Турецкая война 1735-1739 гг.

За поражение в 1733 году в Польше Париж решил взять реванш и стал мутить воду в Константинополе и Стокгольме, стараясь реанимировать там антирусские настроения и направить турок и шведов против России. Русским дипломатам в Стокгольме (М.П. Бестужев-Рюмин), Константинополе (И.И. Неплюев и А.А. Вешняков) и Вене (Л.К. Ланчинский) в 1734-1739 гг. пришлось много поработать, чтобы нейтрализовать происки Парижа. Руководил ими, естественно, вице-канцлер Остерман.

С.Г. Нелипович пишет, что главная выгода союза с Австрией для Остермана заключалась в противостоянии с Османской империей. Россия после неудачного Прутского мира тяготилась отсутствием выхода в Чёрное море, не могла с этим смириться и готовила силы для изменения этого положения. 1720-е и 1730-е годы Турция вела тяжёлую затяжную войну с Персией и тем самым предоставляла России и Австрии определённую передышку. Нелипович пишет, что «отношения России с Турцией давно могли бы перейти в мирное русло», но мешали крымские татары, не прекращавшие свои опустошительные набеги на юг империи. Поскольку посол И.И. Неплюев накануне войны заболел чумой, то всю информацию о положении в Константинополе Остерман получал через Ланчинского от посла Вены в Османской империи Л. фон Тальмана.

Скоро Петербург узнал, что турки готовят нападение на бывшие каспийские провинции России, возвращённые Персии за её военные действия против Турции. В 1733 году события на персидско-турецком фронте развивались довольно для союзников довольно благоприятно, но летом 1735 года крымско-татарская орда вновь попыталась проникнуть через южные районы России в Закавказье. Турецкий султан стал претендовать на Кабарду, находившуюся в вассальной зависимости от России. Война с Османской империей приобрела необычную до тех пор актуальность. Укрепив свои позиции в Европе и на Балтике, Россия могла теперь сосредоточиться на решении т.н. восточного вопроса.

Историк С.Н. Шубинский считал, что Остерман, ставший после смерти Г.И. Головкина великим канцлером, выступал против войны с турками. Нелипович пишет, что «активная деятельность графа в период подготовки войны опровергает это утверждение». Впрочем, не исключено, пишет Сергей Генадиевич, что великий канцлер только хотел попугать османов войной, намекая на союз России с Австрией, Ираном, Польши, Саксонии и Венеции и отнюдь не планировал овладеть Босфором и Дараданеллами, как утверждали некоторые историки. Единственное, чего не хотели в Петербурге, так это затяжной войны. Как всё было на самом деле, попробуем разобраться с помощью Нелиповича и заслуженного профессора Императорского Новороссийского университета А.Л. Кочубинского⁴⁹.

Примечание 49. Солидная  и добросовестная работа проф. Кочубинского – одна из немногих, проливающих свет на события этой «слегка подзабытой» войны. Конец примечания.

С 1736 года Остерман по болезни практически не выходил из своего дома, - болезнь была уже настоящей, но бразды власти крепко держал в руках. В апреле 1736 года Бирон писал в Варшаву послу и другу Кайзерлингу:

«Остерман лежит с 18 февраля и во всё время один только раз брился, жалуется на боль в ушах, обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа…, во-вторых, турецкая война идёт не так, как того желали бы».

В письме от 31 августа 1736 года Бирон, якобы в одиночку занимающийся делами начатой с турками войны, снова жалуется Кайзерлингу: «Теперь вся тяжесть по поводу турецкой войны лежит снова на мне. Его сиятельство граф Остерман уже 6 месяцев лежит в постели. Князя Черкасского вы знаете…». Да, уж – князя Черкасского все знали!

Леди Рондо подтверждает утверждение Бирона: «Графу Остерману, вице-канцлеру империи, поручены дела, но герцог управляет всем».

Мы, однако, не видим, чтобы Бирон, даже если ему и пришлось заниматься делами, связанными с турецкой войной, сыграл в них какую-либо значительную роль. Андрей Иванович и лёжа в постели внимательно следил за развитием событий на южных границах империи. Об это убедительно свидетельствует в своей книге Нелипович. Бироном у него и не пахнет. Тем более что временщик в это время был куда больше увлечён личными проблемами, чем войной с Турцией – его в это время избирали в герцоги Курляндии.

Строев в своей работе приводит записку Остермана Бирону, в которой граф пытается убедить герцога в необходимости войны с турками. В записке, написанной на немецком языке, граф пишет, что главная цель войны с Турцией – уничтожение позорного Прутского мира, восстановление старой границы и обеспечение безопасности империи на южной границе. Записка эта явно принадлежит к тому времени, когда канцлера уже «уговорили». Андрей Иванович не был принципиальным противником войны с турками – просто он считал её преждевременной и полагал, что к ней нужно как следует подготовиться. Теперь, когда война разразилась, он сформулировал её цели.

После подписания союзного договора в 1726 году с Австрией, вынашивающей намерения вытеснить турок из Европы и поживиться новыми территориями на Балканах и на Дунае, шансы на укрепление безопасности России на южных рубежах вроде бы увеличивались. Остерман накануне войны писал посланнику Неплюеву, чтобы тот вёл наступательную политику с турками, напоминая им о том, что Россия имеет союзником сильную Австро-Венгрию, и более тесно сотрудничал с австрийским министром в Стамбуле.

В 1733 году, накануне польского кризиса, Франция, «набив руку» на антирусской политике в Стокгольме, стала в том же духе науськивать и Османскую Порту, призывая её вмешаться в польские события. Внешнеполитическое положение России во второй четверти XVIII века очень похоже на то, которое сложилось в 2014-2015 гг., только роль мирового жандарма играла тогда Франция, вознамерившаяся исключить «варварскую» Московию из европейского «концерта» и отбросить её за Урал.

