Отечественная война
О том, что Тильзитский мир непрочен и недолог, поняли многие сразу, и в первую очередь император Александр I. К 1812 году стало для всех очевидно, что войны с Францией не избежать. Уже в 1811 году на западной границе империи стали концентрироваться войска – и русские, и «всегда правые большие батальоны» Наполеона.
В марте 1812 года, Петербург один за другим стали покидать гвардейские полки. Когда в путь тронулся Преображенский полк, генерал-лейтенант Остерман-Толстой выехал к Нарвской заставе, чтобы проводить своих бывших однополчан. Он увидел издали Александра I, напутствовавшего войска необычными словами: «В добрый путь!». Как никогда раньше Остерман почувствовал своё отсутствие в армии, но обращаться к императору с просьбой о восстановлении на службе не стал. Самолюбие и гордый характер не позволяли.
Когда Александр находился в Вильно, Остерман прибыл в Шавли в расположение 1-го пехотного корпуса генерала П.Х. Витгенштейна (1768-1843), занимавшего крайний правый фланг 1-й западной армии между Россиенами и Кейданами, и выразил желание служить в корпусе в любой должности – хоть волонтёром. Пётр Христофорович, как пишет Ковалёв, обрадовался приезду Остермана и возможности посоветоваться с ним по волновавшим тогда всех вопросам. Армейские корпуса располагались слишком далеко друг от друга, а Наполеон был совсем рядом, и в случае нападения французов корпуса вряд ли смогли бы достаточно быстро соединиться. К Витгенштейну и Остерману в Шавли приезжали в это время корпусные командиры Н.А. Тучков (1765-1812) и П.А. Шувалов и в откровенных беседах высказывали свои опасения по поводу возможного развития событий. К сожалению, пишет Ковалёв, многие из их опасений скоро оправдались: все армии России встретили вторжение французов разъединёнными.
13 июня от Барклая-де-Толли в Шавли прибыл офицер и сообщил о переходе французских войск через Неман. Согласно плану, корпус Витгенштейна должен был начать отступление по согласованному маршруту. Едва он выступил, как поступили сведения о том, что со стороны Ковно ему наперерез быстро двигаются французы. 15 июня корпус достиг м. Вилькомир, и почти одновременно там появился корпус маршала Удино. Когда русские начали переправу через реку Свенту, арьергард генерала П.Я. Кульнева (1763-1812) уже вступил с противником в бой.
В течение двух часов 3-тысячный отряд Петра Яковлевича отражал натиск превосходящих сил противника, когда среди его солдат появился высокий генерал в очках и с орденом св. Георгия III степени на груди. Он подавал советы артиллеристам, участвовал в отражении кавалерийских атак французов и помогал наладить порядок на переправе. При этом он не вмешивался в распоряжения ни Витгенштейна, ни Кульнева. Пётр Христофорович потом докладывал в Петербург, что генерал-лейтенант Остерман-Толстой участвовал в бою как волонтёр.
Слухи о поступке Остермана-Толстого быстро распространились в армии, и 19 июня находившийся в Свенцянах император получил донесение генерал-адъютанта Ф.П. Уварова (1773-1824), в котором тот доложил о том, что граф Остерман полагает явиться в главную квартиру с тем, «чтобы быть готову на всякое употребление… хотя на ординарцы вашему величеству…». Уваров симпатизировал опальному самолюбивому генералу и не побоялся обратиться к не менее самолюбивому монарху с намёком на ненормальное его положение в тяжёлую для страны годину.
Александр не стал дожидаться момента, когда Остерман попросится к нему в ординарцы: 23 июня он разрешил ему вернуться на службу, а 25 июня Остерман прибыл в место расположения 4-го пехотного корпуса в м. Замоши. Как раз в это время заболел командующий этим корпусом граф П.А. Шувалов, и Александр I назначил Остермана на его место. Корпус состоял из двух «братских» дивизий - 11-й и 23-й, которыми соответственно командовали генерал-майоры братья Н.Н. Бахметев и А.Н. Бахметев, и насчитывал всего около 8 тысяч человек. С ним Остерман проделал всю кампанию 1812 года.
Назначение Остермана произошло без ведома Баркла-де-Толли и без формального приказа о назначении. Фельдмаршал сильно обиделся, считая это проявлением к нему монаршего недоверия. Реакция умного и деликатного Михаила Богдановича сильно расстроила Александра, и ему пришлось объясняться: Шувалов заболел внезапно, а в создавшемся положении, когда на корпус в любое время мог напасть противник, оставлять его без командира было невозможно. А приказ… Приказ можно издать и позже.
