, «объединить всё человечество узами любви и знания». Цели, как мы видим, были благородные и глобальные, в духе гуманитарного подъёма той эпохи. Примечательно, что граф оказался в одной ложе с будущими декабристами.
Примечание 35. Олейников Д.И. Бенкендорф, М., Молодая гвардия, 2014 г. Конец примечания.
Некоторую, не лишённую интереса, информацию о послевоенной жизни А.И. Остермана-Толстого оставил нам декабрист Д.И. Завалишин, который находился в эфемерной родственной связи с графом (его мачеха происходила из рода Толстых), что не мешало графу искренно любить Завалишина, интересоваться его учёбой в морском кадетском корпусе и участием в кругосветном плавании, давать ему разные поручения и даже поселить его в своём доме в комнатах отсутствовавшей тогда супруги Елизаветы Алексеевны. Поселив Завалишина у себя в доме, Остерман проявлял в отношении своего гостя исключительную деликатность: он «никогда не входил в занимаемые мною комнаты, не спросив предварительно из-за портьеры, можно ли войти и не помешает ли он моим занятиям». Потом, когда Александр Иванович переехал в Москву, он отвёл Завалишину и племянникам Валериану и Леониду Голицыным целый флигель.
Дом на Английской набережной, по оценке Завалишина, был отделан едва ли не лучше всех других в городе: на отделку одного лишь белого зала ушло 46 тысяч рублей. Граф чтил императора Александра и в белом зале, выходившем на набережную Невы и занимавшем весь второй и третий этажи, поставил его статую, а перед ней – две курильницы. По углам были выставлены бюсты Петра I, Суворова, Кутузова и Румянцева, на стороне, противоположной статуе императора, размещались хоры для музыкантов и певчих и огромный камин, отчего зал выглядел как храм. Хоры закрывали две огромные картины, изображавшие Лейпцигского сражение 1813 года и вход союзников в Париж. На огромной мраморной плите камина стояли фарфоровая ваза севрской мануфактуры с изображением Кульмского сражения и подаренный Александром I золотой кубок, осыпанный драгоценными камнями, поднесённый графу богемскими и венгерскими магнатами. «Эти же самые магнаты», – пишет Завалишин, – «присылали потом графу ежегодно лучший рейнвейн и венгерские вина». Мраморную плиту поддерживали две статуи, изображавшие двух гренадеров Павловского полка, которые вынесли Остермана из Кульмского боя, когда ему оторвало руку. (Гренадеры получали от графа пенсию). Стены зала были отделаны белым мрамором с золотой арматурой, ясеневый пол с изображением лаврового венка и большие люстры дополняли общее впечатление этого великолепия.
В доме был ещё зал для балов, отделка которого обошлась графу в 200 тысяч рублей. Одна комната в доме была отделана под избу распиленными брёвнами, в другой стояла статуя работы Кановы с изображением жены, в третьей – статуя, изображавшая лежавшего Остермана, опиравшегося одной рукой на барабан (как это было на самом деле), а рядом изображена оторванная рука, в барабан были вделаны часы, показывавшие время ранения и надпись по-латыни: Vidit horam, nescit horam36.
Примечание 36. Видит час, но не знает часа Конец примечания.
По заведенному в доме режиму в 15:00 обедали. В будние дни за столом сидели до 30 человек. С ударом трёх часов запирался подъезд, и в дом никого больше не впускали, кто бы ни приехал. В воскресенье стол накрывался на 60 человек, входили музыканты и певчие – свои. Обедали гости, повествует Завалишин, не только в полной форме, но и держали свои шляпы на коленях. Ежедневно обедал артиллерийский генерал В.Г. Костенецкий (1766-1831), участник Кульмского боя, за которым посылался специальный экипаж. Генерал отказывался ехать и шёл пешком, но экипаж, тем не менее, посылался и на следующий день. Василий Григорьевич, отличавшийся независимым нравом, открыто высказывал свою неприязнь к немцам, однако графа Александра Ивановича, очевидно, немцем не считал.