Кардинал Франции Флери, продвигая в своё время на польский трон Станислава Лещинского, предлагал компенсировать Петербург возвратом Азова, утраченного в 1711 году по Прутскому миру. Предложение это вызвало у Остермана резко негативную реакцию, но очень понравилось Миниху. Сама Турция активной роли пока играть не могла, поскольку была связана войной с Персией, а Персия поддерживала в это время дружеские отношения с Россией. И тогда Остерман даёт указание Неплюеву «не налегать» на Порту, «чтоб не подать ей причины с персиянами скорого мира искать».

Но больному Неплюеву и в самом деле было трудно налегать на Порту. Ещё в 1728 году резидент писал Остерману: «Яко воск таю, слаб нахожусь в истине, сердцем рад, но сила немощна в исправлении должности, прошу на место меня иного резидента прислать, ибо я не вижу пути к продолжению болезни моей». Его помощник Вешняков прибыл в Стамбул в сентябре 1729 года, но Неплюев продолжал тоже оставаться на своём месте ещё 6 лет.

К лету 1734 года обстановка в Польше стала складываться в пользу России, турки продолжали воевать с персами, и Остерман мог на некоторое время перевести дух. Неплюев и Вешняков, между тем, стали писать из Стамбула реляции и настаивать на открытии военных действий против турок. Остерман с решением не торопился – ещё не всё было улажено в Польше – и призывает Неплюева потянуть время и не показывать туркам «противности».

Остерман также рассчитывал на то, что Неплюеву и русской дипломатии удастся, в конце концов, нейтрализовать французское влияние в Порте, и тогда необходимость в войне с турками отпадёт. У него в руках появился козырь: французы в своей запальчивости в переговорах с Остерманом в Петербурге наобещали России военную помощь против турок, если она уступит им в польском вопросе. Остерман планировал проинформировать турок об этой двуличной позиции Флери. Но к войне Россия всё-таки готовилась, чтобы встретить возможное нападение турок во всеоружии.

В марте 1735 года при активном участии канцлера был заключён «вечный союз» с Персией. Россия освобождалась от «балласта» прикаспийских территорий, приобретённых в ходе трудных персидских походов Петра I, и возвращала их обратно Персии. Взамен персы обещали продолжать войну с турками. Россия в противостоянии с Турцией могла теперь чувствовать себя ещё уверенней. Но Остермана, считавшего необходимым оттеснять влияние Порты в Европе постепенно, шаг за шагом, никто не слушал. Давление на Остермана со всех сторон было настолько сильное, что «в конце он уступил и - проиграл», пишет Кочубинский. Остерман и кабинет министров к лету 1735 года пришли к выводу о неизбежности войны, но рескрипты канцлера в Стамбул по-прежнему призывали Неплюева и Вешнякова к умеренности. Нужно было поддерживать у турок иллюзию, что войны не будет. Петербург надеялся застать Порту врасплох. Летом 1735 года Неплюев, наконец, по болезни выехал домой, оставив посольские дела на Вешнякова.

24 января 1736 года Остерман, специально сгущая краски о положении русской армии, провёл беседу с австрийским послом в Петербурге Оштайном (Х.К. фон Оштайн) и потребовал, наконец, чтобы союзница Австрии, в соответствии с договором 1726 года, тоже начала военные действия против турок. Австрия вела в это время войну с Францией, достаточных сил для войны с турками не имела, и Оштайн предложил Остерману начать с Портой переговоры о мире, в которых Вена выступила бы в качестве посредника. Нечестная позиция венского двора возмутила Остермана, но Петербург, тем не менее, посчитал себя достаточно сильным, чтобы начать войну в одиночку. Впрочем, в феврале 1736 года Оштайн проинформировал канцлера, что Австрия приступила к сбору войска в Венгрии. В июне 1736 года Вешняков получил отзывные грамоты султана и собирался покинуть Стамбул, но был арестован. Эти события и стали официальным объявлением войны Турции, хотя боевые действия русских войск уже шли полным ходом.

Но и в этой ситуации Остерман не отвергал мирные переговоры и согласился на посредничество Австрии, хотя и считал это дело малоперспективным. Так оно и получилось. Турция апеллировала с призывами о помощи к европейским правительствам, Стокгольм разжигал воинственные настроения Стамбула, и турки никакого желания вступать с русскими в переговоры не испытывали. Некоторое время спустя обстановка в Европе снова улучшилась для России: Австрия замирилась с Францией, а кардинал Флёри примирился с поражением в Польше. Азов был отвоёван русской армией обратно. Но это было всё, чего русская армия добилась пока в первой фазе войны с османами.

Герман пишет, что Остерман не хотел видеть Миниха главнокомандующим основными силами русской армии и выступал за назначение на этот пост генерала Вейсбаха. Полностью этот план провести в жизнь не удалось, но Остерману удалось добиться разделения командования: Миних должен был штурмовать Азов, а Вейсбах – возглавить экспедицию в Крым. Для Миниха это был удар в самое сердце: с Вейсбахом он рассорился ещё во время польских событий, но ему повезло, потому что Вейсбах скоропостижно умер в Полтаве, не успев выйти в поход, и вопрос отпал сам собой. Впрочем, вместо Вейсбаха появился П.П. Лейси (Лейси), с которым Миних тоже был не в самых тёплых отношениях.

…Расчёт Остермана на внезапность нападения, без формального объявления войны туркам, пишет Кочубинский, оправдался лишь частично. Миниха отозвали из Польши, и он отправился к крепости Азов. Потом у Азова его сменил П.П. Лейси (1678-1751), а Миних возглавил армию у Крымского перешейка. В Стамбуле, доносил Вешняков, возник переполох. Все в Петербурге, кроме Остермана, надеялись на полное сокрушение Оттоманской Порты, даже мечтали о взятии Константинополя, но все надежды скоро рухнули. Армия была плохо подготовлена к военным действиям в условиях жары, засухи и заразных болезней и несла большие потери.

