За границей
«С царствованием императора Александра, кончилась, так сказать, русская жизнь графа Остермана», – пишет П.А. Вяземский. – «С этой поры он исчезает из России». Первое время граф жил во Флоренции.
В царствование Николая I граф Александр Иванович дважды на короткое время приезжал в Россию. В 1828 году, во время русско-турецкой войны, он предложил Николаю I свои услуги поехать на войну в любом качестве – хоть волонтёром. В Петербурге многие уже полагали Остермана командующим армией, но император ответил отказом. В 1830 или 1831 году граф официально попросил у Николая разрешение поселиться за границей и отправил Николаю I письмо, в котором, в частности, говорилось: «Мне уже прозвонило 59. Физические силы полностью подорваны. Два серьёзных огнестрельных ранения и на одну руку меньше позволяют мне быть уверенным в том, что в какой-то степени я выполнил свой долг как русский и как солдат». В этой просьбе ему отказано не было.
Особая глава в заграничной жизни Остермана-Толстиого связана с его знакомством с известным немецким востоковедом, публицистом, политиком и путешественником Якобом Филиппом Фальмерайером (1790-1861), с которым он познакомился в Мюнхене в 1831 году при посредничестве Ф.И. Тютчева. Фальмерайер профессорствовал тогда в Ландхутском лицее и заинтересовал продолжавшегося учиться графа и своими знаниями, и острыми высказываниями.
Александр Иванович вознамерился совершить путешествие по Египту и Греции и предложил немцу сопровождать себя в качестве переводчика и спутника. Все расходы граф брал на себя, а Фалльмайер мог сочетать приятное с полезным для своих исследований. Остермана-Толстого больше всего интересовали не обычные туристические примечательности типа пирамид Хеопса или мавзолеев в Фивах, а христианские святыни Иерусалима.
Кроме немца, в путь отправились трое слуг графа, врач и адъютант. С собой Остерман-Толстой взял 500 книг, бюст Александра I и огромное полотно с изображением распятия Христа. «Эти громоздкие вещи», – писал Фальмерайер, – «сопровождали его на протяжении всего путешествия по Востоку и по воде, и по суше, словно талисман, приносящий счастье».
Немецкий учёный и «уставший от Европы московит» отправились в путь 21 августа 1831 года. Они поднялись на борт судна в Триесте и через 33 дня прибыли в Александрию. В пути Фальмерайер заболел, но Остерман-Толстой чувствовал себя превосходно и находился в великолепном настроении, «которое не могло подавить ничто, и он только стыдил нас всех. Он путешествовал с восточной роскошью», – писал Фальмерайер.
Немца чрезвычайно удивляла и возмущала расточительность графа, к тому же ему не нравились его частые эмоциональные срывы и «иррациональные эксцессы». Впрочем, он лицемерно подчинялся графу во всём и давал волю своему недовольству только на страницах своего дневника:
«Я завишу от его фантазий и сумасбродств. Он чувствует , что я приношу себя в жертву, он даже благодарен мне за это. Но какие радости и раздражения несёт он мне – это для него величина неизвестная!»
Дневник, по признанию его владельца, содержал много пикантных подробностей о поведении графа Остермана, но Фальмерайер благоразумно предпочитает не рассказывать об «этом хламе», лишь делая не которые намёки о примерах «высокомерной уверенности», с которой граф противостоял османским властям на турецкой земле, или о примерах «деспотичного своенравия, не желавшего даже покориться стихиям».
Александрия выглядела убого, и они отправились в Каир, где с трудом нашли подходящий дом для проживания. Профессор устроился по-спартански, в то время как граф продолжал раздражать его своей «восточной роскошью»: «На алтаре в его комнате с ярко-красным ковром горели белые восковые свечи, а на памятные даты или когда воспоминания с особой силой овладевали им, курился фимиам. Такой антураж нередко наводил приверженцев ислама на подозрение, что мы – идолопоклонники», - фиксирует в дневнике профессор.
9 ноября они осматривали сады, заложенные вице-султаном Египта Мухаммедом Али в Шубре-эль-Хейме.
– Смотрите на московского бога! – кричали арабы. – У него нет рук!
Каждое воскресенье граф отправлялся в греческий храм и отстаивал там 2-х часовую обедню и давал щедрые пожертвования в пользу бедных православных семей.
