Заграничный поход
Заграничный поход 1813 года не мог начаться раньше весны. В письме к жене от 12 марта М.И. Кутузов сообщал, что граф Остерман собирается поехать или уже уехал в Брно на воды подлечиться, поскольку «всё у него не проходит» (имелись в виду последствия ранений и контузий). На самом деле, как только граф узнал об освобождении Берлина корпусом Витгенштейна, он немедленно, как и в начале войны, поехал не в Брно, а к Витгенштейну.
Он появился 8 мая в расположении своего любимого Павловского гренадерского полка под Бауценом. Не имея команды, он принял участие в отражении атаки французов. Противник сильно потеснил полк, и павловцы стали было отступать, но их генерал вышел вперёд и крикнул:
– Ребята! Стыдно! Вперёд!
Солдаты остановились и пошли в наступление. Их любимый генерал оставался в цепи стрелков до тех пор, пока не был ранен в плечо и от потери крови едва не вывалился из седла.
После неудачных действий союзническая Богемская армия была вынуждена отходить через Рудные горы. Прусско-русская армия под командованием Барклая-де-Толли шла на город Теплица, и Наполеон решил окружить её, для чего заранее послал под Теплицу окружным путём 1-й армейский корпус маршала Доминика Ж.Р. Вандама. Вандаму предписывалось идти на Петерсвальде, чтобы оттуда войти в Богемию и замкнуть кольцо за русской армией.
Не оправившись толком от раны, Остерман-Толстой 14 августа вернулся в строй и принял командование над небольшим отрядом, в который входили 1-я пехотная гренадерская дивизия Ермолова (Преображенский, Семёновский, Измайловский и Лейб-гвардии егерский полки), пехотные полки 2-го армейского корпуса принца Евгения Вюртембергского и отряд генерал-майора Б.Б. Гельфрейха (1776-1843), всего около 19 тысяч человек.
Н.А. Орлов пишет27, что Вандаму сначала противостоял 2-й пехотный корпус принца Евгения Вюртембергского. Принц попросил у Барклая-де-Толли подкрепления, но тот, зная, что Александр I неприязненно относился к своему дяде по матери, послал ему 1-ю пехотную дивизию А.П. Ермолова, а командование над т.н. 1-м сводным отрядом поручил Остерману-Толстому.
Примечание 27. Орлов Н.А. Война за освобождении Германии и низложение Наполеона в 1814 году, М., Образование, 1911 г. Конец примечания.
В предписании командиру 1-го сводного отряда Барклай-де-Толли рекомендовал два пути отступления: на Петерсвальде либо на Максен. Посовещавшись с Ермоловым, Остерман, по словам Орлова, последовал совету Евгения Вюртембергского и пошёл на Петерсвальде. 16 августа Преображенский полк с большими потерями штыками проложил себе дорогу у Гисгюбеля, а Семёновский полк – у Геллендорфа, и отряд собрался у Петерсвальде. Главные же силы союзнической армии в это время сконцентрировались в 16-30 верстах к северу от Теплицы. Задачей 1-го сводного отряда было обеспечение русской армии выхода из гор и беспрепятственного марша до Теплицы. «Счастье начальствовать гвардиею …оправдало смелость предприятия моего. С известными службою генералами, командующими гвардией… я уверен был, что достигну моей цели, и всякое затруднение вышло из предположений моих», - писал Остерман-Толстой впоследствии.
Части Сен-Сира и Мармона шли по пятам, их гвардия дошла почти до Пирны. Французы должны были войти в ущелье с тыла и закрыть мышеловку, но по непонятным причинам Наполеон28 этого не сделал, и Вандам остался один на один с отрядом Остермана, а потом и с армией Барклая-де-Толли. Говорят, у Наполеона в это время неожиданно случился приступ рвоты, и его отвезли в Дрезден.
Примечание 28. Эксперты утверждают, что временами Наполеон впадал в прострацию, во время которой он терял способность мыслить и распоряжаться и засыпал глубоким сном. После описанного выше приступа рвоты Наполеон заснул в Дрездене глубоким сном и проспал всё Кульмское сражение. Проснувшись, он стал обвинять Вандама в ненужной инициативе по окружению русской армии (!) и совершенно забыл, что именно он спланировал всю операцию, но сам сорвал её завершение. Конец примечания.