В июне 1736 года Миних вторгся в Крым, разграбил и разорил Бахчисарай, но из-за климатических условий и болезней, поразивших армию, был вынужден оттуда уйти. П.П. Лейси взял Азов и двинулся было к Перекопу на соединение с Минихом, но, увидев отступление его армии из Крыма, повернул обратно. Получилось, что Миних «завоевал» Крым из чистого тщеславия и, положив там более 10 тысяч русских солдат, оставил его снова татарам и туркам. Ни на какую новую крупную операцию русская армия сил больше не имела, и Остерман начал подумывать о мире, пытаясь одновременно подтолкнуть и Австрию к выполнению союзнического долга. В июле турки ответили Австрии отказом на предложения о мирных переговорах и поставили австрийцев в неудобном положении перед Петербургом, требовавшим немедленного вступления союзника в войну.

За развитием событий ревниво следили англичане, Лондон терялся в догадках относительно конечных целей России в этой войне, и в письме от 18/29 сентября 1736 года глава МИД Англии сэр Горацио Уолпол шифром направил К. Рондо указание «проникнуть во взгляды Остермана». Рондо сетовал, что сделать это ему до сих пор так и не удалось.

Кочубинский пишет, что Остерман, в отличие от Миниха, хваставшего, что справится с турками без австрийцев, был к этому времени иного мнения. По отзывам Бирона, он был недоволен отлыниванием австрийцев от военных действий и настаивал на непременной союзнической помощи русской армии. К концу 1736 года Австрия, наконец, изъявила согласие открыть военные действия против Порты, но от обещания до дела прошло ещё несколько месяцев: австрийская армия перешла границу лишь 1(12) июля 1737 года. Роль и настойчивость Остермана в этой подвижке не подлежит сомнению. Но взаимные боевые действия союзников согласованы не были, каждая сторона самостоятельно выбирала направления ударов по турецкой армии, что оставляло для османской армии и пространство, и время для маневра.

Отношения союзников стали натянутыми, доверие друг к другу исчезало, начались дипломатические стычки. Рондо рассказывает, как на одной из встреч с вице-канцлером австрийский посол Оштайн взял резкий надменный тон, и когда Остерман ответил ему тем же, австриец спросил с издёвкой, уж не получил ли граф санкцию императрицы говорить так непочтительно с уполномоченным министром Австрии. Нет, с достоинством ответил Остерман, на это разрешения государыни не требуется, и граф Оштайн прикусил язык.

Что касается планов Петербурга и целей этой войны, то Остерман, несмотря на настойчивые попытки Оштайна и Рондо узнать об этом, хранил молчание. Андрей Иванович в свойственной ему манере отвечал, что всё станет известно на мирных переговорах с турками, когда настанет им черёд. «Остерман ещё умел заставлять других служить России, но не наоборот», – замечает Кочубинский.

Согласовав общий план ведения военных действий с австрийцами, Лейси со своей 40-тысячной армией двинулся на Крым, а Миних с 87 тысячами – на Дунай и Буг. Австрийцы должны были действовать в Боснии. Турки с главными силами навалились на австрийцев, и их наступательные действия в конечном счёте определили исход всей кампании. Австрийцы скоро потерпели поражение и запросили мира, в то время как Миних и Лейси, торжествуя победу в Крыму и при Хотине, жаждали продолжения военных действий. Остерман же без всяких оговорок склонялся к завершению войны и началу мирных переговоров.

В 1736 году Порта направила в Стокгольм посольство с проектом трактата о дружбе и наступательном союзе против России. Остерман был спокоен, он полагал, что шведы не рискнут нападать на Россию, потому что знали, что Турция всегда может заключить мир с Россией и оставит шведов наедине с русскими. И оказался прав: турки должны были довольствоваться заключением со шведами договора о торговле.

Для мирных переговоров был назначен украинский заштатный город Немиров⁵⁰.

Примечание 50. Ныне г. Намышлов Винницкой обл. Украины. Конец примечания.

Летом, 11(22) июля 1737 года, Немировский мирный конгресс начал свою работу, а первое заседание открылось 5(16) августа.

В Немирове негласно присутствовали Миних и Лейси, до последнего дня не прекращавшие своего наступления на турецкую армию: первый шёл к Очакову, второй – в Крым. От их военных успехов зависел маневр и успех наших дипломатов. Турки воевать не «горели», но в Немиров приехали обозлённые. Они обвиняли Австрию и Россию в нарушении «дружбы» и на достижение результата были не слишком настроены. Ответ на все упрёки держал немец Остерман. Здесь он впервые озвучил политику Россию на юге, а фактически воспроизвёл старые идеи Петра Великого. Остерман знал, что его программа «цесарским министрам не вовсе приятна будет», но это его не смущало. Он послал в Немиров «команду» в составе многоопытных Шафирова, Волынского и Неплюева с инструкцией рассматривать Австрию не как посредника в переговорах с турками, а как полноправного союзника. Русским представителям в первую очередь вменялось узнать планы турок на переговорах. Говорить первое слово Остерман предоставил руководителям австрийской делегации графу Оштайну и барону Тальману.

Главная часть инструкции от 14 июня, пишет Кочубинский, представляла «великий памятник нашей дипломатической старины». Она, по мнению историка, в конечном итоге послужила мостиком между идеями Петра Великого и восточной политикой Екатерины II. Цель переговоров Остерман сформулировал лаконично: обеспечить безопасность России на юге. Отсюда вытекало требование провести границу по рекам Днестру и Кубани, долженствующее поставить препон грабительским рейдам кубанских и крымских татар на территорию Россию. Поэтому Остерман полагал, что «Кубань и остров Крым⁵¹{Так в инструкции} со всеми народы и жителями были в вечном подданстве всероссийской империи». В случае благоприятной реакции турок Остерман рекомендовал нашим переговорщикам обещать им, «что татаре при своих правах и обычаях нерушимо содержаны будут». Этим предложением он на 50 лет предвосхитил политику по отношению к Турции Потёмкина и Екатерины Великой.