Отец графа, Иван Матвеевич, изредка заходил к сыну. Бывал у него и П.А. Вяземский37, заглядывали к графу и такие его военные соратники как Милорадович и Ермолов. После обеда большая часть гостей заходила в комнату Завалишина покурить, поболтать или поиграть на фортепьяно. Если были дамы, то гости танцевали. Заядлым танцором был датский посланник Блюм. Часто в доме бывал голландский посланник Бюсси, большой любитель удить рыбу. На одной из половинок дверей посланник карандашом нарисовал самого себя за любимым занятием.
Примечание 37. Знакомство князя Петра Андреевича с графом Остерманом-Толстым могло состояться во время или после Бородинского сражения, в котором князь принял участие в качестве причисленного к штабу Милорадовича и вынес с поля боя раненого генерала А.Н. Бахметева, командира 23-й пехотной дивизии корпуса Остерамана-Толстого. Неопытный вояка Вяземский, по некоторым данным послуживший для Л.Н. Толстого прообразом для Пьера Безухова в «Войне и мире», на поле боя оказался предоставленным самому себе и пристал к свите Бахметева, с которым познакомился в 1811 году. Конец примечания.
Остерман очень любил общество молодёжи, среди гостей были племянники (сыновья сестры Натальи) братья Голицыны – Валериан, Леонид и Александр, а также Опочинин и Ф.И. Тютчев, граф Алексей Петрович Толстой и др. На вопрос одного сановника о том, отчего это последнее время прапорщики стали заниматься государственной политикой, хозяин дома однажды резко ответил: оттого, что государственные люди своим делом не занимаются и занимаются делами, «приличными только прапорщикам».
Граф Александр Иванович, вероятно отдавая дань моде и статусу аристократа, снимал в театре ложу, но в театре, как пишет Завалишин, не бывал, а предоставлял ложу знакомым дамам и молодёжи. Граф много выписывал книг, журналов и газет и, сознавая недостатки в своём образовании, много занимался чтением, в том числе и научной литературы.
– Я, cher Dmitry, – говорил он часто Завалишину, – простой солдат и мало имел времени учиться, но всегда желал много и серьёзно учиться. Ты меня учи, пожалуйста, и если в разговорах моих заметишь, или в фактах, или в суждениях явные ошибки, то не церемонься со мной, прошу тебя, а прямо останавливай и поправляй. Я не стыжусь невольного незнания, но не хочу быть вольным невеждой.
Он учился у Завалишина астрономии и географии, а в очень поздних летах, надеясь на то, что придётся воевать против турок и командовать греческой армией, начал заниматься греческим языком и достиг в нём успехов. Он заразил своим энтузиазмом и Завалишина, и тот тоже стал учить греческий язык. В этих целях граф окружил себя носителями греческого языка и разговаривал с ними за обеденным столом.
Случалось, он приглашал к себе молодых литераторов и просил их читать свои неопубликованные произведения. Он внимательно следил за событиями в Европе «и не жаловал Австрию». Среди гостей у него бывал князь Шварценберг, объявивший о том, что удивит весь мир неблагодарностью к России. Александр Иванович его недолюбливал, и когда тот объявлял, что русские ничего не понимают в политике и что война с Наполеоном была выиграна благодаря Австрии, а присутствовавшая молодёжь «схватывалась» с австрийцем в споре, граф вместе с молодёжью с удовольствием хохотал над его заявлениями.
Остерман-Толстой был дружен с русским посланником в Константинополе А.И. Рибопьером, сыном своего бывшего начальника, выступал за освобождение Греции из-под турецкого ига и за присоединение к России Молдавии и Валахии. Румынскую национальность он не признавал, считая её искусственной.
Когда граф жил в Москве, то Завалишин провёл в его московском доме, проданном потом под семинарию, свой отпуск. Дмитрий Иринархович остановился у своих родных, но Остерман настоял, чтобы тот навещал его ежедневно. Остерман самолично возил Дмитрия знакомиться с московской знатью, включая литератора И.И. Дмитриева (1760-1837).
