Акт V. Началось!

Шведский историк Ульссон пишет, что 1914 год был годом посредственностей и шаблонного мышления.

Как мы уже убедились, во многом расчёты лиц, принимавших роковые решения в это время, были основаны на непонимании складывавшихся реалий и поведения потенциального противника, на ошибках и просчётах и даже безответственности некоторых военных. Во всех странах господствовали политиканство, мелкое тщеславие, неограниченное самомнение, безответственность, некомпетентность, ложь, обман и самоуверенность. Везде штатские теряли контроль над происходящим, и их место занимали военные, а когда перед их глазами встала бездна, то изменить что-либо они были уже не в их силах.

Все ключевые посты в правительствах были назначенцами. Большинство назначений происходило по единому образцу: они были назначены на свои посты, потому что других подходящих под рукой не оказалось. И эти люди не боялись самой войны – они боялись её проиграть.

…30 июля 1914 года Вильгельма II разбудил Бетман-Хольвег. Канцлер сообщил кайзеру то, что он уже знал в конце предыдущего дня: Россия объявила мобилизацию в четырёх военных округах, направленную не против Германии, а против Австро-Венгрии. Если верить «полевым» заметкам кайзера, доклад канцлера он прочитал в 7 часов утра, а потом отправил его министру иностранных дел Ягову. Комментарии Вильгельма были поспешными и во многом роковыми. Он написал, что Николай II, вместо того чтобы с благодарностью принять его, кайзера и кузена, предложения о посредничестве между Австрией и Сербией, всё это время «ломал комедию» и привёл свою армию в состояние боевой готовности. Вывод: «После этого должен мобилизоваться и я».

Вильгельм обижен (кузен его обошёл) и встревожен: приказ о мобилизации царь подписал ещё 24 июля, а значит, русская армия имеет целых 5 дней форы! Ложное представление влечёт за собой роковые решения. Ведь у русского кузена, как мы знаем, и в мыслях не было обманывать Вильгельма. Наоборот, он всеми фибрами своей души желал уберечь Россию от войны. Он тоже был обижен на германского кузена, который не хотел понять его. И, во-вторых, мобилизация русской армии ещё и не начиналась – в округах и «конь не валялся»! Если бы советники кайзера – а им всё это было хорошо известно – хорошенько объяснили ему истинное положение дел, то, может быть, всё пошло бы иначе.

Но они не объяснили и объяснять не собирались. Тогда и в Германии тоже встал вопрос о мобилизации армии. Впрочем, весь этот четверг кайзер оставался в примирительном настроении. Одно дело «чертыхнуться» с утра на полях документа, не успев продрать глаз, а другое – попить кофе, погулять в парке и поразмыслить. Так что кайзер всё ещё полагал, что его предложение о посредничестве работает.

В первой половине дня – около 10:00 – начальник генштаба немецкой армии Хельмут Мольтке принял прибывшего из Вены офицера связи, которого послал к нему его австрийский визави Конрад фон Гётцендорф. В ходе беседы Мольтке проинформировал австрийца, что русская мобилизация не является поводом для того, чтобы Германии мобилизовала свою армию, т.е. высказал нечто разумное и противоположное утренним комментариям Вильгельма II. Это мнение Мольтке было немедленно доведено до Гётцендорфа, и тот запаниковал. Перспектива сражаться один на один с Россией ему совсем не улыбалась.

В 14:00 Мольтке принял уже военного атташе Австро-Венгрии и заявил ему, что Австро-Венгрия должна немедленно ответить на русскую мобилизацию всеобщей мобилизацией своей армии и в категорической форме отклонить все попытки Англии к посредничеству между Веной и Белградом. Если в результате начнётся большая война – что ж, так тому и быть, Австрии надо держаться стойко!