Остерман подчёркивал: требование о включении Крыма в состав Российской империи должно было быть выдвинуто в самом начале переговоров. Почему? Хитрый граф полагал, что такое в принципе слишком смелое требование вряд ли будет принято турецкой стороной. Даже если Крым будет завоёван, говорил он, его трудно будет удержать, потому что Россия была ещё слишком слаба для этого. Но зато этот пункт завышал уровень притязаний России и задавал планку для последующих, уже более реальных требований России: например, удержание за Россией Керчи или Яникулы, «чтобы таким образом хоть малая на сей своевольный народ узда осталась». Или, к примеру, присоединение к России южной части Великой степи, от Дона до Днепра⁵².

Примечание 52. Присоединение этих территорий – Таврии – станет, как мы знаем, потом задачей князя Г.Потёмкина. Конец примечания.

Третья статья инструкции была включена вице-канцлером «для вящего успокоения» османов: в ней говорилось, что претензии России на причерноморские земли не преследуют ни военных, ни политических, ни экономических целей – они нужны России для укрепления безопасности. Был ли вице-канцлер наивен, предлагая такое объяснение искушённым в дипломатии османам? Вряд ли, но лучшего в этой ситуации вряд ли можно было придумать, потому что безопасность южных границ и в самом деле была главной целью войны.

При несогласии турок и на эти требования Остерман разработал для русской делегации другие варианты, предусмотрев в них приобретение хотя бы малых участков заявленной территории. «Но понеже при сей негоциации все кондиции сего мира, почитай, едино от предуспевания военных операций зависят, того ради уполномоченные министры.. в прибавке и в уступке против того учредить имеют. Например, ежели бы какая баталия случилась и турки побеждены были…, то надлежит и кондиции свои прибавить и, применяясь к тому, мочно сперва требовать распространения наших границ до самой реки Дуная…», – пишет Остерман во второй части инструкции.

А что следовало предпринять нашим полномочным комиссарам в Немирове, «ежели союзник австрийский ˮвскрыситсяˮ»? Ведь канцлер отлично знал, что Австрия тоже на юг «тянет», т.е. претендует. Тогда господа уполномоченные министры должны были использовать испытанный приём – заговаривание. Мол, эти территории нам нужны только для обеспечения безопасности, а присоединяемые территории могут иметь статус самостоятельных княжеств или стоять под опекой России. Главное по замыслу Остермана – оторвать их от Османской Порты и лишить её плацдарма для нападения на Россию. Что касается Прутского мира 1711 года, то Остерман считал целесообразным о нём вообще не упоминать, потому что все его условия при достижении упомянутых целей будут автоматически уничтожены.

«Опробуетца и учинить по сему», – такую резолюцию на инструкции учинила Анна Иоановна.

Отметим сразу, что реальная действительность, а именно, неудачные действия армий Миниха и Лейси, не позволили осуществиться программе Остермана даже в урезанном виде. Начало военных действий обещало успех: Лейси вторгся на Крым и полностью захватил его. А Миних 2 июля, ещё накануне Немировского конгресса взял Очаков. Но победы достались ценой тяжёлых потерь, причём потери от болезней превышали боевые. Закрепить первые успехи под Очаковом Миних был не в состоянии, и он обратил армию не на Константинополь, а на более скромную цель – крепость Аккерман. И это сильно удручило и Остермана, и австрийцев. Андрей Иванович был вынужден отказаться от «программы максимум» и сосредоточиться на более скромных целях – на судьбе княжеств Молдавии и Валахии, на которые претендовали австрийцы. (Кстати, Оштайн и Тальман более яростно выступали против плана Остермана о присоединении Крыма и Тамани, нежели сами турки).

Новые инструкции вице-канцлера в Немиров последовали в секретнейшем рескрипте от 26 июля 1737 года. Падение Очакова, считал Остерман, всё-таки позволяло русской стороне выдвигать требования о проведении южной границы России по Днестру, об объявлении «индепенденции» княжеств Молдавии и Валахии и взятии их под протекцию России. Австрийцам Остерман оставлял балканскую Боснию. При этом Остерман был хорошо информирован, что претензии Австрии на турецкую территорию шли гораздо дальше. В частности, Вена давно «положила глаз» на ту же Молдавию и Валахию, тем более что австрийские войска заняли Бухарест и вторглись в Молдавию, в то время как в Боснии австрийская армия столкнулась с трудностями. Так что в Немирове русским комиссарам надобно было договариваться не только и не столько с турками, сколько с союзниками.

А союзники и в самом деле «вскрысились» и повели себя в Немирове неподобающе нагло. Россия им была нужна только для достижения своих целей: Вена хотела и Боснию, и Молдавию и Валахию, а русским оставляла один лишь Азов. Это, по мнению австрийцев, должно было послужить «прочным основанием» для будущего мира. Всё это, справедливо полагал Остерман, только играло на руку турецкой стороне. Османам не представляло никакого труда играть на противоречиях в стане союзников и добиваться своих целей – затягивания и «забалтывания» конгресса. Когда же армия Миниха стала отступать, а австрийцы ушли из Валахии и Молдавии, дело турок к открытию конгресса и вовсе поправилось.

Наши полномочные комиссары докладывали, что Оштайн и Тальман зачастили с визитами к турецкому рейс-эфенди, и Остерман требовал от Шафирова, Волынского и Неплюева призвать союзников к соблюдению общей линии и к прекращению попыток с их стороны к «медиации». Одновременно вице-канцлер тоже считал полезным завести частные переговоры с турками: «Ежели цесарские министры… не вовсе деликатно поступили, то для чего вам, со своей стороны, с турками прямо не пересылаться, никакой причины не видно», – пишет он в рескрипте от 3 августа.