К войне готовились, но, как всегда, времени на это не хватило. И как всегда, обнаружились большие беспорядки в обеспечении армии. Призыв Суворова расстреливать каждого второго интенданта, услышан не был, и армейские снабженцы по-прежнему грели руки и карманы на поставках продовольствия и других материалов. Даже у великого князя Константина Павловича, «пожертвовавшего на алтарь отечества» 150 лошадей, ремонтники забраковали больше половины.
Главный медик действующей армии Я.В. Вилие (1768-1854), энергично взявшись за наведение порядка в медицинском обеспечении армии, встретил, мягко говоря, противодействие в некоторых армейских кругах, которые захотели убрать «беспокойного» лекаря из армии, чтобы он не мешал им творить свои интендантские делишки. Об этом Яков Васильевич сообщил в письме из Красной Пахры от 12 сентября 1812 года главному управляющему военными делами при Госсовете «преданному без лести» графу А.А. Аракчееву. Как явствует из письма, в защиту медика выступили генералы Ермолов, Коновницын, Кутайсов и Остерман-Толстой, и Вилие остался при армии и сделал потом много полезного для раненых солдат и офицеров.
…26 июня государь прибыл в Дрисский укреплённый лагерь. В этот момент, пишет Попов, он считал его крайней точкой отступления, полагая дать здесь французам генеральное сражение. Корпус Остермана-Толстого вместе со всей армией прибыл в Дрисский лагерь 27 июня 1812 года и занял место на левом крыле. Он, как и другие военачальники, осмотрел укрепления лагеря и поинтересовался мнениями коллег.
– Мы вступили сюда, думая, что неприятель явится за нами, – сказал ему Витгенштейн, – но он никогда не поступит так глупо. Он прямо идёт по дороге в Смоленск, где нет ни души, и нам придётся бежать за ним стремглав, чтобы настичь его.
Во время осмотра лагеря Александр появился в сопровождении многочисленной свиты. Наблюдавшим за ним генералам Тучкову, Багговуту, Дохтурову и другим резануло зрение наличие в них многочисленных иностранцев – итальянца Ф.О. Паулуччи (1779-1849), пруссака К.Л.А.(П) Фуля (1757-1826), шведа Г.М. Армфельта (1757-1814), француза А.Ф. Мишо (1771-1841), гессенского немца Беннигсена и др., которые, щеголяя своими знаниями, наперебой обсуждали достоинства и недостатки Дрисского лагеря. Особенно витийствовал Паулуччи, начальник штаба 1-й западной армии, говоривший о том, чтó следовало бы сделать вчера или позавчера, а русских генералов в этот момент больше интересовало то, что следовало бы сделать завтра. Остерман, верный своему характеру, гневно и отчётливо произнёс так, чтобы слышали все:
– Для вас Россия – мундир, вы его наденете и снимете, для меня она моя кожа.
Получив мнение военных о том, что Дрисский лагерь для обороны не годится, император отдал приказ отступать к Полоцку. Армия шла в двух колоннах: в левой маршировали корпусы К.Ф. Багговута и Ф.П. Уварова, а в правой – Остермана-Толстого и Тучкова. 6 июля армия прошла через Полоцк и расположилась лагерем на Витебской дороге. На следующий день она возобновила движение общим направлением на Витебск. К облегчению многих Александр покинул армию и поехал в Москву.
11 июля в Витебске Барклай-де-Толли созвал совещание корпусных начальников и объявил о скором воссоединении под Оршей со 2-й западной армией Багратиона и о начале наступательных операций. После нескольких дней отдыха Михаил Богданович предложил идти на Оршу. Перед совещанием новый начштаба Ермолов встретился с Остерманом-Толстым и, сославшись на то, что не пользуется у Барклая достаточным доверием и авторитетом, попросил его сказать командующему, что для соединения с П.А. Багратионом (1765-1812) нельзя задерживаться в Витебске, и что выступить к Орше следовало немедленно, тем более что армия достаточно отдохнула в Дрисском лагере.
Остерман так и поступил. Его поддержали Ермолов и Дохтуров, но Барклай своё решение задержаться на несколько дней в Витебске не изменил. Никто ещё не знал, что Могилёв был занят не войсками 2-й западной армии, а корпусом маршала Даву, и что уже на следующий день идти на Оршу не будет никакого резона, потому что к ней уже приближались войска маршала Груши. Не знал и Остерман, что через день его корпус будет участвовать в кровопролитном бою, чтобы сдержать натиск французов и дать возможность армии более-менее спокойно уйти из Витебска.