Мольтке понадобилось 4 часа, чтобы ознакомиться с текущим настроением кайзера и круто поменять свои взгляды на ситуацию. Раз всемогущий кайзер хочет мобилизацию, то он, Мольтке, с ним согласен. При этом начгенштаба отлично знал то, о чём не догадывались другие: германская мобилизация означала войну, потому что германская армия, в отличие от русской, не должна была стоять на месте, она должна была немедленно пересечь границу, пройтись катком по Люксембургу, смять Бельгию и вторгнуться во Францию.

Теперь всё было похоже на сумасшедший дом.

Если раньше все решения и действия подлежали хоть какому-то обсуждению – пусть делалось это из ложных предпосылок, пусть лгали, обманывали, пусть беспричинно паниковали, – но всё-таки применяли серое вещество мозга. Теперь же в действие вступил автомат, солдатское послушание: раз кайзер произнёс или написал слово «мобилизация», военные должны были ответить «слушаюсь». И никаких рассуждений.

По поводу войны у Германии был один-единственный план: немедленно начинать военные действия против Франции, а потом уж действовать против России. Никаких других вариантов не предусматривалось. В действие вступал план Шлиффена: быстро сосредоточить войска на западе, разгромить «лягушатников», а потом, пока русский Иван не успеет отмобилизоваться, наброситься всеми силами на него. Само проведение мобилизации предусматривало пересечение территорий Люксембурга и Бельгии.

Между тем перспективы мирного разрешения кризиса ещё были в наличии. Предложения Вильгельма и Бетмана «занять Белград и остановиться» ещё никто не отменял. Без Германии Австро-Венгрия ни на какие бы авантюры не решилась. Но тут штатское руководство наткнулось на сопротивление военных. В политический процесс вмешался Мольтке, который порекомендовал Гётцендорфу никаких мирных и посреднических предложений не принимать. В высшем руководстве Германии 30 июля наступила полная анархия: правительство занимало одну линию, а генштаб во главе с Мольтке – другую.

Ещё утром этого дня Бетман отправил Чиршки срочное указание довести до сведения Берхтольда его настоятельный призыв принять английское посредничество, иначе вина за войну упадёт не на Россию, а на Австрию, а два часа 20 минут спустя Бетман послал Чиршки ещё одну срочную телеграмму, отменяющую предыдущую. Причины? Узнав о «пацифизме» канцлера, генерал Мольтке сильно возмутился и назвал его действия «глупостями». Тут и речи не могло быть о мире – только война. В соревновании с правительством по перетягиванию каната выиграл генштаб. Он и настоял, чтобы канцлер дезавуировал свои первоначальные предложения и «урезонил» австрийцев. С этого момента большой политикой в Германии стал заниматься генеральный штаб армии. Вильгельм ошибочно предположил, что русская мобилизация уже давно началась, и произнёс слово «мобилизация», а его немедленно подхватили военные во главе с Мольтке, и колесо завертелось.

Около 13 00 Мольтке вырвал у Бетмана согласие на то, чтобы на следующий день, т.е. 31 июля, в первой половине дня было принято решение о начале первого этапа мобилизации германской армии. «Отмашку» на неё должен был дать кайзер Вильгельм своим выступлением об «угрожающей военной опасности».

И тут Бетмана осенила одна «счастливая» мысль: ему, наконец, захотелось узнать, какой же пункт австрийского ультиматума отвергла, в конце концов, Сербия! Это было бы смешно, если бы не было так  печально, и если  бы за таким головотяпством не стояли судьбы миллионов людей. Ведь Бетман всё это время повторял, что война началась из-за неприемлемости сербского ответа на ноту Вены. Но текст этого ответа он до сих пор так и не прочитал! Он втянул в Германию в войну из-за события, об истинном содержании которого он не имел ни малейшего понятия!