Австрийцы предприняли попытку нейтрализовать Остермана и устранить его от Немировского процесса, для чего их посол в Петербурге барон Оштайн стал игнорировать вице-канцлера и сноситься по всем вопросам с Бироном. Не тут-то было! Скоро Анна Иоановна написала письмо австрийскому императору Карлу VI и объяснила, что вице-канцлер пользуется её полным доверием и проводит согласованную с ней внешнеполитическую линию.

Скоро в Немирове выяснилось, что турецкая сторона явилась на переговоры без достаточных полномочий для заключения мира. Хуже того: австрийские комиссары Оштайн и Тальман хорошо знали об этом, но от русских коллег информацию до поры-до времени скрывали. Не успели конгресс открыть, как всё приостановилось в ожидании дополнительных полномочий для турецкой стороны, которые должны были доставить курьеры. Из Немирова в Константинополь и обратно – путь не малый, да и посланные курьеры спешки не проявляли. Время шло, союзные дипломаты изнывали от безделья и скуки, а турки пили в своих шатрах крепкий кофе и ухмылялись.

И в это время турки, сменив главнокомандующего своей армией на Дунае, решили попытать счастья оружием и перешли в наступление, следуя по пятам отступавшей армии Миниха. Армия Лейси в Крыму тоже не могла похвастаться успехами – она тоже отступала. Тальман и Оштайн выступили с инициативой перенести мирные переговоры из Немирова в место, более удобное: близилась осень, и находиться в продуваемых ветрами палатках дипломатам улыбалось мало. Призывы Петербурга к Вене оказать помощь армии Миниха, предприняв интервенцию в Валахии и Молдавии, были встречены австрийцами отговорками на собственную слабость. В этой ситуации Остерман шлёт новый, третий, «секретнейший» рескрипт с указаниями полномочной «тройке» попытаться заключить с турками мир «без отлагательств», не обращая внимания на реакцию союзников, на новых условиях: оставить за Россией Очаков, Кинбурн и Азов.

Первая конференция переговорщиков 5 августа была посвящена всякого рода формальностям, 7 августа турки потребовали от русской стороны огласить условия мира. Русские комиссары пытались этот момент отсрочить, но австрийцы тоже считали необходимым «раскрыть карты», и русская сторона, ещё не получив третьего рескрипта, 8 августа озвучила требования второго рескрипта, касающиеся Валахии, Молдавии, Крыма, Азова и Буджака. Со стороны турок последовала сдержанная, но язвительная реакция с напоминанием о Прутском мире, а австрийцы на пункты о Валахии и Молдавии ответили бурным возмущением, угрожая разрывом союзнических отношений. Турки ликовали. Что касается Крыма, то Тальман и Оштайн встретили этот пункт, как выразился позже Остерман, «со злючеством», т.е. с завистью. Тем не менее, Остерман считал, что турки всё-таки были склонны к миру, а потому он рекомендовал своим представителям активней использовать прямые – без участия австрийцев - переговоры с ними.

Русские уполномоченные в Немирове были иного мнения. Расстановка сил на конгрессе, предательская позиция союзников, неудачи на театре военных действий не способствовали достижению требований, содержавшихся во втором рескрипте Остермана, и уполномоченная «тройка» предложила ограничиться закреплением за Россией Азова. Остерман был вынужден с этим согласиться. Эти требования России были озвучены на очередной конференции 11 августа. Турецкая сторона категорически отвергла и эти минимальные требования, равно как и австрийские требования, и фактически подвела черту под Немировскими мирными переговорами. Турки добились своего: они узнали о требованиях союзников, убедились в отсутствии у них единства и согласия и могли спокойно ждать новых указаний от султана. Турки всегда были хитрыми и упорными переговорщиками.

В переговорах наступил 40-дневный перерыв.

Характерно, что результаты первого раунда переговоров нимало не обескуражили вице-канцлера. Он, по всей видимости, не питал никаких иллюзий ни относительно уступчивости турок, ни относительно союзнической верности австрийцев. Как только стало ясно, что фактор военных успехов русской армии отсутствует, Остерман примирился с тем, что Немировские мирные переговоры не могли уже проходить по намеченному ранее плану. Он пытался спасти их, но усилий лишь одной русской стороны для успеха было мало. Теперь паузу в переговорах он решил использовать для заключения с турками сепаратной сделки. У него уже был опыт заключения Прутского мира.

На первую зондирующую попытку русских турецкий рейс-эфенди ответил вполне благоприятно: отношения Порты к России, сказал он, «особливое дело – токмо цесарские претензии им несносны». А.П. Волынский 15 августа попытался углубить понятие «особливого дела», но турки сослались на отсутствие переводчика, уехавшего за новыми инструкциями султана. Артёмий Петрович ответил, что у русских есть отличный переводчик, и сепаратные переговоры можно будет начать в любое время. И турки вступили в эту игру, но скоро выяснилось, что они, вступив в сепаратные переговоры с Волынским, всего-навсего преследовали цель рассорить союзников. Они нагло заявляли, что готовы начать сепаратные переговоры с русской стороной, если бы не существенная помеха – прежнее заявление союзников о единой позиции. На случай успеха сепаратных переговоров турки ехидно спрашивали: как же следовало поступать с претензиями Австрии? Одним словом, турки оказались хитрее и умнее, чем это казалось союзникам, и переигрывали их по всем статьям.

Игру по инерции продолжили, хотя было уже ясно, что австрийцы заподозрили неладное, о чём Оштайн прямо заявил Волынскому. Комиссары самостоятельно, не уведомив Остермана, приняли решение прямой канал переговоров с турками закрыть. Было ясно, что на этом пути нужного результата получить было невозможно. Но Остерман настаивал на своём и требовал частные переговоры с османами продолжить. Он не считал, что сепаратный мир мог послужить основанием для австрийцев прекратить союзнические обязательства перед Россией. Главное, писал вице-канцлер в рескрипте от 12 сентября, было убедиться в искренности намерений у турецкой стороны, а «мы за цесарскими кондициями продолжать войну весьма не намерены…несправедливо было бы, получа свою безопасность, для одного цесаря войну продолжать». Остерман уже знал, в том числе по донесениям своего резидента в Вене Лачинского, что казна Австрия пуста, а в Боснии и Сербии австрийская армия терпит неудачи, так что «вся тягость войны, как до сего времени, так и впредь на нас лежать будет». Именно поэтому вице-канцлер считал, что австрийцы и сами не прочь заключить в Немирове сепаратную сделку с турками, а потому русским следовало их опередить.