13 июля Барклай-де-Толли получил донесение о том, что крупные силы противника появились у м. Островно, находившегося в 15 верстах к западу от Витебска, и решил послать туда пехотный корпус, придав ему кавалерийские части. Ермолов пишет, что он предложил Михаилу Богдановичу графа Остермана-Толстого: «Надобен был генерал, который дождался бы сил неприятельских, и они бы его не устрашили. Точно таков был Остерман, и он пошёл с 4-м корпусом». Остерман получил в подкрепление четыре кавалерийских полка – Нежинский и Ингерманландский драгунские, Сумской гусарский и лейб-гусарский - и роту конной артиллерии с 6-ю орудиями. Всего у него оказалось около 14 тысяч человек. Но силы неприятеля значительно превосходили это число.
В 12 верстах от Витебска наши 2 эскадрона драгунов16 с 6-ю лёгкими орудиями наткнулись на французский пикет из отряда корпуса Нансути, прогнали его и ещё несколько французских разъездов и, увлекшись погоней, преследовали их до самого Островно. Там они неожиданно наткнулись на два кавалерийских корпуса и один пехотный полк прибывшего в Островно и принявшего общее командование маршала Мюрата. Мюрат с минуты на минуту ожидал подхода пехотных дивизий вице-короля Евгения Богарнэ и немедленно отдал приказ о наступлении. Французы легко разбили и рассеяли драгунов и захватили у них всю артиллерию. Это были первые трофеи армии Наполеона в русском походе.
Примечание 16. Ермолов пишет о лейб-гусарах. Конец примечания.
Остерман поспешил на выстрелы и, не доходя до Островно, применяясь к рельефу местности, выстроил свой корпус поперёк дороги и стал ждать противника. Всё началось с сильной артиллерийской дуэли, и обе стороны несли большие потери, но в относительном исчислении потери русских были ниже, поскольку их численность была вдвое меньше, чем у Мюрата. Знаменательны слова графа, сказанные под Островно: яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских, трудно было перевозить наши пушки, заряды кончились, они смолкли. Спрашивают графа:
– Каков будет приказ?
– Стоять и умирать, – отвечает он.
Неприятель атаковал Остермана в одиннадцатом часу дня, но после нескольких неудачных попыток сдвинуть русских со своих позиций отступил. Мюрат усилил кавалерию пехотой из корпуса, прибывшего за ним Богарнэ. Комбинированная атака французов также оказалась не очень успешной, к тому же на помощь Остерману к ночи прибыл кирасиры и лейб-гусары Уварова, а за ней – 3-я пехотная дивизия П.П. Коновницына (1764-1822).
Сражение прекратилось только к 10 часам вечера. Опасаясь обхода, Остерман в полном порядке отступил к опушке леса, лежащего в трёх верстах от Островнова. «Войска 4 корпуса отступали, батальоны были ослаблены, но люди были бодры и пели песни», – вспоминал впоследствии Н.Н. Муравьёв-Карский (1794-1866)17. – «В сущности нас не разбили, напротив того, мы удержали место против превосходных сил».
Примечание 17. Муравьёв-Карский Н.Н. Записки. «Русский архив», вып. №№9 и 10 1885 г. и вып. №1 1886 г. Конец примечания.
Друзья и соратники, пишет Ковалёв, поздравляли Остермана с победой, кто-то из них сказал: «Это подвиг, достойный римлян!», на что граф возразил: «Почему же не русских?».
Ночью войска графа Александра Ивановича сменила 3-я пехотная дивизия Коновницына, занявшая позиции у дер. Какувячин, в то время как части Остермана оставались в резерве. Потом к ним подошёл с 1-й гренадёрской дивизией Тучков 1-й, и бой ещё продолжался. Французы ввели в бой до 60 тысяч человек, и Наполеон впервые во время этого похода командовал боем.
Барклай между тем решил дать французам генеральное сражение, надеясь этим облегчить положение 2-й западной армии. 14 июля французы возобновили атаки, и дивизия Коновницына, поддерживаемая частями Уварова и Тучкова, медленно отступала к Витебску. На следующий день Наполеон появился со своим штабом под Витебском. В это время было получено известие из 2-й западной армии о том, что противник занял Могилёв, и что армия взяла направление на Смоленск. Необходимость задерживаться в Витебске отпала, и армия Барклая тремя колоннами вечером 15 июля неслышно покинула Витебск. 4-й пехотный корпус графа Остермана-Толстого отступал в левой колонне вместе со 2-м пехотным корпусом, держа направление на город Поречье. Арьергард Остермана составлял 2-й резервный кавалерийский корпус.