В 11:40 31 июля в Берлин пришло известие о том, что Россия, вместо частичной, начала всеобщую мобилизацию армии. Все препоны для генерального штаба германской армии были теперь сняты. В 13:45 в стране объявили состояние военной угрозы. На Унтер-ден-Линден Вахтой вышли барабанщики, вокруг них образовали солдатский четырёхугольник, в центр квадрата вышел лейтенант и зачитал сообщение правительства. Оно тут же было распространено по всей Европе. Бетман-Хольвег сообщил в Вену о том, чтобы Австро-Венгрия начинала всеобщую мобилизацию. В 15:30 кайзер Вильгельм приехал из Потсдама в Берлин и, приветствуемый народом, проехался по улицам столицы.

Начиная с 12:00 МИД Германии работало над ультиматумом Франции и России. В тексте «русской» ноты говорилось, что русские военные приготовления вынудили Германию объявить состояние «угрозы военной опасности», которое якобы ещё не означало мобилизацию. России давалось 12 часов на то, чтобы остановить мобилизацию. При невыполнении этого требования Германия тоже приступала к мобилизации своей армии. В «парижской» ноте говорилось, что состояние военной угрозы сменится мобилизацией, если Россия не приостановит свои военные мероприятия, и мобилизация повлечёт за собой войну. Парижу давалось 18 часов на то, чтобы ответить, сохранит ли Франция нейтралитет в войне Германии с Россией или она станет на сторону России. В случае нейтралитета Франция должна была отдать Германии под залог 2 крепости – Туль и Верден.

Почему же такая разница в подходе? Германия чувствовала угрозу от России, но Россия не получила того же предупреждения, которое получила Франция. Францию, которая ещё ничего предосудительного не предприняла, предупредили более строго, нежели Россию, которая уже приступила к мобилизации. В России, пишет Ульссон, не все сразу поняли, что германская мобилизация на практике автоматически означала войну. Этого и добивался Бетман-Хольвег. Россию нужно было обмануть, а Францию – припугнуть.

Германская нота, которую посол Вильгельм Шён вручил в Париже, по существу напоминала австрийскую, вручённую Сербии 23 июля: требование о передаче в залог 2-х крепостей было абсолютно неприемлемым для Франции. а это и рассчитывали в Берлине. Германия вышла на тропу войны окончательно и бесповоротно. Мольтке, правда, опасался того, что Франция примет ультиматум, и тогда план Шлиффена летел бы к чёрту. Другого плана войны, который предусматривал бы ведение военных действий только на восточном фронте, у генерального штаба не было. Мольтке боялся, что тогда возникнет беспорядок и хаос! В Германии Ordnung muss sein! В жизни было много вещей, которых боялся Мольтке, но больше всего в жизни он боялся 31 июля: а вдруг Франция не вступит в войну!?

Спустя полчаса после того, как тексты нот ушли в Париж и Петербург, Вильгельм II по настоятельной просьбе Мольтке послал телеграмму Францу Иосифу: Австрия должна оставить на какое-то время Сербию и сконцентрировать все свои силы против России. Ещё один «комический» момент во всей этой истории: Сербию, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор, приказывалось забыть и бросить! Главное теперь русские! Впрочем, для русских это было ясно давно. Мольтке этого показалось мало, потому что вслед за кайзеровской телеграммой он послал своему коллеге в австрийском генштабе собственную истеричную депешу, в которой потребовал от него немедленных действий против России. «Вы что – собираетесь оставить нас одних на произвол судьбы?» – заканчивался текст депеши.

Швед Ульссон предлагает в этом месте читателю проявить соболезнование по отношению к бедным австрийцам: за последний месяц на них из Берлина обрушился такой шквал телеграмм, депеш, нот, рекомендаций, советов, указаний, окриков, понуканий и т.п., причём таких разных и противоречивых, что в них не разобрался бы ни один нормальный человек. Сперва их призвали пойти на Сербию, не обращая внимания на реакцию в Европе и не принимая никаких предложений о посредничестве; потом Бетман-Хольвег заявил, что не обращать внимание на общественное мнение Европы – преступно, и приказал внимательно отнестись к посредническим и мирным предложениям. Не успев очухаться от одной вводной, австрийцы получили новую: в Германии никакого значения мобилизации русской армии не придают, и Австрии пока следует рассчитывать только на себя; нагнав на австрийцев страху, немцы, спустя пару часов, спросили, уж не думает ли Австрия оставить Германию на произвол судьбы?