В этом была своя логика, но всё испортили австрийцы: неожиданно они «умалили градус» в своих территориальных требованиях и предъявили их, вопреки мнению русских комиссаров, турецкой стороне в самой ультимативной форме. Результат был очевиден: претензии «ожадевшей» Вены всё равно были недопустимо высокими, и турки отвергли их в самой грубой форме. Они предпочли воевать. Остерман был разочарован в союзниках окончательно и даже был готов к разрыву с ними союза 1726 года. Если союзники покинут Немиров, инструктировал он своих представителей на переговорах, то русской стороне следовало контакты с турками продолжать. Теперь, по его мнению, России, как никогда, требовался мир.

В очередном рескрипте в Немиров от 3 октября вице-канцлер критиковал неумеренные и не отвечающие военным успехам условия мира по-австрийски и обосновывал умеренные условия России. Он показывал, что ослабевшая Австрия не в состоянии «переварить» и закрепить за собой обширные территории, которые она требовала от турок – равно как было преждевременно для недостаточно окрепшей России претендовать на Крым, не говоря уж о Константинополе. А Очаков без Крыма – бесполезное приобретение: «…Всякий легко рассудит, что ходить на Чёрное море и к самому Царюграду и – Крым в неприятельских руках оставить – было бы дело, просто сказать, безумное, умалчивая, что к тому потребен флот, а именно такой, который бы против турецкого флота стоять, но и верх над ним иметь мог. Такой флот не вдруг построится, и к строению его ни места, ни лесов, ни материалов там…не имеется…».

Такой флот будут строить спустя 60 лет Потёмкин и Ушаков.

Так что Остерман просил Шафирова, Волынского и Неплюева успокоить турок относительно Босфора. Босфор был для России пока не по зубам.

В середине сентября из Константинополя вернулся турецкий драгоман Гика и сообщил ответ султана на австрийский ультиматум. Он ошеломил союзников, потому что он буквально «обнуливал» все русские и австрийские требования и возвращал их к исходным позициям Прутского мира. Как бы издеваясь над фразеологией русской стороны о безопасности южных границ России, Порта предлагала установить на границе санитарный демилитаризованный кордон, в котором с русской стороны пограничными городами были бы …Киев и Васильков, а с турецкой – Бендеры и Очаков.

Чувствовалась рука враждебной Франции и её посла в Турции Луи С.Р. де Вильнёва. Турецкие уполномоченные, выполняя план кардинала Флери, прибыли в Немиров не для поиска мира, а для сбора сведений о позиции союзников и с намерением внести в их ряды раскол.

Пока союзники совещались между собой, а австрийцы тешили себя надеждами на будущее, Гика 20 сентября нанёс визит Волынскому и, сославшись на осенние холода, дал понять Артёмию Петровичу, что если условия мира по-турецки приняты не будут, то туркам в Немирове делать больше нечего. Для услаждения горького осадка турки бросали австрийцам «кость» – крепость Ниш в Сербии. Союзники были вынуждены принять вызов и заявили, что в таком случае всё должны будут решить военные действия.

10 октября турки покинули Немиров. Перед отъездом они нанесли прощальный визит австрийцам и русским, который союзники использовали для выражения формального протеста и возложения вины за срыв переговоров на турецкую сторону. Туркам было всё равно, что о них подумает русская «тройка» или австрийский «тандем». Планы союзников, каковы бы они ни были, в одночасье рухнули. Война стала фактом и для Вены, и для Петербурга. Впрочем, конец 1737 года прошёл более-менее спокойно, стороны готовились к возобновлению военных действий в следующем году.

Очаков с небольшим гарнизоном полковника Штоффельна остался пока за Россией. Турки и татары сделали попытку овладеть крепостью, но были успешно отбиты. В ноябре они осаду вовсе сняли. Часть Валахии, Молдавии и Сербии были оккупированы австрийской армией, но Ниш был потерян. Одним словом, война «волочилась» по балкано-дунайским землям и не приносила решающего успеха ни одной стороне. В политическом выигрыше оставался один Париж.

«Немиров окончил свою роль, обманул Остермана», – пишет Кочубинский, – «и из места вот-вот с громким навсегда историческим именем возвращался к своей скромной доле – грязного захолустья».

Турки снова стали теснить австрийцев по всем фронтам, и Вена стала склоняться к миру и искать посредничества в Париже. Первая такая попытка была нейтрализована дипломатическим искусством Остермана. Он призывал кесаря с медиацией не торопиться, так как от французов ждать ничего хорошего не приходится, и призывал в качестве посредников привлечь Англию и Голландию.

14 ноября Остерман подписал «меморию», которую разослал всем русским послам в Европе и в которой он подводил итоги Немирова. Главная цель меморандума – успокоить Запад относительно намерений России в бассейне Чёрного моря. Турки и впредь будут господствовать на море, говорилось в документе, а поскольку Крым остаётся в их руках, то разговоры в европейских столицах о т.н. «прогрессе русского оружия» безосновательны. Вице-канцлер всё видел и везде поспевал.