Наполеон был так уверен в том, что русские дадут ему шанс сразиться под Витебском, что не поверил сообщениям о том, что они ушли. Он лично отправился на место стоянки армии Барклая, но ничего там не обнаружил. Впрочем, один признак был найден… в виде спавшего в кустах русского солдата. Он и не слышал, как его товарищи покинули лагерь. Ох и крепко же спят русские люди! Его представили перед Наполеоном, но он не смог ничего сообщить, в каком направлении исчезла армия.
22 июля настал день соединения 1-й и 2-й западной армий. За 7 недель отступления 1-я армия прошла 500, а 2-я – 750 вёрст. Далее последовала оборона Смоленска, в которой сильно потрепанный корпус Остермана не участвовал, а сам Остерман наблюдал за сражением издалека, находясь на Пореченской дороге. Корпус Остермана принимал уже участие в бою при Валутиной Горе (или у Лубино), так мало освещённом в нашей исторической литературе. Бой этот имел для русской армии жизненно важное значение18.
Примечание 18. Французы называют этот бой «днём под десятой верстой», потому что он состоялся в 10 верстах от Смоленска. Конец примечания.
После сдачи Смоленска армии Барклая и Багратиона устремились по московской дороге к Москве, следуя вдоль Днепра и пытаясь оторваться от наседавшей на них французов. По противоположному берегу Днепра с большим опережением следовал корпус маршала Жюно с задачей перерезать русским пути отступления на Москву и замкнуть вокруг них кольцо окружения. Небольшой отряд (около 2400 человек) под командованием бригадного генерала П.А. Тучкова (3-го) поставил на пути корпуса Даву заслон, чтобы дать возможность основным силам армии более-менее спокойно отступить к Москве. Завязался упорный бой, в котором обе стороны ввели дополнительные резервы и который длился с утра до позднего вечера. Маршал Жюно по непонятным причинам отказался форсировать Днепр и спокойно наблюдал за тем, как 3-я пехотная дивизия генерала Гюдена из корпуса Даву безуспешно пыталась потеснить русский арьергард. В конечном итоге план Наполеона окружить и уничтожить русские армии провалился, и 1-я и 2-я западные армии успешно миновали Валутину Гору, в то время как раненый Тучков попал в плен. В бою погибло около 9 тысяч французов и 5 тысяч русских. Генерал Гюден потерял в бою обе ноги и скончался19.
Примечание 19. Летом 2019 года могила Гюдена была найдена русскими поисковиками, а к её останкам прибыли французские представители. Конец примечания.
Н.Н. Муравьёв (Карский) проливает некоторый свет на детали боя. Он пишет, что корпус Остермана-Толстого ценой больших потерь спас армии Барклая и Багратиона от окружения и продержался против превосходящих сил французов достаточно ровно столько, чтобы дать им уйти из подготовленной Наполеоном ловушки. «К Остерману было послано много полков на помощь», – пишет Николай Николаевич, – «между прочими и гренадерские, которые также много потерпели».
По прибытии в Царёво Займище 17 августа 4-й пехотный корпус вошёл в более крупное войсковое соединение, которым командовал М.А. Милорадович (1771-1825) и которое под Бородино займёт правое крыло обороны. Армией уже командовал М.И. Кутузов.
…В начале Бородинского сражения генерал-лейтенант Остерман-Толстой со своим корпусом находился рядом с просёлочной дорогой, ведущей до деревни Горки, а правый фланг его позиции в свою очередь занимала 11-я пехотная дивизия, выстроенная в 2 линии батальонных колонн. В 1-й линии находились Кексгольмский и Перновский полки, а во второй линии – Полоцкий и 33-й егерский полки и 1 батальон Елецкого полка. Кроме того, в боевом порядке корпуса находился 1-й сводный гренадерский батальон. Несколько впереди, примерно в 200 метрах, были рассыпаны стрелки из каждого полка по 70-80 человек. Левый фланг корпуса занимала 23-я пехотная дивизия, в 1-й линии стояли Рыльский и Екатеринбургский полки, а во 2-й линии – Копорский полк.
«Склонный к меланхолии, чуть рассеянный, скептичный Остерман, как правило, небрежно одетый, являл полную противоположность жизнерадостному, увлекающемуся, бравирующему избытком сил, щеголеватому Милорадовичу, с которым, тем не менее, с той поры их навсегда связала самая тесная дружба», – пишет Ковалёв. – «Оказавшись в обществе энергичного Милорадовича, он залезал вместе с ним на колокольню церкви в селе Бородине с тем, чтобы оттуда разглядеть расположение французской армии. Было заметно, как французы стягивали свои силы против левого крыла, составляемого армией Багратиона, и несомненным казалось, что главный удар противник нанесет именно там». «Не лучше ли было отправить мой корпус теперь же на левое крыло?» – думал Остерман.