Ну, разве это не комедия? Обхохочешься! Удивительно, как ни Берхтольд, ни Гётцендорф не получили инфаркта. Крепкие оказались ребята. Да и в других странах на этих местах оказались крепкие парни, не чета нынешнему поколению – «богатыри – не мы!» О, эти вожди народа, о соль земли европейской! С каким шиком они умели носить смокинги, фраки, цилиндры и рединготы! Как элегантно они умели скользить по паркету и так мило исполнять свои пошлые роли в эксцентрическом и трагикомическом фарсе, то шепчась в сторонке на раутах или приёмах, то целуя ручку разодетой в пух и прах даме, то интригуя на междусобойчиках против своих соперников или партнёров, то угрожая, то протягивая пряник, то возвышая, то опуская голос. И вот они довели дело до войны, и теперь за дело принялись генералы.

А Англия всё упорствовала и «сохраняла лицо» до конца. 31 июля она якобы попыталась ещё раз остановить войну. Вечером этого триумфального для Германии дня посол Гошен пришёл к Ягову и выразил опасения по поводу последствий германской мобилизации. Он также довёл до сведения министра, что Лондон уже сделал запрос в Париже и теперь спрашивает Берлин: готова ли Германия соблюдать нейтралитет Бельгии? Ягов ответил, что на этот вопрос ответить не может. Он сказал, что бельгийцы допустили действия, который Берлин расценивает как враждебные: они осмелились задержать на железной дороге поезд с мукой, направлявшийся в Германию.

…30 июля, когда кайзер был сильно рассержен на сэра Грея, начальник оперативного управления английского генштаба генерал Г. Уилсон записал в своём дневнике: «Начинаю подозревать, что правительство хочет улизнуть (от своих обязательств по отношению к Франции, Б.Г.)». После этого Уилсон не поленился пойти к французскому послу Гамбону и посоветовать Франции прервать дипломатические отношения с Англией в знак протеста против невыполнения принятых ею обязательств. Таких генералов, которые бы за спиной своего правительства советовали представителю иностранной державы принудить страну к участию в войне, определённо не было ни в Германии, ни в России, ни во Франции, ни в Австро-Венгрии. Демократия в Англии давала генералам широкие возможности для самовыражения, даже если оно означало предательство.

К счастью Уилсона, скоро началась война.

31 июля в 19:00 германский посол Шён в Париже вручил ноту премьер-министру и министру иностранных дел Франции Рене Вивиани. Француз прочёл текст ноты и сделал странное заявление о том, что ему о русской мобилизации ничего не было известно. Причина была очевидна: Франции было важно показать, что члены антигерманского союза не были инициаторами войны. Нужно было показать и английской общественности, что Франция и Россия были жертвами агрессии. Через пару часов французский посол в Берлине Жюль Камбон сообщил на Кэ д’Орсэ о всеобщей мобилизации германской армии. В 20:30 французский посол в Петербурге Морис Палеолог с опозданием на целые сутки (?) сообщил Вивиани, наконец, о мобилизации русской армии. Почему Палеолог так долго молчал и не информировал своё правительство о роковых действиях союзника Франции, можно  лишь  догадываться.

Мориса Палеолога на этом этапе развития событий следует причислить к наиболее загадочным их участникам. Согласно франко-русскому договору от 1892 года, каждая сторона была обязана немедленно проинформировать партнёра о своих мобилизационных мерах. Может быть, Палеолог считал, что Париж и так обо всём узнает? Так оно и получилось: французское правительство узнало о мобилизации союзнической армии от германского посла.