Между тем Россия готовилась к продолжению войны, в которой главными действующими лицами должны были стать армии Лейси и Миниха. Миниха снабдили полномочиями вести с противником мирные переговоры, но турки такого желания отнюдь не выказывали. Фельдмаршал промедлил с выступлением до самого июня 1738 года, когда, наконец, его 100-тысячная армия двинулась к Бугу и Днестру. За армией шёл обоз из 25 тысяч повозок и огромное число прислуги и прочей некомбатантной публики. Для примера укажем, что гвардейский генерал Густав Бирон, брат временщика, располагал 300, а каждый сержант – 16 телегами. Беспорядок и сумятица царили кругом, а с наступлением жары обнаружилась нехватка воды, и стали наблюдаться бесконтрольный падёж лошадей и болезни солдат. Миних писал бодрые реляции, которые мало соответствовали реальному положению вещей. Потом он обвинит во всех бедах продажных интендантов, не позаботившихся о снабжении армии всем необходимым. Зато генералы и офицеры были обеспечены своими обозами до предела…

Сразу за Бугом встретился неприятель – пока ещё необученные строю татары. После 5-часового боя толпы татар рассеялись, и путь к Днестру стал свободен. Молдавские и валашские князьки лицемерно приветствовали появление русских, но оказать существенную помощь на поле боя оказать не могли, да и не хотели. Главные силы турок во главе с отступником французским генералом Клодом (1675-1747) ждали впереди. Лейси взял Перекоп и снова вторгся в Крым. Австрийцы открыли военные действия одновременно с Минихом, и первые их бои были вроде бы удачными.

Но потом всё изменилось. К концу июля Миних с трудом пробился к Днестру и стал там лагерем. Место для переправы было выбрано им неудачно. Сбить противника артиллерийским огнём с его позиций Миниху не удалось. Турки на челнах переправились через реку и заставили русских отступить на 50 вёрст вверх по Днестру. От постоянных атак турок и татар армия теряла много пленными, убитыми, ранеными и дезертирами. Сильно пострадали обоз и тяжёлая артиллерия, которую пришлось бросить. Кочубинский пишет, что бегство и переход на сторону турок солдат Миниха стало таким массовым, что остановить их было никому не в силах.

Лейси тоже был вынужден скоро уйти из Крыма и вернуться на берега Днепра.

Австрийцы вслед за русскими стали терпеть одну неудачу за другой.

Запад ликовал: огромная армия Миниха, по их словам, убила трёх татар и в панике отступила. Остерман, как мог, защищал действия русских военачальников, но, как пишет Кочубинский, всё это были слова. Факты говорили об обратном. Условия мира по сравнению с 1737 годом неизмеримо осложнились. Франция была тут как тут и активизировала свои попытки к примирению воюющих сторон – естественно, в интересах Порты. Турки не возражали против этого – их позиции были, как никогда, крепки. Остерман, разъясняя позицию России и защищая её интересы, вступил в обстоятельную переписку с кардиналом Флёри и направил в Париж посла Антиоха Кантемира. Прибегать к посредничеству Англии и Голландии он не стал, поскольку реальными медиаторами их не считал.

В сентябре 1738 года в Петербург, наконец, вернулся курьер Репнинский, посланный Остерманом в Константинополь ещё во время Немировских переговоров. Он привёз ответ визиря на предложение вице-канцлера, и ответ был неблагоприятный. Турки требовали возврата Очакова и срытия крепостных сооружений Азова. В этой безнадёжной ситуации Остерман предложил отказаться и от Очакова, и от Кинбурна. В Очакове началась чума, гарнизон покинул крепость, предварительно взорвав все крепостные сооружения. Взорвана была и крепость Кинбурн. Вице-канцлер указывал на этот акт как доказательство того, что Россия ни в каких территориальных приобретениях заинтересована не была. В душе его ещё должны были звучать его собственные слова: «Очаков куплен немалою русскою кровью. России его не отдавать».

Но отдали.

Россия согласилась на заключение мира при посредничестве Франции, но по Азову Остерман занял непримиримую позицию: Азов не срывать и оставить за Россией. Азов он рассматривал как единственную узду на татар, совершавших набеги на южные районы империи. Срыть Азов, говорил он, значило сделать войну с Османской Портой вечной. И объясняет посреднику Вильневу, стоявшему за всей политикой Порты, что военные успехи турок не были такими уж значительными, а поражения русской армии – не такими уж и тяжкими. С этим он отправил Репнинского обратно в Константинополь. Там этот дипломат в 20- числах октября умрёт от чумы, успев, однако, вручить визирю письмо Остермана.

На роли посредников выдвинулись-таки морские державы Англия и Голландия, Франция втихомолку готовила к нападению на Россию Швецию, заключившую при содействии Вильнёва субсидный договор с Портой. Об этом его информировал английский резидент в Петербурге К. Рондо. Ввиду тяжёлого положения страны Остерман, по словам Рондо, смотрел сквозь пальцы на проделки Парижа, но заявил англичанину, что Россия скорее бросит всё на юге, чем отдать хоть одну пядь земли на севере.

Пересылки с турками ни к чему не привели, и такое неопределённое положение продолжалось до мая 1739 года. Остерман предупредил Флери о возможном нападении русской армии из союзной Польши на турок в Молдавии, и это заставило турецко-французский лагерь всполошиться. Ресурсы России их всегда удивляли, причём не всегда приятно. Остерман называл это сбить с турок спесь. И спесь-таки сбили.

В начале января 1739 года в Петербург прибыл австрийский посол Ботта, и начались переговоры о новой попытке принудить османов к миру путём военных операций. Остерман хотел сначала откупиться деньгами, но Вена потребовала в помощь русских солдат. В итоге в мае была подписана новая военная конвенция, и война возобновилась. Миних с исходных позиций в Польше начал снова готовить армию в поход, а Лейси отправлялся к Перекопу блокировать Крым. Но Австрия скоро потеряла своё значение для России: бой у сербского местечка Гроцки в июле 1739 года стоил австрийцам потери почти половины армии. Вслед за этим поражением последовала сдача Белграда. Больше рассчитывать на Вену не имел смысла.