Согласно Орлову, 17(29) августа в пять часов утра Вандам начинает действовать. Его кавалерийская дивизия нападает на Татарский уланский полк, уланы в панике бегут и оставляют на произвол противника арьергард Шаховского. Порядок восстанавливает принц Евгений, а кирасиры Леопольда Саксен-Кобургского и тот же Татарский уланский полк атакуют французов, а потом отходят к Кульму (ныне Хлумец, Чехия). Остерман, утверждает Орлов, не предполагал задерживаться у Кульма, но получил записку от прусского короля, в которой просил спасти армию и Александра I и удержать любой ценой любую позицию перед Теплицей.
Остерман занял позицию за ручьём Страденбах около селения Пристен юго-западнее Кульма, выстроив свой отряд в две линии. Главное стратегическое значение занимал левый фланг. Если он не выдерживал, то весь отряд был бы отрезан от Теплицы и от основных сил Барклая.
Позиция отряда была не блестящей, но русские имели успех, несмотря на численное превосходство противника. Кстати, Орлов опровергает данные о том, что у Вандама было 40 тысяч войска, а у Остермана – всего 15 тысяч. На самом деле французы могли подтянуть к Кульму около 30 тысяч, а непосредственно в бою участвовали около 19 тысяч человек. Вандам торопился и вводил свои части поочерёдно, по мере их развёртывания в узком месте, что тоже сыграло русским на руку.
Сражение длилось два дня. Наиболее кровопролитный бой состоялся 17 августа, когда центр русской обороны был прорван, и французы уже предчувствовали победу. Они оттеснили русских от Кульма в сторону Теплицы. Пристен переходил несколько раз из рук в руки, пока не подошла 1-я кирасирская дивизия Н.И. Депрерадовича (1767-1843) и не заняла оборону, несколько облегчив положение сводного отряда. Русские понесли тяжёлые потери – до 6 тысяч человек убитыми и ранеными, особенно пострадали Семёновский и Измайловский полки, и в резерве у Остермана оставались всего пара батальонов.
Орлов пишет, что когда Александр I с армией спускался с гор, то перед его глазами, как на ладони, предстала вся панорама сражения. Он немедленно отдал распоряжение пехотным колоннам и кавалерии свернуть с дороги и спешить к Кульму, а прусскому корпусу свернуть на Пирнское шоссе и двигаться в тыл Вандаму. К австрийцам был послан генерал Жомини, но австрийский генерал Колоредо отказался идти на выручку без приказа своего командующего Шварценберга. После доклада Жомини император отправился в Дукс к Шварценбергу, но его не оказалось на месте. Александр застал там канцлера Меттерниха, но австриец отказался вмешиваться в военные дела29.
Примечание 29. Австрийский император Франц во время сражения сидел в Теплицком дворце и играл в трио. Когда принц Леопольд, командовавший русской кавалерийской бригадой, попросил его освободить помещения дворца для его офицеров, император выразил готовность: «И прекрасно, мы можем продолжить нашу игру внизу». Конец примечания.
К вечеру 17 августа стали, наконец, подходить части армии Барклая-де-Толли - сначала лейб-драгуны, потом 1-я и 2-я кирасирские и 2-я гвардейская дивизии. Ночью 1-ю гвардейскую пехотную дивизию сменили части 3-го пехотного корпуса и 2-я кирасирская дивизия, и общее командование принял на себя Милорадович. И тут неожиданно в тылу Вандама со своим корпусом появился прусский генерал Ф. Клейст, причём столкновение с обеих сторон оказалось неожиданным – Вандам даже сначала предположил, что это были войска Сен-Сира.
Численное преимущество теперь было на стороне русских, и 18 августа началось методическое уничтожение и пленение французов. К 2 часам дня победа была полной: взяты в плен 15 тысяч французов, сдался маршал Вандам, захвачены трофеи: вся артиллерия, два орла, три знамени. Французы понесли потери около 5 тысяч человек убитыми. Потери союзников Орлов оценил в 3500 человек (не считая 6 тысяч убитыми, которых потерял 1-й сводный отряд в первый день сражения).
Победа при Кульме закрыла наполеоновским войскам путь в Богемию.