Наслушавшись доводов Беннигсена, Барклая-де-Толли, Ермолова и других генералов, Остерман решил справиться о мнении своего начальствующего родственника. ˮНе делаем ли мы тут ошибки?ˮ – спросил он Кутузова. Кутузов одним глазом зыркнул на Остермана так, что тот почувствовал себя вновь 14-летним прапорщиком. ˮВот и Буонапарте, наверное, думает, не делаем ли мы тут ошибки?ˮ – произнес полководец и не сказал больше ни слова. С наступлением сумерек Милорадович показал Остерману приказ главнокомандующего: «Если неприятель главными силами будет иметь движение на левый наш фланг, где армия князя Багратиона, и атакует, то 2-й и 4-й корпуса идут к левому флангу, составив резерв оной».
Так на деле и вышло. Неприятель на позиции 4 корпуса больших поползновений не демонстрировал. Н.Н. Муравьёв, находившийся рядом, пишет, как все увидели «эскадрон неприятельских конных егерей, который, отделившись от своего войска, прискакал на поле, противулежащее нашему правому флангу». Французы спешились, форсировали р. Колочу и вступили в перестрелку с егерями 4 корпуса. И тогда Остерман-Толстой приказал пустить в них несколько ядер.
Наполеон направил главный свой удар на левый фланг, и когда Багратион попросил подкреплений, 4-й корпус был перемещён ближе к центру, заняв позиции справа от кургана с батареей Раевского. Это произошло сразу после того, как положение на батарее спас генерал Ермолов вместе с начальником артиллерии 1-й западной армии генералом А.И. Кутайсовым (1784-1812). «С громким барабанным боем полки остерманские шли скорым шагом позади первой линии и батареи», - писал в своих записках Барклай-де-Толли. Находившийся рядом Кутузов напутствовал их несколькими ободрительными словами и осенял знамением креста.
Только что прибывшие части Остермана-Толстого немедленно атаковала конница 2-го французского корпуса, однако русская пехота выдержала этот натиск. Особо отличились Кексгольмский, Перновский и 33-й егерский полки, которые удачно ответили французам батальным огнём. Барклай сообщает, что в критический момент, когда положение на батарее Раевского спас Ермолов и Кутайсов, сумевшие организовать контратаку на французов, пехота Остермана отражала атаку французских кирасир и уланов. Пехотинцы-егеря и перновцы подпустили конницу на 60 шагов, а затем открыли по ним, по словам Муравьёва, «такой деятельный огонь, что неприятель был совершенно опрокинут и в большом расстройстве искал спасение своё в бегстве».
Сильно потрёпанные дивизии И.В. Васильчикова (1775-1847) и И.Ф. Паскевича (1782-1856) были выведены в тыл, и вместо них поставлены свежие части: 24-я пехотная дивизия генерала П.Г. Лихачёва (1758-1813) и части 4-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта А.И. Остерман-Толстого. Им предстояло отражать третью атаку французов на батарею Раевского. Во время боя недалеко от Остермана ударилось о землю ядро. Взрывной волной его сбросило с лошади и засыпало землёй и контузило. Когда он пришёл в себя от контузии, его снесли на перевязочный пункт в д. Князьково. Обнаружив там среди раненых командиров своих обеих дивизий братьев Бахметевых и Ермолова, Остерман решил вернуться в строй. Он вернулся к своим воинам как раз в тот момент, когда французы взяли, наконец, батарею Раевского, и простоял, не двигаясь с места до наступления темноты, которая и прекратила бойню.
После падения батареи Раевского 4-й корпус Остермана при поддержке конногвардейцев и кавалергардов отражал новые атаки французской конницы. Бывший адъютант Милорадовича Ф.Н. Глинка пишет20: «Корпус Остермана, имея перед собой глубокий овраг Горецкий и на правой руке дивизию П.М. Капцевича (1772-1840), представлял опору надёжную и вместе отпор грозный». Ермолов пишет, что пехота Милорадовича, Коновницына и Остермана-Толстого «успела твёрдостью своею оборону нашу сделать менее сомнительною».
Примечание 20. См. «Письма русского офицера», М., 1870 г. Конец примечания.
К пяти часам вечера атака французов выдохлась, и сражение на этом участке затихло. «Но русские, повторим это ещё раз, были крепки в двух важных пунктах: за оврагом Горецким и на высотах Семёновских», – пишет Глинка.