Между тем, Палеолог был одним из активных приводных механизмов, подталкивавших Россию к войне. В некотором смысле он выполнял ту же роль, которую по отношению к Австрии выполняли Бетман-Хольвег и Ягов. После войны Пуанкаре и Вивиани «открестились» от своего бывшего посла в России, обвинив его в превышении полномочий и необоснованных обещаний русским. Но здесь Пуанкаре и его бывший премьер-министр явно лукавили, как лгали, изворачивались и оправдывались в своих мемуарах их германские коллеги. Перед тем как в начале 1914 года заступить на свой пост в Петербурге, Палеолог получил недвусмысленные инструкции от тогдашнего премьер-министра Гастона Дюмерга о том, чтобы любой ценой гарантировать участие в будущем конфликте своего русского союзника. А когда разразился австро-сербский кризис, Пуанкаре сказал Палеологу, чтобы он обеспечил решительные и непреклонные действия Сазонова по отношению к Вене. Вполне вероятно, что Палеолог, в полном соответствии с пониманием своих задач, на сутки задержал важную информацию потому, что не хотел, во-первых, выставлять Россию в качестве инициатора конфликта, а, во-вторых – преждевременно не пугать собственное правительство, которое могло на самом раннем этапе сойти с тропы войны.

Поэтому из Парижа не последовало упрёка ни в адрес русского правительства за то, что оно приступило к всеобщей мобилизации, ни в адрес своего посла, вовремя не уведомившего о ней. Париж хотел войны и добивался её всеми доступными средствами. Нужно было рассчитаться с «бошами» за войну 1870 года.

1 августа 1914 года во всех странах началась гонка по приведению армий в боевую готовность. Предыдущей ночью в Лондоне тоже узнали о прекращении всех английских попыток посредничать в конфликте и о мобилизации русской армии. Премьер-министр Герберт Генри Асквит (1852-1928) решил попросить короля Георга V (1865-1936) направить своему русскому кузену императору Николаю телеграмму с просьбой приостановить мобилизацию армии. По его мнению, именно мобилизация русской армии спровоцировала мобилизацию армии в Германии. Всю ночь Асквит с двумя своими подчинёнными работал над составлением текста личного обращения короля, а потом они сели в экипаж и поехали в Букингэмский дворец. Георг V встретил премьера в халате. 1 августа в 04:00 депеша полетела в Петербург.

Личное послание Георга V пришло в британское посольство в момент, когда там находились Палеолог и Сазонов, приглашённые Бъюкененом на обед. Когда встал вопрос о формулировке ответа царя Николая II королю Георгу V, француз сразу взял инициативу в свои руки. Это он настоял на формулировке, согласно которой русская мобилизация произошла в ответ на всеобщую мобилизацию в Австро-Венгрии. (Эта версия была тут же подхвачена в Париже Пуанкаре и Вивиани). Это не в полной мере соответствовало действительности, но в Лондоне в дефиците времени и в обстановке хаоса, суеты и паники сразу в этом разобраться не сумели. Палеолог испугался, что истинная оценка обстановки не позволит Англии вступить в войну. Ответ из Петербурга в Лондон ушёл после обеда 2 августа. Вряд ли в Лондоне кто подозревал, что он был в основном составлен послом Франции в Петербурге.

2 августа Герберт Асквит в последний раз принял германского посла Лихновского. «Он был очень эмоционален», – вспоминал потом премьер-министр Англии, – «и умолял меня не становиться на сторону Франции… Он, бедный человек, был очень взволнован и рыдал… я сказал ему, что мы не вмешаемся при выполнении двух условий: 1) Германия не вторгается в Бельгию и 2) не посылает свой флот в Ла-Манш». Бедные германские послы Пурталес и Лихновский! Всё-таки они ещё мыслили нормальными категориями, и у них за застёгнутыми наглухо  пуговицами фрака билось обыкновенное человеческое сердце.