В декабре наши путешественники тронулись в путь вверх по Нилу, для чего Остерман нанял две барки: одну – для пассажиров, а другую – для кухни. Весь переход по реке Остерман страдал дизентерией, и все мучились либо от жары, либо от холодных северных ветров. В Фивах встретили группу французов, вывозивших какой-то обелиск. Это была стела (игла), подаренная Франции вице-султаном Мухаммедом Али. Ныне эта игла стоит на площади Согласия в Париже.
По мере приближения к святым местам поведение графа стало постепенно меняться: в нём уже нельзя было узнать жизнерадостного и энергичного путника, любителя хорошей еды и вина. Он стал поститься, избегать общения и углубляться в себя. Маршрут графа и профессора совпадал с движением войска вице-султана Египта, воевавшего тогда с Турцией. Они шли за ним с некоторым запозданием.
В Иерусалим путешественники прибыли 28 июля 1832 года. Местные христиане устроили паломникам торжественную встречу и приём с большими почестями. «Можно представить себе гордого воина, героя Бородино и Кульма, с глубочайшим чувством собственной ничтожности беспомощно преклонившего колени перед саркофагом на Голгофе!», – восклицает Фальмерайер.
Во второй половине 1832 года Остерман-Толстой, оставив немца в ливанском Триполи, не удержался от соблазна поучаствовать в «заварушке» и присоединился к египетскому войску, чтобы консультировать полководца Ибрагим-пашу. (Кстати, Завалишин и некоторые другие эксперты полагают, что Ибрагим-паша своими победами над турками обязан прославленному русскому полководцу). Так в результате блестящей победы при Коньи над вдвое превосходящей турецкой армией египтяне взяли в плен около 9 тысяч турок, в том числе их главнокомандующего – великого визиря. Однако сторону Турции в этой войне приняла Россия (в 1833 году по приглашению султана Махмуда II в Босфор зашла русская эскадра), и египтяне пошли с противником на мир.
Так у Фальмерайера. Токарев, к примеру, пишет, что граф Александр Иванович находился у Ибрагим-паши в качестве советника под фамилией «Иванов».
Кстати во время военных действий отставной генерал от инфантерии неожиданно оказался в расположении турецкой армии (вспомним о рассеянности графа) и чуть не оказался в роли изменника для русских генералов. Но всё обошлось, и после подписания мира в мае 1833 года граф благополучно вернулся в Ливан. Фальмерайер пишет, что, находясь в Ливане, граф приказал изготовить мраморную плиту с высеченным на ней русским текстом о счастливом 25-летнем правлении императора Александра I и прибить её как мемориальную доску к стволу кедра в знаменитой кедровой роще.
П.А. Вяземский пишет, что во время путешествия по Ближнему Востоку в 1850 году он посетил ливанский город Балбек, где ночевал у местного мутрана, т.е. епископа, грека Нимского. Епископ спрашивал его об Остермане-Толстом – свидетельство того, что память о необычном русском графе на Востоке ещё сохранялась.
…Из Ливана путь наших туристов через средиземноморские острова и Константинополь лежал в желанную Элладу. В Константинополе Остерман-Толстой вступил в случайную беседу с турком40, поинтересовавшимся необычной тростью графа, которую он постоянно использовал при ходьбе. Из-за потери руки тело его лишилось равновесия, которое он поддерживал с помощью трости. Трость эта привлекала к себе внимание своим набалдашником, представлявшим выточенный из слоновой кости человеческий череп.
Примечание 40. К.Ковалёв пишет, что собеседником Остермана был султан Махмуд, которому он был представлен. Конец примечания.
Турок поинтересовался, почему граф носит при себе такую мрачную эмблему.
– Hodie mihi, cras tibi41, – ответил граф на латыни. И попросил присутствовавшего переводчика добавить следующее: хоть и много голов отсечено по приказанию султана, но и его собственная голова неминуемо будет подобна изображению на трости, и может быть даже скорее, чем мы оба об этом думаем.
Примечание 41. Сегодня мне, завтра – тебе Конец примечания.
Насмотревшись всего вволю в Греции, в марте 1834 года наши странники прибыли в итальянский порт Бриндизи.
…В октябре 1835 года во Флоренцию Остерману пришло письмо от императора Австрии Фердинанда, в котором отправитель сообщал, что готов выполнить волю своего отца о сооружении памятника под Кульмом в ознаменование подвига русской армии 29 августа 1813 года и приглашал старого солдата прибыть на торжество.