Румянцев Александр Иванович

А Миних через Подолию с тремя корпусами, возглавляемыми им лично, А.И. Румянцевым (1677-1749) и Г. Бироном, в апреле 1738 года перешёл Днестр и двинулся далее, рассеивая по пути немногочисленные отряды татар и турок. Наконец, 17 августа состоялась битва с почти 100-тысячной армией османов под Ставучанами – как раз в этот день австрийцы начали сепаратные мирные переговоры с турками. На сей раз удача сопутствовала русской армии, турки отступили в направлении Хотина, но защищать крепость не стали и выкинули белый флаг. Хотин достался русским с нетронутыми крепостными сооружениями, оружием и богатой добычей.

Оставив в Хотине сильный гарнизон, Миних отвёл армию к Яссам в Молдавию. Он благоразумно решил более не рисковать и довольствоваться тем, чего уже достиг. Молдавский господарь Гика сбежал к туркам, в то время как молдавские бояре и клир попросились под протекцию императрицы России. 5 сентября Миних вместе с молдавскими чинами подписал акт о присоединении Молдавии к России на правах внутренней самостоятельности. После этого фельдмаршал приступил к очищению Молдавии от остатков турецкой администрации. Процесс этот развивался с определёнными трудностями, «летучие» отряды запорожцев и русских казаков натолкнулись на скрытое и открытое сопротивление турок, татар и недобитых мазепинцев во главе с Орликом. При этом русские допускали перегибы, но в целом положение в Молдавии стало стабилизироваться. Казалось, начала выполняться первая часть программы Остермана по отторжению от Османской порты вассальных православных княжеств.

И тут, когда русская оккупационная армия намеревалась заняться соседней Валахией (Румынией), из Сербии поступили сведения о заключении 21 августа/1 сентября австро-турецкого мира и передаче Белграда туркам. Миних был ошеломлён предательством союзников. Остерман был поражён в самое сердце коварными действиями австрийцев. Россия осталась один на один с далеко не поверженным противником. В Молдавии Миних рвался в бой; его сторонники в Петербурге, возбуждённые завоеванием Молдавии и победами под Ставучанами и Хотином, предрекали России почётный мир, но Остерман смотрел на создавшееся положение более трезво. Австрия вступила в войну с Турцией ослабленной после тяжёлой войны с Францией и Испанией и требовала от России помощь в виде посылки на австро-турецкий театр военных действий 50-тысячного армейского корпуса. Миних, считает Кочубинский, вряд ли предполагал, что посредник Вильнёв в тяжёлое для Петербурга время получил от вице-канцлера широкие полномочия на ведение мирных переговоров с Портой. Надеяться на победы Миниха вице-канцлер уже не мог. Не знал Миних и о новой угрозе, нависшей над Россией с севера, со стороны Швеции.

Уже 8/18 сентября последовало подписание мирного договора России с Турцией. Остерман общался с Вильнёвым при посредстве только что принятого на русскую службу итальянского барона-авантюриста Каньони. Кочубинский высказывает предположение, что Каньони состоял на службе у французов. Как осторожный и хитрый Остерман допустил такую промашку, неизвестно, но впоследствии следственная комиссия 1741-1742 гг. ему о ней напомнила.

Остерман и его дипломаты вкупе с Минихом отвергали пункт о т.н. пограничном кордоне и всячески защищали Азов. Вильнёв, выбранный в качестве посредника Анной Иоановной под давлением Вены, был вынужден согласиться с сохранением разрушенного Азова за Россией, а что касается проведения южной границы России, то он облёк эту часть текста мирного договора в такие замысловатые формулировки, что они потребовали время не только для их применения на практике, но и для расшифровки. Молдавия и Хотин были возвращены обратно Порте. России не имела право держать флот на Чёрном море. Анна Иоановна и Остерман выразили признательность кардиналу Флери, а Вешняков, один из идеологов этой войны, поехал в Константинополь с ратификационной грамотой к султану.

Вот и все «выгоды» от кровопролитной 3-летней войны, в которой русская армия потеряла около 100 тысяч человек – главным образом из-за болезней. Османская Порта вышла из этой войны ещё более сильной и «блистательной». Правда, военно-экономический потенциал Крымского ханства в результате экспедиций войск Миниха и Лейси был навсегда подорван.

Е. Анисимов считает дипломатию Остермана в этой войне большим провалом. Но ведь дипломатия – искусство возможного в реальной обстановке. Мог ли даже искусный дипломат, каким был Остерман, «выжать» больше из ситуации, чем это получилось? Вряд ли. Достижения Миниха на театрах войны были более чем скромные, а союзники – слишком эгоистичные и тоже слабые. Был просчёт в отношении Османской Порты в самом начале войны – и в Петербурге, и в Вене. Турки оказались сильнее, а русские и австрийские полководцы – более бездарными, чем там предполагали.

«Но один ли пустой звук – слава – достался на нашу долю от неудавшейся попытки радикального отмездия за Прут?» – спрашивает Кочубинский и утверждает: «Нет, были и добрые стороны от неудачи в турецком политике великого дельца школы Петра: были следствия необходимые, были и сами собой на нашу пользу перепавшие». Осталась программа Остермана, ставшая «катехизисом» внешней политики России всего XVIII века. Азов терял своё значение, но зато Россия смогла воспользоваться т.н. санитарным кордоном, северной частью «миниховой» степи (север херсонской губернии), отпавшей к России. Она-то и стала плацдармом для дальнейших действий России времён Екатерины II. С вытеснением Австрии из Сербии и Валахии стала возрастать там роль России.

«Турецкая война 1735–1739 годов представила Остерману случай развернуть весь свой государственный, чисто русский, ум», – заключает Кочубинский. И не вина Остермана в том, что война оказалась для России не совсем удачной. Кочубинский приписывает вину «славянофилам» Неплюеву и Вешнякову, явившимся вместе с Минихом инициаторами преждевременной войны России с Турцией. Остерман только «повинился» партии войны и поплатился за это горечью поражения за свою программу действий, рассчитанную на победоносное русское оружие. Правомерны ли эти суждения царского историка, судить трудно. В конце-концов, Остерман тоже приложил руку к развязыванию войны с Турцией.

Григорьев Борис Николаевич