Таков общий взгляд на это событие. Взглянем на сражение глазами колонновожатого Н.Н. Муравьёва, участника событий. В качестве участника сражения он вводит А.П. Ермолова. Муравьёв впервые в 1813 году упоминает о графе, когда тот со своим корпусом расположился под Дрезденом и начал вместе с австрийцами атаку на французов, занявших позиции в м. Пирна: он – на левом фланге, а австрийцы – на правом. Остермана-Толстого должен был усилить Ермолов, командовавший 1-й пехотной гвардейской дивизией. На подходе к Пирне Муравьёва встретил Ермолов и отправил его отыскивать Остермана-Толстого. Муравьёв нашёл графа сидевшим на барабане «среди чистого поля», а войска его – стоявшими в колоннах. Узнав, кем был посланец Ермолова, Остерман стал в лестных выражениях высказываться о фамилии Муравьёвых, с некоторыми членами которой он был знаком, и обратился к окружающим со словами о том, что Муравьёвы должны были служить примером для других офицеров. После этого он пожал руку Муравьёву и просил передать Ермолову, что с нетерпением ожидает его, «ибо советы Ермолова будут служить ему приказанием, хотя Ермолов в чине был и моложе его». Муравьёв уехал, и вскоре Ермолов соединился с Остерманом.
Бой под Пирной плавно перешёл в Кульмское сражение. Мы видим прапорщика Муравьёва уже в Теплице, в 5 верстах от Кульма, где Муравьёв нашёл Остермана и Ермолова, руководившими сражением. Алексей Петрович поинтересовался у Муравьёва, когда к ним прибудет подкрепление, потому что у наших «заядлых» австрийских союзничков кончились боеприпасы, и они просто покинули поле боя, считая всё дело проигранным.
Посовещавшись, Остерман и Ермолов решили отступать к Теплицам по дороге через Петерсвальде и Ноллендорф. Муравьёв пишет, что едва они отошли от Пирны и устроились на привал, как из соседнего леса по ним раздался залп. Русские вмиг встали в ружьё и стали отвечать на огонь, в то время как основная масса стала штыками пробиваться через дорогу, перерезанную корпусом генерала Вандама.
С неприятелем на плечах, пишет Муравьёв, русские стали спускаться с гор, чтобы, во что бы то ни стало, защитить Теплицу и «то ущелье, из которого мы по одиночке выходили. Если б Вандам успел занять это ущелье, то дело наше было бы кончено». 17 августа Ермолов послал Александра Муравьёва к Кульму, по дороге к Теплице, чтобы выбрать там позицию для отступавшего войска. Вскоре русские заняли эти позиции. В Теплицы Алексей Петрович послал и своего адъютанта М.М. Муромцова с поручением просить подкреплений. В Теплицах Муромцов разговаривал в королём Пруссии, и тот обещал послать к Кульму корпус своего генерала Клейста.
…Сражение разгоралось. Муравьёв, находившийся в Теплице, попросил Ермолова разрешить ему быть при нём. Получив разрешение, прапорщик прибыл в Кульм и застал Ермолова вместе с Остерманом, который ему твердил:
– Приказывайте, а я исполнять буду.
Трудно сказать, то ли эти слова были услышаны подпоручиком М.М. Муромцовым, адъютантом Ермолова, и наложились на его восприятие роли Остермана в сражении, то ли у него об Остермане сформировалось «особое» мнение, но спустя 50 лет после Кульма, Матвей Матвеевич, довольно скупо описывая в своих воспоминаниях само сражение, написал такую фразу:
«Прислали графа Остермана нами командовать. Хотя он был чрезмерной храбрости, но никаких не имел способностей распоряжаться, и потому можно сказать, что всем делом управлял Ермолов»30.
Примечание 30. Муромцов М.М. Воспоминания. «Русский архив», вып. № 3 1890 г. Конец примечания.
Непонятно, во-первых, почему «прислали»: граф Остерман-Толстой находился на месте сражения с самого начала согласно приказу Барклая-де-Толли. Оценка «не имел никаких способностей распоряжаться» находится в вопиющем противоречии с оценками полководческих способностей Остермана, высказанными многочисленными экспертами. Но мы не будем придираться к престарелому мемуаристу и оставим его отношение к графу Остерману на его совести.
…Вернёмся снова к воспоминаниям Н.Н. Муравьёва.