Граф Александр Иванович находился в Москве по пути в Таганрог как участник процессии по сопровождению гроба умершего Александра I. Он уже догадывался об участии Завалишина и своих племянников в той или иной деятельности тайных обществ и перед отъездом в Таганрог пытался их отговорить от поездки в Петербург, но они его не послушались.
И.И. Лажечников некоторое время тоже жил в доме на Английской набережной и приводил в порядок библиотеку хозяина. Иван Иванович был бедным офицером, и Ковалёв утверждает, что он как писатель был многим обязан помощи Остермана-Толстого. При написании романа «Последний Новик» писатель пользовался документами из библиотеки графа, которые остались ему от двоюродного деда графа Ф.А. Остермана.
Александр Иванович отдал Лажечникову в безвозмездное пользование свой годовой абонемент на ложу в театре. Лажечников потом вспоминал, как Остерман однажды зашёл в библиотеку и недовольным голосом спросил:
– Кого это ты пускаешь в мои кресла?
Услышал, что креслами пользовался один бедный журналист, Остерман сказал:
– Если так, то можешь и впредь отдавать ему мои кресла.
Остерман-Толстой заподозрил сначала, что писатель пользовался абонементом для заведения светских связей.
Естественно, такое независимое поведение графа, его «причуды а-ля Суворов» создавали атмосферу неприязни к нему и в петербургском обществе, и в придворных кругах.
5 февраля 1822 года Остерман поселил у себя поэта Ф.И. Тютчева, семья которого, как мы уже писали, давно дружила с Остерманами. Некоторые считали, что именно Тютчев познакомил графа с итальянской молодой вдовой графиней Марией Лепри, которая родила потом графу троих детей: Николаса (1823), Катерину (1825) и Агриппину (1827). И. Лажечников пишет, что граф не смог сам жениться на Марии Лепри, но зато устроил её жизнь, выдав с богатым приданым замуж за русского. Николаса, Агриппину и Катерину он оставил себе и дал им хорошее воспитание и обеспечение.
Кстати, Тютчева на службу в МИД в 1822 году устроил граф Александр Иванович. Он же в том же году посадил в свою карету 18-летнего Фёдора Ивановича вместе с его дядькой Николаем Афанасьевичем Хлоповым и отвёз его к первому месту заграничной службы - в русскую миссию в Мюнхен, где он был принят сверх штата, т.е. без жалованья. Только в 1828 году поэт и дипломат стал получать жалованье, получив чин второго секретаря миссии.
Путешествовал тогда граф инкогнито под именем полковника Иванова. Около 45 лет спустя Фёдор Иванович в письме своему брату Николаю Ивановичу образно описал этот факт: «Судьбе было угодно вооружиться последней рукой Толстого, чтоб переселить меня на чужбину». Это был самый решительный шаг в жизни поэта и дипломата Тютчева, утверждает его биограф И.С. Аксаков. И сделан он был одноруким генералом.
Через три года после прибытия в Мюнхен Тютчеву был присвоен придворный чин камер-юнкера. Не обошлось без помощи со стороны Остерманов – на сей раз графини Е.А. Остерман-Толстой. Направляя на сей счёт ходатайство в Петербург, непосредственный начальник Тютчева посланник граф И.И. Воронцов-Дашков (1790-1854) писал:
«Этот чиновник, наделённый незаурядными способностями, не потерял понапрасну те три года, что находился при моей миссии… Он вполне успешно выполнял свои обязанности по службе, что побудило меня склониться к просьбам графини Остерман, близкой его родственницы, …о даровании г-ну Тютчеву придворного звания».
Что интересно (и было характерно для того времени), так это то, что не деловые качества Фёдора Ивановича, а просьбы влиятельной графини Остерман послужили для Ивана Илларионовича главной причиной для подачи упомянутого ходатайства – сам «труд, которым он занимался», - пишет он, – «не имеет большого значения и не даёт ему права на сие изъявление монаршей благосклонности»38.