Вместе с Фальмерайером граф в 1835 году отправился в путешествие в Богемию и посетил Кульм, где при содействии российского и прусского монархов и был открыт памятник. В знак былых заслуг австрийский император прислал графу специально вычеканенную золотую медаль, а Николай I наградил его орденом Св. Андрея Первозванного, о чём, в частности, сообщает Львова Е.Н., племянница жены Державина. По её словам, 17 сентября 1835 года Николай Павлович, вместе с австрийским императором и прусским королём присутствуя при закладке памятника в Кульме, вспомнил, что ни Ермолов, ни Остерман-Толстой не были награждены Александром I за это славное дело, и тут же послал к старым генералам двух фельдъегерей с андреевскими знаками.
Вяземский и Ковалёв утверждают, что Остерман приглашение Николая приехать в Богемию не принял, а присланный ему от Николая I пакет так и остался не распечатанным до самой его смерти. Как совместить поездку Остермана вместе с Фалльмерайером в Кульм с присутствием там монарших особ не понятно. Возможно, эти визиты были совершены в разное время.
На следующий 1836 год профессор снова посетил графа во Флоренции, а в 1837 году Остерман переехал на жительство в Женеву, и профессор Фальмерайер гостил у графа целых 7 месяцев. Потом немец провёл там всю зиму 1839/1840 гг. и так было почти каждый год, пишет В. Двораковский42. Но причуды «московита», его иррациональность и расточительность стали якобы надоедать ему. «Только бы причуды старого графа гармонировали с элегантностью его дома», – пишет он с надеждой перед очередным визитом. – «Придворная жизнь, визиты и остроты в кругу благородных людей – как мне всё это надоело!»
Примечание 42. См. в интернете: В. Двораковский «Фалльмерайер и Остерман: история взаимоотношений» и «Князь Мстислав Александрович Голицын граф Остерман и продажа графской грамоты Остермана». Конец примечания.
Что ж, как принято у нас говорить: кому нравятся апельсины, а кому свиные хвостики. Впрочем, пишет Двораковский, их дружба продолжалась целых 26 лет и сохранила обоюдную теплоту до самой смерти графа. При известной доле фальмерайерского ханжества, добавим мы.
Профессор неоднократно предлагал графу написать или хотя бы надиктовать кому-нибудь свои мемуары, но тот каждый раз категорически отказывался это делать. «Нескромное, самодовольное, распущенное и тщеславное выставление напоказ своей персоны, как это принято на Западе, претило графу Остерману до глубины души», – с сожалением писал Фальмерайер. – «Совершать смелые подвиги и самому как можно меньше говорить о них – вот, по глубокому убеждению деспотично-либерального графа Остермана, единственное правильное мерило человеческих устремлений». Тут немец тонко подметил суть парадоксального мировоззрения Остермана-Толстого, назвав его деспотичным либералом.
Главной страстью Остермана-Толстого Фальмерайер называет любовь к отчизне. «Сила этого чувства порой приводила в изумленье и повергала в раздумья меня, как сына сильно раздробленной Германии, но переполняла сердце графа горечью и делала ещё невыносимее вынужденное бездействие и добровольное изгнание, к которому принудили его обстоятельства». Фальмерайер тоже упоминает в этой связи имя императора Николая I и его разочарование итогами Крымской войны, которое пришлось в полной мере пережить и Остерману-Толстому. Остерману, пишет немец, «удалось увидеть венец собственной доблести и непоколебимости и разочарование своего царственного противника». Только цена, которую пришлось заплатить русским за поражение под Севастополем, по мнению графа, оказалась слишком высокой.
В некрологе на смерть своего друга Фалльмерайер написал:
«Поговорка гласит: ˮстоит только немного поскрести любого русского, чтобы увидеть татаринаˮ. Граф Остерман представлял собой прямо противоположный случай – под внешней оболочкой татарина скрывался такой богатый запас благожелательности, прямоты, остроты мысли, признательности даже за самые незначительные услуги, оказываемые ему, и в тоже время такая скромная и умеренная оценка собственной значимости, что есть все основания причислить усопшего к любезнейшим представителям аристократии русского народа».
Хорошо сказал под конец немец!