Граф Остерман, верный своему принципу не забывать никого из участников сражения, в наградном списке 23-й пехотной дивизии, писал:
«Лейб-гвардии конной артиллерии поручик Гельмерсон до прибытия моей артиллерии более получаса удерживал 6-ю орудиями…пространство для целей батареи…, чем спас часть моей пехоты и позволил батарейной артиллерии занять своё место».
В представлении Барклая-де-Толли Кутузову об Остермане говорится:
«…Примером своим ободрял подчинённые ему войска так, что ни жестокий перекрёстный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место своё до окончания сражения».
Примерно такую же оценку дал мужеству и отваге генерала М.И. Кутузов:
«Остерман-Толстой примером своим вселял уверенность в войсках так, что ни жестокий огонь артиллерии, ни атаки конницы неприятеля не смогли сломить стойкость русских солдат».
За мужество и храбрость, проявленные в Бородинском сражении, Остерман-Толстой был награждён орденом Александра Невского. Кроме него этой награды удостоились Дохтуров, Милорадович и Раевский.
27 августа отступившая армия (к этому времени потрёпанная 2-я армия, лишившаяся своего командующего, была ликвидирована, а её части присоединились к 1-й армии) имела ночлег неподалёку от Можайска.
1 сентября граф Александр Иванович принял участие в знаменитом совещании русских военачальников в Филях, находившихся в четырёх километрах от Москвы. Остерман-Толстой поддержал на нём военного министра М.Б. Барклая-де-Толли в его мнении о нецелесообразности давать перед Москвой новое сражение, чтобы сохранить армию. Он и Н.Н. Раевский (1771-1829) сказали, что Москва – это ещё не вся Россия, стоит цель защитить не Москву, а всё отечество. Беннигсен, Ермолов и Коновницын предложили атаковать противника, но когда граф Остерман спросил Беннигсена (несколько неосновательно, как замечает в своих записках Барклай), может ли тот ручаться за успех, Беннигсен ответил в том смысле, что совет был собран именно потому, что возникли сомнения в успехе21.
Примечание 21. Ковалёв пишет, что из всех собравшихся за столом военачальников Остерман-Толстой ненавидел только одного из них – Беннигсена, участника убийства императора Павла. Это обстоятельство или что-то другое, но граф не мог переносить самодовольного вида этого гессенского немца, поэтому его вопрос к нему и был произнесен не без некоторой запальчивости и неприязни. Конец примечания.
Страсти кипели, но ни к какому решению генералы прийти никак не могли. Гречена пишет22:
Когда все уже изрядно устали спорить, граф Остерман-Толстой сказал: «Москва не составляет России. Наша цель не в одном защищении столицы, но всего отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии».
Примечание 22. Гречена Е. Война 1812 года в рублях, предательствах и скандалах, М., 2013 год. Конец примечания.
Кутузов выслушал все мнения, а потом принял известное и заранее обдуманное им решение: Москву оставить и готовить силы к уничтожению Наполеона в глуби России23. Корпус Остермана-Толстого шёл в арьергарде.
Примечание 23. Ермолов пишет, что буквально накануне совещания Кутузов говорил: ”Скорее пасть при стенах Москвы, нежели предать её в руки врагов». Он критически относился к «придворным» интригам Кутузова, окружившего себя льстецами и интриганами, влиявшими на распоряжения фельдмаршала. Кутузов неприязненно относился к Беннигсену, но терпел его благодаря высокому званию и военному дарованию. Барклай-де-Толли, пишет Ермолов в своих записках, после оставления Москвы французам уже в должности военного министра России, покинул штаб-квартиру армии с тяжёлым сердцем. Михаил Богданович не мог спокойно наблюдать за падением дисциплины в войсках и непрофессиональными, зачастую противоречащими друг другу, распоряжениями Кутузова. Все его рекомендации Кутузов демонстративно игнорировал. Конец примечания.
13 сентября Остерман-Толстой получил от Барклая приказ идти к Чирикову, где уже находилась 26-я дивизия Паскевича. На подходе к Чирикову его аванпосты имели «сильное дело» с противником. В октябре корпус графа находился в районе Ельни «для наблюдений».
И.И. Лажечников пишет, что после своего отъезда из армии Барклай-де-Толли 25 сентября отправил из Калуги графу Александру Ивановичу письмо, в котором выражал глубокую грусть, расставаясь с бывшими боевыми товарищами, но выражал и надежду, что в армии остались «достойные вожди, которые поддержат честь его». «Любопытно было знать, кто из тогдашних корпусных командиров получил подобное письмо, а кто – нет», – заключает писатель этот эпизод.