Примечание 38. В 1831 году новый посланник в Баварии И.А. Потёмкин (1780-1849) предпринял попытку повысить 2 секретаря Тютчева в чине, но наткнулся на неприятности: ему не только было отказано в просьбе, но и перевели его в Голландию. Причина, по мнению Экшута, была очевидна: всесильный однорукий генерал не пользовался благосклонностью царя и находился уже за пределами России. Конец примечания.
Мы знаем уже, как много А.И. Остерман-Толстой делал для Павловского полка. В ответ просил командование полка присылать ему обмундирование и даже провиант для своих денщиков, что рассматривалось многими как очередная причуда. На самом деле Александру Ивановичу просто было приятно видеть свою прислугу в мундирах любимого полка.
Причудой графа, по наблюдениям Завалишина, считалось нахождение в обеденном зале живых орлов и выдрессированных медведей, которые стояли у стола с алебардами. Рассердившись однажды на чиновников и дворян одной губернии, он приказал одеть медведей в мундиры этой губернии. В жизни Остерман был очень прост, его любимым кушанием была гречневая каша, он не любил закрытых карет и ездил зимой в открытых санях-пошевнях а летом – в коляске.
Как мы уже упоминали, граф пользовался уважением императора Александра и его матери Марии Фёдоровны, которая при прогулках внучат, детей в.к. Николая Павловича, приказывала, чтобы их заводили в дом Остермана. Великая княжна Мария Николаевна каждый раз спрашивала, куда же хозяин дома спрятал свою левую руку.
Согласно воспоминаниям принца Евгения Вюртембергского, младшего брата вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, граф Остерман 14 декабря 1825 года возвращался из-за границы домой39. На въезде в Петербург, на заставе, он, не имея сведений о последних событиях, осведомился об «императоре Константине Павловиче».
Примечание 39. Принц Вюртембергский, кажется, ошибся: Остерман-Толстой в это время сопровождал поезд с гробом умершего в Таганроге императора Александра I и, по всей видимости, возвращался из Москвы. Конец примечания.
– Подожди, ворона! – закричали бдительные солдаты, подозревая в нём бунтовщика. – Хорошо, что попался!
Объяснившись с офицером, граф избежал ареста и отправился домой.
После подавления восстания декабристов Д. Завалишин, Н. Бестужев и В. Кюхельбекер некоторое время жили в доме графа на Английской набережной. Остерман-Толстой в это время хлопотал о смягчении участи своих родственников, замешанных в восстании, но успеха не имел. Он очень огорчался участью Завалишина и Валериана Голицына, «загремевших» в сибирскую ссылку после 14 декабря 1825 года. Ему удалось облегчить участь только одного племянника - Александра Голицына, и он высказывал недовольство неудачей в деле Валериана. Завалишин полагает, что отъезд графа за границу объяснялся именно тем, что император Николай I отказал ему в ходатайстве.
Но неудача с Валерианом Голицыным была лишь одной из причин охлаждения отношений между графом Остерманом и императором Николаем. Были и другие причины. Ковалёв описывает роковое свидание Остермана с Николаем I 19 декабря 1825 года. Александр Иванович, исполняя генерал-адъютантские обязанности, дежурил в Зимнем дворце. В конце дня император вызвал его к себе и приказал сдать шефство над Павловским полком своему 7-летнему наследнику Александру. При этом Николай попросил графа объявить об этом павловцам и представить им нового шефа лично. Николай и Остерман-Толстой долго и внимательно смотрели друг другу в глаза. Император пытался обнаружить на лице графа хоть какие-то проявления смятения, досады или обиды, но напрасно: ни один мускул на лице генерала не дрогнул. Он вышел в зал, где была собрана рота Павловского полка, и спокойным голосом объявил о повелении нового государя. Солдаты и офицеры кричали «ура», и на глазах их были слёзы. Но вряд ли это были слёзы радости.
Ещё два раза судьба столкнёт Остермана с императором Николаем, когда граф предложит свои услуги в русско-турецкой войне 1828 года и когда он обратится за разрешением жениться на иностранке. В обоих случаях он получит отказ.