Он застал генералов Ермолова и Остермана стоявшими слева от большой дороги. Перед ними пылало селение Дален, а селение Кульм, занятое французами, лежало примерно в версте впереди них. Наши стрелки, пишет Муравьёв, были рассыпаны перед Даленом, а за спиной Ермолова стояли пять гвардейских батальонов в колоннах. Это были его последние резервы. Остальные пехотинцы, в тесной местности, пересечённой болотами и горными стенами, отчаянно сражались с противником. С обеих сторон активно работали артиллеристы. Муравьёв утверждает, что если бы Вандам пустил в дело более крупные силы, а не спускал с горы свои части малыми группами, то дело для русских сильно бы осложнилось.
Ермолов дал распоряжение, которое Муравьёв бросился выполнять, но его опередил другой колонновожатый – Даненберг. Муравьёв, отскакав всего на метров 50, вернулся и увидел Остермана раненым – у него выше локтя ядром была перебита рука. Графа, смертельно побледневшего, поддерживали с двух сторон подмышками, чтобы он не свалился из седла. Когда его снимали с коня, он слабым голосом проговорил: «Вот как я заплатил за честь командования гвардией. Я доволен». На соболезнования, высказанные прусским королём, он ответил: «Быть раненому за Отечество весьма приятно, а что касается левой руки, то у меня остаётся правая, которая нужна мне для крестного знамения, знака веры в Бога, на коего полагаю всю мою надежду». Дальнейшее сражение проходило уже без графа под командованием Ермолова.
Поскольку Муравьёв часто отсутствовал, ему не удалось схватить все фазы сражения, поэтому роль в нём Остермана-Толстого очерчена не полно. Может быть, именно поэтому Муравьёв искренно считает, что истинным героем Кульма был А.П. Ермолов31.
Примечание 31. И Муравьёв, и Муромцов находились всё время при А.П. Ермолове, и конечно, были неравнодушны к своему начальнику, что, по всей видимости, и сказалось на их оценке действий А.И. Остермана-Толстого. Конец примечания.
Итак, Вандам стоял перед Кульмом, упираясь правым крылом в горы. Начиналась вторая фаза сражения с ним, и пока шло сражение, пишет Муравьёв, император Александр и прусский король начали со своими главными квартирами выбираться из ущелья, а выбравшись из него, стали с возвышения любоваться сражением. Налюбовавшись вдоволь, они отправились в Теплице.
Между тем Барклай-де-Толли уже получил приказ атаковать французов, и 17(29) августа в 9 часов утра Милорадович атаковал Вандама в центре, а 8-тысячный гренадерский корпус Раевского начал огибать его голый фланг. Скоро «при выходе из ущелья засветились медные оклады касок наших кирасир, заиграли трубы», и, как пишет Муравьёв, показалась наша конница (Депрерадовича, Б.Г.).
Вандам упорно оборонялся, тоже ожидая подкреплений. Он предпринял атаку на нашу артиллерийскую батарею, сбил её пехотное прикрытие, и создал критическую для наших войск ситуацию. Но Ермолов быстро парировал удар, послав к батарее 2-й батальон лейб-гвардии Семёновского полка, и положение было восстановлено. В 11-м часу в тылу у Вандама появился пруссак Клейст, и французы заколебались. Прибыл генерал Дибич, генерал-квартирмейстер Барклая-де-Толли, и организовал успешную атаку лейб-гусар. В Кульмском деле помогал и 3-й корпус принца Евгения Вюртембергского.
Так дело было решено в пользу русского оружия. Победа была полной и громкой. Вандам вышел в окружении свиты из леса и сдался Милорадовичу, перед которым сдававшиеся преклонили колени. Милорадович с удовольствием подыграл этой театральной сцене. Австрийцы снова присоединились к русской армии, и их белые колонны появились под Теплице и Кульмом. Остерман-Толстой получил за Кульм орден св. Георгия 2-й степени, прусский Большой Железный Крест и стал генерал-адъютантом Александра I.
И.С. Жиркевич (1789-1848), делавший кампанию 1813 года в качестве артиллериста, спустился в долину, когда битва была уже решена, и он увидел графа Остермана раненым. Ему рассказали, что когда граф после ранения пришёл в себя, он услышал разговор нескольких лекарей на латинском языке, обсуждавших, как ему следует отнять руку. Молодой лекарь конногвардейской артиллерии Кукловский сказал своим товарищам:
– Напрасно, господа, толкуем по латыни, граф её лучше нас знает.