В конце сентября – начале октября корпус Остермана-Толстого располагался в Тарутино, о чём сообщает в своих очерках князь Н.Б. Голицын (1794-1866), один из его адъютантов. Голицын пишет, что 4-й корпус выступил против французов 5 октября и имел с ними несколько столкновений в т.н. Тарутинском бою.
А.И. Ульянов24 называет Тарутинский бой «Боем на реке Чернишне», а французы – «Сражением в Виноково». Место боя, где Чернишна впадала в Нару, находилось в 8 вёрстах к северу от Тарутинского лагеря. Было принято решение атаковать т.н. корпус Мюрата – разношёрстное и начинавшее разлагаться соединение французских, немецкий и польских частей в количестве 26 541 человека.
Примечание 24. Ульянов А.И. Бой на реке Чернишне, сб. Котляковой Н.В. и Назарян Е.А. «От Тарутино до Малоярославца», Калуга, Золотая аллея, 2002 г. Автор указывает на неадекватное описание Тарутинского боя русскими историками – как царскими, так и советскими, причём русские эксперты склонны преувеличивать, а французские – преуменьшать его значение. Конец примечания.
Кутузов был противником активных действий, и инициаторами боя выступили Беннигсен и Милорадович. Они-то и возглавили два крыла русской армии, выступившие против Мюрата: Милорадович – левое, а Беннигсен – правое крыло, наносившее главный удар. 4-й пехотный корпус Остермана-Толстого, входивший в группировку Беннигсена, должен был атаковать центральную позицию противника, где ему противостояли части поляка Понятовского, швейцарца Дюфура и француза Нансути. Сосредоточение войск было осуществлено в ночное время с соблюдением строгой секретности – в суть операции не были посвящены даже корпусные командиры, а атаку планировалось начать на рассвете 5 октября.
Вечером 4 октября Кутузов приехал из Леташевки в Тарутино, чтобы проследить, как идёт подготовка к наступлению и обнаружил, что приказ ещё не поступил в войска. Нигде не могли найти начштаба Ермолова (!) – он присутствовал на званом обеде, а без него вскрыть пакет никто не решился. Свидетели утверждали, что таким разгневанным, как в тот вечер, фельдмаршала никто не видел.
Пришлось отложить операцию на 6 октября, но секретность её сохранить не удалось, и противник каким-то образом узнал о ней заранее. Ульянов пишет, что французы, по всей видимости, имели в русской армии высокопоставленного осведомителя. Впрочем, французы по своей халатности не смогли воспользоваться его сведениями, и русские войска застали их сонными.
Войска выступили в 19:00 5 октября. К атаке Беннигсен подготовил 4 колонны, Остерман-Толстой выступал третьим вслед за лейб-казаками В.В. Орлова-Денисова (1775-1843) и Багговутом. Милорадович на левом фланге, имевший задачу связать правый фланг французов, в это время пока бездействовал. Общее руководство операцией взял на себя Кутузов.
Продвижение 2-го пехотного корпуса Багговута и 4-го пехотного корпуса Остермана сильно замедлил густой лес, и многие полки вообще заблудились в лесу. В полном объёме поставленную задачу выполнил лишь корпус Орлова-Денисова. В 7:00 6 октября он произвёл атаку на лагерь генерала Себастиани и полностью разгромил и захватил его.
Багговут, не дождавшись большинства своих полков, начал атаку на село Тетеринки, где был штаб Мюрата, но наткнулся на ожесточённое сопротивление и погиб в бою, чем внёс смятение в ряды наступавших. Командовавшие по очереди его корпусом Беннигсен, принц Евгений Вюртембергский (1788-1857) и генерал З.Д. Олсуфьев (1772-1835) переломить настроение солдат не смогли, и Беннигсен скомандовал отступление. Прибывший генерал-адъютант Коновницын пытался активизировать действия 4-го пехотного корпуса, но егеря Остермана, не имея достаточной поддержки, большого успеха также не имели.
Во время сражения, пишет Ульянов, Беннигсен на некоторое время потерял контроль за управлением войсками и не знал, что происходило в корпусе Остермана-Толстого. Милорадовича в решающий момент отозвал к себе Кутузов, и его левое крыло практически бездействовало. Одним словом, и планирование, и осуществление операции оставляло желать лучшего. Пользуясь несогласованностью действий русских, Мюрат со своим корпусом организованно отступил к Спас-Купле, а потом к Вороново.