Ллойд Джордж был единственным влиятельным членом английского кабинета, который до конца настаивал на сохранении Англией нейтралитета. У. Черчиллю пришлось употребить целый арсенал средств: и патриотизм, и честь империи, и мотивы личной дружбы, чтобы наставить коллегу на путь истины.

Когда Асквит во главе кабинета вошёл в палату общин, депутаты встретили его овацией. Бледный как мел Грей объявил, что если Англия не поддержит Бельгию, мы потеряем уважение всего мира. Уважение было самым главным аргументом для моралиста Грея. Несколько пацифистов попытались остановить безумие, но их заглушили криками: «Садитесь!» Англичане уже настроились на другой лад, это настроение точно выразил публицист Литтен Стрейчи: «Бог разместил нас на этом острове, а Уинстон дал нам военно-морской флот. Было бы абсурдно не воспользоваться этими преимуществами».

Так что напрасно Грей и его дипломаты всё время ссылались на пресловутое английское общественное мнение, которое-де не поймёт правительство, активно вмешивающееся в континентальный конфликт. Ещё как поняло! И так быстро перестроилось на нужный лад!

В это время Германия объявляла войну Франции, а русская армия стягивалась к русско-прусской границе.

Итак, Англия была вынуждена признать, что России угрожает военная опасность, и что агрессорами выступили страны Тройственного союза. 31 июля Черчилль написал жене: «Всё устремилось к катастрофе. Во мне проснулся интерес, я в курсе дел и счастлив. Не ужасно ли быть таким? Приготовления имели для меня тайную прелесть. Я молю Бога простить меня за такое настроение». Чего больше в этом письме: лицемерия или бравады? Супруга Клементина ни в чём не уступала супругу. Когда начнётся война, и страну захватит истерика шпиономании, она напишет ему о пойманном шпионском почтовом голубе с планом её похищения и перевоза в Германию, с тем чтобы в обмен на неё запросить у англичан несколько линкоров. «Если меня похитят, я умоляю тебя не жертвовать даже самой дешёвой подводной лодкой, самым старым кораблём… я не выдержу последующей непопулярности, в то время как мы можем умереть отважно, как спартанцы». Как умилительно патриотично!

Франции в последний день июля удалось организовать себе и своему союзнику дополнительное алиби. Сначала она заявила, что ничего не знает о русской мобилизации, а потом – что русская мобилизация была вынужденной и последовала за австрийской. Чтобы никто в мире не подумал, что Франция является зачинщицей войны, она отвела всю свою армию от восточной границы на 10 километров и стала ждать германского нападения.

После войны Пуанкаре писал, что он никогда не мечтал о том, чтобы объявлять Германии войну. И это правда, но не вся: французский президент и не планировал первым объявлять войну Германии, он ждал, когда Германия сама объявит её Франции. Он «высидел», «выждал» эту войну и создал для своей страны алиби. С.Б. Фэй пишет, что если бы Пуанкаре сказал своё твёрдое слово Сазонову и потребовал бы от него или Николая II не проводить мобилизацию русской армии, и если бы Вильгельм II точно так же «приструнил» Австро-Венгрию, то войны бы не было. Это так, но этого не произошло. Как и не выступила с решительным и своевременным словом Англия.

Теперь все только думали, как лучше подготовиться к большой драке.

1 августа в 01:00 русский посол А.П. Извольский отправил срочную депешу в Петербург, в которой сообщил о своей беседе с военным министром Франции Адольфом Мессими. Француз высказал пожелание своего генштаба о том, чтобы Россия не брала в свои расчёты Австро-Венгрию, а все свои усилия сосредоточила против Германии. Втянув Россию в войну, Франция продолжала оказывать на неё давление, исходя из своих эгоистических интересов. Нужно было, чтобы русские Иваны оттянули на себя все силы германской армии и облегчили положение французских Жанов. Ведь утончённые француженки так мало были склонны к продолжению своего рода! А русским бабам только и «делов», что рожать солдат на потребу Антанте! Ю.Я. Соловьёв, побывавший в  эти  дни в Париже, слышал, как  какой-то «французик из Бордо» громко кричал на улице, что ему плевать, что все русские – свиньи, главное, чтобы они отметелили как следует «бошей».