– Ты молодец, – сказал ему раненый. – На, режь ты, а не кто другой.
Операцию делали в палатке, в которую солдаты внесли отбитые у французов знамёна, что послужило для раненого поводом для замечания: «По крайней мере, я умру непобеждённым». Когда Кукловский кончил операцию (в качестве операционного стола служил барабан), подъехал штабс-капитан и флигель адъютант князь А.С. Меншиков (1787-1869) и участливо спросил:
– Как вы себя чувствуете?
– Посмотрите, князь, какая со мной случилась неприятность! – ответил он по-французски. – Дайте мне табаку понюхать.
30 лет спустя Ермолов в беседе с Жиркевичем шутил, что ему под Кульмом было гораздо труднее управиться с Остерманом, нежели с французами: в разгар сражения граф постоянно стоял перед фас-каре, обращённом в сторону Дрездена, в то время как французы готовили атаку с противной стороны в обход каре. Ермолов попытался объяснить графу ситуацию и просил «отдать каре несколько назад».
– О, это мне никогда даром не проходит! Ни шагу назад! – крикнул в ответ Остерман.
Ермолов говорил, что ему пришлось чуть ли не оттаскивать графа за рукав.
Подробности ранения графа сообщает нам и его адъютант и будущий писатель И.И. Лажечников. В те самые минуты, когда Кукловский готовился отнять у него руку, Остерман приказал стоявшим у лесочка гвардейским музыкантам спеть русскую песню.
Первое время раненый Остерман находился на излечении в госпитале в Теплице, а потом его перевезли в Прагу, куда к нему приехала супруга Елизавета Алексеевна.
Четырьмя годами позже император Александр послал генерал-лейтенанту графу Остерману рескрипт следующего содержания:
Граф Александр Иванович! Поднесенный вам от Богемских жителей кубок, украшенный разными сея земли каменьями, есть приятное для Отечества Нашего свидетельство чистосердечной благодарности сего народа за отвращение от него опасности бессмертным при Кульме подвигом Российской Гвардии. Я в полной мере ободряю испрашиваемое вами в письме вашем распоряжение о сем кубке; но не могу оставить без замечания, что вы, отдавая должную справедливость участвовавшим в сем знаменитом сражении воинам, забыли себя, тогда когда вы в оном предводительствовали и потерянием руки своей купили победу – обстоятельство, умолченное вашей скромностью, но незабвенное Отечеством, и которое, конечно, не престанет твердиться в устах потомства! Пребываю вам благосклонный
Александр 21 февраля 1817 С.-Петербург
Ампутированная рука Остермана-Толстого захоронена в родовой усыпальнице Остерманов в с. Красное Рязанской области. Руку эту, согласно Лажечникову, граф сам зарыл в фамильном склепе своих дядей, графов Остерманов. А хрустальный кубок Александр Иванович передаст потом на хранение в Преображенский полк – полк, с которого он начинал службу в русской армии. На кубке по его распоряжению были выгравированы имена офицеров, раненых и павших в Кульмском сражении. Теперь кубок, поднесённый «храброму Остерману от чешских женщин в память о Кульме 17 августа 1813 года», и мундир, в который граф был одет в момент ранения, хранятся в Государственном историческом музее.
Как водится у нас на Руси, слава, снисканная графом Остерманом, и его мужество и храбрость не могли быть признанными некоторыми его если не врагами, то критиками. Одним из таких критиков явился М.П.Погодин32, ссылавшийся на высказывания Д.В. Давыдова (1784-1839), нашего известного поэта, партизана и героя Отечественной войны 1812 года. Давыдов пишет о том, что Остерман не отличался большими умственными способностями и всё время опасался, что его назовут трусом33. Главным виновником Кульмской победы он называет Ермолова. И.И. Лажечников, искренно преданный своему бывшему начальнику и другу, так отвечает Давыдову:
«Что ни слово в этом резком и опрометчивом отзыве, то неверность и несправедливость. Здесь партизан-писатель показал, что он и писатель-партизан. Во-первых, в трусости никто не мог подозревать графа Остермана-Толстого: это было ему хорошо известно. Во-вторых, поданное им в Филях мнение согласовалось с мнениями Барклая де Толли, Раевского и Дохтурова, конечно, не из угождения им – он умел только угождать своему государю и отечеству; не из какой-либо боязни – он никогда ничего и никого не боялся. Он подал свое мнение вопреки голосам Беннигсена и Ермолова, который, как говорит Давыдов, «боясь потерять свою популярность, приобретенную им в армии, подал голос в пользу битвы под Москвою, хотя и уверен был, что новое сражение бесполезно и невозможно». Предоставляю судить, кто в этом случае прямее действовал, Остерман или Ермолов?»