Фалльмерайер отдаёт покойному должное в освобождении Германии от ига «корсиканского злодея» и ставит его в один ряд с героями XIX века. Тогда Европа ещё не в полную меру вкусила от «европейских ценностей» и ещё не была поголовно заражена оголтелой русофобией, и в ней были ещё люди, способные судить здраво и справедливо.
Немец пишет, что не только один полководческий талант Остермана-Толстого делает его исключительной личностью. Граф уделял большое внимание сохранению и поддержке живой силы, т.е. солдат и офицеров, которые обеспечивали победу над неприятелем. «По мнению Остермана», – пишет Фалльмерайер, – «быть русским солдатом – самый печальный жребий, который может постигнуть смертного». Причина такого меланхолического изречения состояла в том, что русские военачальники редко заботились о сохранении живого материала для войны, об условиях быта солдат и по сравнению с Остерманом «были менее осторожны, более боязливы и безжалостны. В то время, когда его меньше всего ожидали, часто в полночь, он появлялся – всегда дружелюбный и полный любви – то в лазарете навестить раненого, то на складе с проверкой наличных запасов лекарств и провизии, то по три раза на неделе с проверкой у подчинённого, которого ожидал справедливый упрёк».
…В Женеве Остерман-Толстой сразу стал центральной фигурой местного бомонда. В 1838 году в Женеву приезжали Н.И. Тургенев, А.И. Герцен, П.А. Вяземский, Ф.И. Тютчев и др. Пётр Андреевич пишет, что пользовался гостеприимством Александра Ивановича, но никогда не был с ним в коротких отношениях: «Встречались мы урывками… и опять надолго расставались».
– Что делаете вы, граф, в Женеве? – спросил его Вяземский, когда после двадцати лет разлуки увиделся с ним.
– Оборачиваюсь спиной к Монблану, – ответил тот.
И в самом деле: кресло, на котором сидел хозяин дома, стояло в простенке между двумя окнами, за которыми белела вершина Монблана.
По наблюдению Вяземского, генерал выглядел дряхлым стариком и утомлённым жизнью, но память его была ещё бодра и свежа.
«Память его, можно сказать, остановилась на исторической странице, которою замыкается царствование императора Александра Павловича, далее не шла она, как остановившиеся часы. Новейшие русские события не возбуждали его. Он о них не говорил и не расспрашивал, что делается в России», – писал князь П.А. Вяземский. – «Не слыхать было от него ни слова тёплого участия, ни слова сожаления, ни слова укора. Какая ни была причина размолвки, если в нём не было христианского смирения и прощения действительным или мнимым оскорблениям, то не было и тени злопамятства, по крайней мере, на словах. Он просто в отношении к России заживо замер и похоронил себя во дне 19 ноября 1825 года»43.
Примечание 43. В этот день Николай I попросил Остермана-Толстого сложить с себя звание шефа Павловского полка. Конец примечания.
Кабинет его, как и в петербургском доме, украшали портреты, бюсты и скульптуры Александра I, развешанные по стенам и расставленные по полкам и столам. Он практически не выходил из дома и читал исключительно русских авторов. На одном из столов лежало полное собрание сочинений Г.Р. Державина.
– Вот моя библия, – сказал Остерман, указывая на него.
Личная жизнь у Остермана-Толстого не сложилась.
Как мы знаем, с 1798 года он был женат на фрейлине царского двора и одной из богатейших невест России княжне Елизавете Алексеевне Голицыной (1779-1835), дочери генерал-майора князя Алексея Борисовича Голицына, младшей сестре графини Марии Алексеевны Толстой, жены графа П.А. Толстого, военного, дипломата и государственного деятеля начала XIX века, с которым граф начинал войну с Наполеоном. По словам Ф.П. Толстого, жена Остермана «в молодости была миниатюрное, довольно интересное, от природы неглупое и доброе существо, но со всеми причудами и странностями наших знатных и богатых барышень высшего круга того времени».
Будучи женщиной «болезненного телосложения», графиня Елизавета часто хворала водяной болезнью и проводила много времени за границей. С 1818 года жила в имении Ильинское под Москвой. Семейное счастье в браке не испытала, детей у неё с графом Александром не было. Сильно ревновала мужа и не давала ему покоя. Как говорят, небезосновательно.