Остерман-Толстой, пишет Лажечников, после Тарутинского дела «впал в глубокую задумчивость», потому что, как говорит Ермолов в своих записках, «4-й корпус графа Остермана-Толстого не прибыл по назначению и в деле почти не участвовал». Этот случай мог произойти и по ошибке квартирмейстеров, давших в темноте неверное направление корпусу, однако невыполнение графом приказа сильно огорчило его. Потом его критики поставят ему это в вину.
Русские войска с музыкой возвратились в лагерь. Победа была одержана, хотя и была неполной. Как бы то ни было, это был первый выигранный русскими наступательный бой, и он способствовал поднятию в русском лагере настроения. Наступавшие потеряли около 1200 человек убитыми и ранеными, в то время как потери французов оценивались около 2–2,5 тысяч, не считая пленных (их количество колебалось от 1 до 2 тысяч)25. Александр I щедро наградил и генералов, и офицеров, и солдат.
Примечание 25. Ульянов сообщает, что лейб-казаки Орлова-Денисова захватили в плен множество французских артиллеристов, но потом, после совместной попойки в Тарутинском лагере, на радостях отпустили их вместе с личным оружием на свободу. Конец примечания.
Через неделю после описанного боя 4-й корпус находился уже под стенами Малоярославца, правда, когда основные бои там уже были закончены. А.А. Васильев пишет26, что после ожесточённых боёв к русской армии подошли войска Милорадовича. Корпус Остермана-Толстого вместе с другими частями образовал левое крыло русской армии во второй линии, заняв выгодную позицию по обеим сторонам Серпуховской дороги в надежде встретить противника, но скоро все узнали, что Наполеон отступил на старую Смоленскую дорогу.
Примечание 26. Васильев А.А. Сражение за Малоярославец 12 октября 1812 года. Сб. Котляковой Н.В. и Назарян Е.А. «От Тарутино до Малоярославца», Калуга, Золотая аллея, 2002 г. Конец примечания.
Барклай-де-Толли пишет, что преследуя отступавших французов, он находился в постоянном контакте с Милорадовичем и Остерманом и часто все трое ночевали в одной избе. Для перехвата отступающей французской армии Остерману-Толстому было предписано идти через Медынь к Вязьме. 22 октября его корпус подошёл к Вязьме и ударил во фланг частям маршала Даву, с которыми сражался Милорадович, чем и довершил его поражение, и вошёл в горящую Вязьму. Голицын пишет, что погода в это время стояла тёплая, и у многих русских стала исчезать надежда на наступление зимы. Но у Остермана-Толстого оказался термометр, который скоро зафиксировал наступление крепких морозов, предвестников гибели наполеоновской армии.
В течение всего 26 октября 4-й корпус дрался под Дорогобужем, выбивая французов из их укреплений и освобождая многих русских пленных. Термометр командира корпуса уже показывал –26º, и мороз сильно доставал и русских воинов, зачастую ночевавших в открытом поле. Недостаток провизии заставил корпус отказаться от следования к Смоленску, и пришлось сворачивать на Кобызёво. На долю Остермана под Кобызёвым досталось пленение 4000 замёрзших и обессиленных французов.
Когда фельдмаршал Кутузов имел свою штаб-квартиру в Ельне, Остерману было приказано находиться неподалёку впереди. Одним из первых Остерман-Толстой доложил Барклаю-де-Толли о том, что французская армия покинула Смоленск в направлении на Красное.
В составе корпуса Остермана-Толстого, имевшего общее направление на Красное и состоявшего по-прежнему под начальством Милорадовича, со 2/14 ноября находился и кавалерийский корпус И.В. Васильчикова. А.И. Остерман-Толстой имел задачу не давать французам сворачивать со старой Смоленской дороги влево, на Могилёв. 5 ноября Кутузов предписывал графу Остерману двинуться к большой дороге на Корытню, «дабы показать неприятелю, что мы его под Смоленском остановить намерены, между тем, не препятствуйте ему идти на Красное, тем более тесните его с тыла, дабы прогнать его к нам; а здесь готовим мы ему новое движение и отрежем ему отступной марш».
После сражения под Красным, где Остерман-Толстой снова был ранен, французская армия стремительно покатилась на запад к Орше, в то время как русская армия не всегда и не везде поспевала за ней. В письме императору Александру Кутузов оправдывал свою медлительность, в частности, под Вязьмой рядом обстоятельств, в том числе ложными известиями о действиях Милорадовича.
В середине ноября, пишет Голицын, корпусу Остермана-Толстого был отдан отдых, и в сражениях конца 1812 года он уже не участвовал. В декабре граф после краткого пребывания в Вильно отпросился на отдых для лечения.