Примечание 32. М.П. Погодин (1800-1875), известный историк, журналист, издатель, коллекционер, издававший журналы «Московский вестник» и «Москвитянин» и биограф А.П. Ермолова, много общавшийся с генералом. См. Погодин М.П. Историко-критические отрывки, книга вторая «Воспоминание об А.П. Ермолове, 1863 г.. М., Синодальная типография, 1867 г. Конец примечания.
Примечание 33. Давыдов, кстати, сомнительно «отметился» и в отношении своего отца-командира, героя Отечественной войны и государственного деятеля И.В. Васильчикова. Конец примечания.
В Витебске, говорит далее Лажечников, сам Ермолов посоветовал Барклаю де Толли послать именно Остермана под Островное, чтобы задержать неприятеля и тем облегчить операции целой русской армии.
«За что ж отдавать все одному лицу и лишать другого того, чего уже никто лишить его не может?» – справедливо вопрошает писатель. – «…я сказал бы, что оба равно были виновниками победы: Остерман славно начал и вел дело, Ермолов славно довершил его. Но…что ни говори и ни пиши, а история, упоминая о Кульмском деле, поставит имя Остермана на первое место, а Ермолова на второе, и никакой богатырь-писатель не переместит их. Это засвидетельствовал государь Александр I, наградив первого за Кульмское дело орденом св. Георгия 2-го класса… К этому свидетельству присоединился голос целого народа чешского, поднесшего ему в признательность за спасение своё дорогой сосуд, который скромный победитель передал… в церковь Преображенского полка».
Естественно, отношение графа Александра Ивановича к Ермолову после описанных выше выступлений Погодина и Давыдова испортились. Все контакты между ними прекратились. В 1820 году Ермолов, тогда главнокомандующий на Кавказе и когда граф уже несколько месяцев был отставлен от командования гренадерским корпусом и жил в Петербурге, послал Остерману какую-то официальную бумагу. На конверте значилось: «Командиру гренадерского корпуса, графу Остерману-Толстому». Лажечников пишет: «Граф, вообразив, что это “какая-то насмешка, приказал мне написать на конце бумаги: “Генерал Ермолов должен знать, что граф Остерман не командует более гренадерским корпусом, и потому бумага возвращается ему назад”.».
Кстати, в одной из своих статей Погодин пишет, что во время своего нахождения в Женеве в 1846 году он узнал, что Остерман просил русского священника в Женеве доставить ему портрет Ермолова. «Вероятно, годы угомонили его недоброжелательство к Алексею Петровичу. У гроба вражда и соперничество исчезают, уступая место суду истории», – заключает этот эпизод Лажечников.
Погодин пишет, что он не преминул сообщить об этом желании Остермана-Толстого Ермолову, что доставило Алексею Петровичу большое удовольствие. Что только доказывает, что неприязнь, приписываемая отношениям Ермолова с Остерманом-Толстым, равно как и его отношениям с князем И.В. Васильчиковым, была наносной и, по всей видимости, инспирирована завистниками и недругами.
Впрочем, если верить Погодину, то Ермолов и в последние дни своей жизни продолжал считать Остермана-Толстого не в своём уме. Михаил Петрович как-то присутствовал при беседе Ермолова и Давыдова, где те обсуждали тогдашних генералов. Денис Васильевич спросил, кого в случае новой войны можно было бы представить в качестве командиров корпусов.
– У нас, правда, немногие остаются, – ответил Алексей Петрович, – Пален, Остерман – помешанный. У него, впрочем, и в 1812 году примечалось расстройство.
Но скорее всего это было не расстройство, а склонность к эксцентричности.
«Не скрою», – пишет Лажечников, – «что граф Александр Иванович имел большие странности. Некоторые его эксцентричности, разглашаемые, как водится, с прибавлениями, доходили до Петербурга, где остряк Нарышкин умел передавать их в самом смешном виде».