А.Я. Булгаков (1781-1863) в своих записках за 21 декабря 1811 года44, сообщая о смерти графа Егора Алексеевича Голицына, сообщает, что его сестра «находится в жалостном положении: поёт, пляшет, смеётся. От огорчения повредилась в уме». Следовательно, психика этой женщины оказалась повреждённой, и жизнь её и её супруга, конечно от этого сильно усложнилась.
Примечание 44. Булгаков А.Я. Выдержки из записок, «Русская старина», вып. 12 1867 г. Конец примечания.
Ковалёв приводит слова другого современника, сказанные в 1816 году: «Графиня Остерман-Толстая отличалась ревностью и тем не давала покоя своему мужу. Впрочем, безрукий герой, большой оригинал и чудак, подавал к тому не мало поводов, имея слабость к женщинам и считая себя неотразимым». Это, как мы видели выше, подтверждал и П.А. Вяземский.
В 1822 году граф Александр Иванович не без содействия Ф.И. Тютчева познакомился с молодой вдовой-итальянкой Мари Лепри и имел от неё троих детей. Впоследствии, пишет Лажечников, он выдал Лепри за одного своего соотечественника, а детей оставил при себе.
В 1827 году у Елизаветы Алексеевны, вопреки выводам Петра Андреевича, появились серьёзные причины беспокоиться о своём брачном союзе с Александром Ивановичем: в это время в Италии была выпущена в свет гравюра, на которой был изображён её муж в окружении двух мальчиков и девочки, спящей в люльке. Надпись на французском языке, придуманная, очевидно, самим графом, гласила: «Мне представляется, что это последние счастливые мгновения. Ведь 55 лет – время готовить могильную ограду».
По рассказу П.А. Вяземского, графиня однажды приехала в Париж искать облегчения у врачей. Муж был тогда в Италии, но по непредвиденным сердечным делам оказался тоже в Париже. Ему пришлось скрываться под чужим именем и переписываться с женой из своей потаённой парижской засады через… Италию. Князь П.В. Долгоруков, известный памфлетист и критик царской России, писал, что графиня Елизавета Алексеевна имела большое влияние в обществе, что её любили и уважали многие, но вместе с тем и боялись её, опасаясь попасть на язычок. Умерла она в 1835 году в Москве в Донском монастыре.
После смерти жены Остерман-Толстой предпринял попытку узаконить свой брак с итальянкой Мари Лепри, но для этого нужно было получить разрешение Николая I. Ответ на эту просьбу был заранее известен – лучше бы он к царю не обращался…
Последние годы своей жизни Остерман-Толстой, судя по всему, жил весьма скромно. После смерти графа зять-француз Шарль де Бюде в письме его внучатому племяннику Леониду Голицыну в Россию перечислил оставшиеся после генерала вещи и …долги. Русские наследники титула и богатства графа, Леонид и Александр Голицыны, долги эти оплатили (их брат Валериан всё ещё находился в сибирской ссылке).
Жил старый солдат, судя по всему, интересами своих внебрачных детей.
Его 16-летняя дочь Катрин (1825-1844) в 1841 году вышла замуж за испанского маркиза Фракито Ошандо, находившегося на русской дипломатической службе. Семейное счастье было недолгим, сообщает Токарев, так как Катрин скоро тяжело заболела. В 1843 году Остерман-Толстой обратился к Павлу Алексеевичу де Крюденеру (1784-1858), дяде Фракито Ошандо, также находившемуся на русской дипломатической службе и бывшему тогда послом России в Берне, с просьбой продлить отпуск племяннику в связи с болезнью Катрин. Катрин умерла в 1844 году, успев родить двух девочек и не дожив до 20-летнего возраста.
Вторая дочь Агриппина (1827-1887) с ранних лет воспитывалась в доме у родителей Фракито Ошандо. В 1848 году она вышла замуж за женевского помещика Шарля де Бюде из знатной и весьма известной французской семьи. Свёкру Агриппины Жаку-Луи де Бюде в соседнем с Женевой французском городке принадлежал замок, в котором в своё время жил Вольтер. Последние годы граф жил в доме Агриппины45 и её мужа в женевском пригороде Пти-Саконне, практически находясь на иждивении зятя. Никаких средств из России он уже не получал, поскольку всеми доходами с его имений давно распоряжались Голицыны. Александр Иванович не оставил после себя никакого завещания, зато оставил большие долги. Агриппина подарила отцу двух внуков и одну внучку: Александра (1850-1913), Рене Алоиса (1863-1897) и Изабель (1852-1903). Судя по сохранившимся отрывочным сведениям, Агриппина де Бюде была высокообразованной и культурной женщиной, входившую в элиту дамского общества Женевы.
Примечание 45. Токарев утверждает, что дети графа от Мари Лепри, по сохранившимся документам, проходят как Николай, Катрин и Агриппина Остерфельд. Конец примечания.
Сын, Николай Остерфельд (1823-1850), родился и вырос в Париже, он поддерживал отношения с Шарлем де Бюде и иногда навещал отца в Женеве. В сентябре 1850 года де Бюде получил от княгини Голицыной из Парижа известие о тяжёлой болезни Николая и немедленно выехал в Париж. 25 сентября он внёс в свой дневник следующую запись: «Я в Пасси. В 10:30 Николай издал свой последний вздох…». В 1851 году А.И. Остерман-Толстой перезахоронил тело сына в Женеве и часто ходил к нему на кладбище. Сегодня, пишет Токарев, ни могилы Агриппины, ни Николая не сохранилось.
В 1851 году Шарль де Бюде продал свой родовой замок во Франции и за пятую часть его стоимости купил красивую двухэтажную виллу «Георг» в пригороде Женевы Пти-Саконне, куда и переехал вместе с женой и перевёз тестя Остермана-Толстого, обеспечив его всем вниманием и необходимым уходом. Вилла находилась на возвышенности, до наших дней сохранилась каменная беседка, из которой открывался захватывающий вид и на город, и на Женевское озеро.
Нынешние потомки А.И. Остермана-Толстого знают, что в их роду был знаменитый русский генерал и даже сохранили кое-какие вещественные знаки этого прошлого. Бернар Тюрреттини, внук Агриппины и Шарля де Бюде, бывший посол Швейцарии в Швеции и Швейцарии, постоянный представитель (Италии?) в ООН, сохранил дневник своего деда, в котором имеется такая знаменательная запись: «Вторник, 30 января46 1849 года. Графу 77 лет, отметили».
Примечание 46. По старому русскому стилю это 19 января. Конец примечания.
Граф А.И. Остерман-Толстой умер 30 января (11 февраля) 1857 года в Женеве на 86-м году. Хоронили умершего 14(2) февраля по русскому православному обычаю, около 2 часов пополудни. По сведениям швейцарца Гюстава Ревийо, к воротам кладбища «подъехала траурная повозка с гробом, украшенным двумя лавровыми венками, впереди которой шли священник русской церкви и два дьякона, распевая траурные псалмы и размахивая кадилом с дымящимся ладаном; за гробом следовала вся проживающая в Женеве русская знать, несколько друзей покойного, члены его второй семьи, а также жители Пти-Саконне, чьё внимание привлекла эта необычная процессия».
В мае того же года тело его было эксгумировано и отправлено в его родовое имение, с. Красное Сапожковского уезда Рязанской губернии и перезахоронено в местной Троицкой церкви. Инициатором перезахоронения был тогдашний посол России в Берне Павел де Крюденер. Сопровождать гроб до Варшавы должны были Жан Огюст Вайсс-Хаас (очевидно, женевский чиновник), лакей графа Пьер Мари Гавар и гувернантка мадмуазель Пэнгэли. В Варшаве их должен был встретить племянник умершего Александр Михайлович Голицын.
Токарев пишет, что, к сожалению, свидетельств того, что указанные сопровождающие лица и М.А. Голицын встретились в Варшаве и что гроб достиг церкви села Красное Рязанской области, не сохранилось. По крайней мере, пишет Токарев, могилы в его родовой усыпальнице… не обнаружено. Поэтому уже в наши дни, 16 февраля 2006 года, на кладбище Пти-Саконне по инициативе российского посольства в Берне была установлена памятная мраморная доска с надписью на русском и французском языках: «Здесь, в могиле 421, был похоронен генерал от инфантерии граф Александр Иванович Остерман-Толстой 1771-11.02.1857 г. Останки отправлены в Россию 30 мая 1857 года».
В 2011 году к 250-летию Троицкой церкви села Красное Рязанской области перед входом в храм прикрепили доску, где перечислены представители российской ветви Остерманов, захороненные в усыпальнице, включая и А.И. Остермана-Толстого.
Со смертью А.И. Остермана-Толстого и при отсутствии у него законных детей фамилию графа и титул должен был получить осуждённый на сибирскую ссылку декабрист Валериан Михайлович Голицын, но он и его дети были восстановлены в этих правах только в 1856 году, так что право наследования фамилии и майората Остерманов по высочайшему утверждению в 1863 году получил уже сын В.М. Голицына – Мстислав, который стал именоваться двумя титулами: князем Голицыным и графом Остерманом.
По утверждению Двораковского, графский титул Остерманов перешёл потом к его сыну Александру Мстиславовичу, и, наконец, в 1914 году семейный дворянский диплом, выданный в 1790 году Екатериной II сыновьям вице-канцлера А.И. Остермана Фёдору и Ивану, перешёл к Мстиславу Александровичу Голицыну, графу Остерману (1899-1966).
М.А. Голицын во время гражданской войны воевал в армии Колчака, а потом перебрался в Париж. В 1934 году, испытывая нужду, Мстислав Александрович предпринял попытку продать диплом графов Остерманов, «уникальную историческую и художественную ценность», и обратился с письмом в г. Бохум, Германия, на родину своего предка. Член городского совета Бохума Вильгельм Штумпф вступил с графом в переписку, и вскоре из Бохума приехали специалисты, чтобы на месте удостовериться в ценности документа. Но сделка не состоялась: Остерман требовал за диплом 10 тысяч марок – цену, показавшуюся немцам завышенной. Они предлагали 3 тысячи, но продавец не захотел уступить ни марки, и сделка не состоялась.
В период оккупации Франции гитлеровцами Голицын-Остерман оказался с женой в городке Сен-Жан-де-Люз у самой границы с Испанией. Он сильно бедствовал и ютился с женой в убого обставленной квартирке. Немцы, грабившие ценности по всему миру, вспомнили про Остермановский диплом, быстро разыскали его владельца и нагрянули к нему на Пиренеи. Переговоры вёл «военный архивариус» из Брюсселя капитан Сант. О продаже он речи не вёл, а сказал Мстиславу Александровичу, что город Бохум «очень оценил бы, если бы он передал диплом в архив города». Голицын, тем не менее, попытался получить за документ хотя бы 5 тысяч марок. Капитан Сант знал о предыдущих торгах графа с городским советом Бохума и предложил две тысячи. Поторговавшись, сошлись на 2,5 тысячах, и сделка состоялась. Капитан Сант мысленно ударил аукционным молотком и чинно удалился. 30 октября 1941 года он доставил документ по назначению.
Тот, кто желает посмотреть и почитать «Жалованную грамоту Фёдору Андреевичу Остерману и Ивану Андреевичу Остерману в подтверждение графства» - великолепный подлинник, произведение искусства с замечательными прекрасными гравюрами, выполненными замечательными мастерами того времени, - должен теперь наведаться в Вестфалию и посетить архив города Бохум.
Можно также обратиться к интернету и прочитать там статью В. Двораковского. Или посетить подмосковное Ильинское – бывшее поместье графа Остермана-Толстого с выстроенным им на берегу реки Москвы двухэтажным деревянным дворцом и разбитым превосходным английским парком. Поместье было продано его племянниками Голицыными императрице Марии Александровне, супруге Александра Освободителя. Она открыла там мужское училище, благодаря чему и сохранилось в своём первозданном виде.
Потомки героя Отечественной войны 1812 года живут в Швейцарии, Франции, Англии и др. странах Европы.
В честь А.И. Остермана-Толстого был выбит медальон из жёлтой меди работы Хейбергера, на котором изображён граф в мундире, с орденскими звёздами и крестом на шее. По краям надпись на немецком языке: «Генерал граф Остерман».
Награды графа А.И.Остермана-Толстого: ордена Св. апостола Андрея Первозванного (1835), св. Георгия 2-го (1813), 3-го (1807) и 4-го (1791) класса; св. Владимира 1-й (1813) и 2-й (1807) степени; св. Александра Невского (1812), алмазные знаки к ордену св. Александра Невского (1813); св. Анны 1-й степени (1807), золотая шпага «За храбрость» с алмазами (1807), прусские ордена Чёрного (1807) и Красного (1807) Орла; Прусский Кульмский Крест (1813), австрийский военный орден Марии Терезии (командорский крест) – 1813 год.
О нашем герое можно сказать его собственными словами: «Да, как человек и как солдат я видел красные дни».