В этот же момент Берлин увещевал Вену «плюнуть» на Сербию и сосредоточить все силы на востоке против России. Всё это было очень и  очень «смешно».

…1 августа была суббота.

В Берлине ждали ответ на свои ультиматумы Петербургу и Парижу. Для русских время истекало в 12:00, а для Парижа – двумя часами позднее. Вероятно, в этот момент Вильгельм отправил Николаю свою последнюю телеграмму:

«Немедленный и безошибочный ответ Вашего правительства – единственный путь избежать бесконечных несчастий. Пока я не получу такой ответ, я не в силах, к моему великому огорчению, приступить к предмету Вашей телеграммы. Я прошу Вас ещё серьёзней, без отлагательства прикажите Вашим войскам ни при каких обстоятельствах не нарушать наши границы».

По непонятным причинам телеграмма эта где-то задержалась и к адресату пришла с большим опозданием. Николай II потом рассказывал Палеологу, при каких обстоятельствах 2 августа после 2:00 он получил послание от кузена:

«…Я уже собрался спать, когда в дверь постучал мой слуга и сказал: “Очень важная телеграмма от Его Величества императора Вильгельма“. Я прочёл телеграмму, прочёл снова и затем повторил её вслух, но не мог понять ни одного слова. Что же Вильгельм имеет в виду? – думал я. Он притворяется, что только от меня зависит предотвратить войну или нет? Он умоляет меня не пускать мои войска через границу! Или я внезапно сошёл с ума? Или не министр двора, мой верный Фредерикс, по крайней мере 6 часов тому назад доставил мне объявление войны, вручённое немецким послом Сазонову? Я вернулся в комнату императрицы и прочитал ей телеграмму Вильгельма… Она спросила прямо: “Ты не будешь отвечать на это? “ Конечно, нет. Без сомнения, цель этой странной и нелепой телеграммы была поколебать мою твёрдость, смутить меня и толкнуть на какой-нибудь абсурдный и бесчестный поступок. Это произвело обратный эффект… Я спал необычайно крепко. Когда я проснулся в свой обычный час, я чувствовал себя так, как-будто камень свалился с моей души. Моя ответственность перед Богом и перед народом была огромной, но я, по крайней мере, знал, что мне делать».

Между тем Бетман-Хольвег созвал представителей всех земель – бундесрат – и в коротком докладе, в самых мрачных тонах, обрисовал ситуацию. Германия, сказал он, может лишиться всех военно-стратегических преимуществ, если замешкается с мобилизацией армии. Надеяться на то, что Франция примет требования ультиматума, было бесполезно. В 12:52 послу Пурталесу в Петербург пошёл текст ноты с объявлением войны, т.е. Россия ещё не успела ответить на ультиматум от 31 июля, а берлинский кабинет уже объявлял России войну. Пурталесу была предоставлена возможность выбирать из двух вариантов:

а) при условии, если Россия отказалась выполнить предупреждение о приостановке мобилизации и

б) при условии, если Россия не сочла возможным ответить на ультиматум Германии.

Вывод делался один: Россия продемонстрировала враждебную по отношению к Германии позицию, в связи с чем «его императорское величество кайзер Вильгельм II» вынужден принять вызов и заявить о наступлении военного положения между рейхом и Россией.

Как мы уже рассказывали, Пурталес в смятении передал Сазонову оба варианта ноты. Вполне логично: в любом случае была предусмотрена война.

Французы оказались более «дисциплинированны», нежели русские, и уже в 11:00 Вивиани вручил Шёну ответ: в случае русско-германской войны Франция будет «соблюдать свои интересы». На обыкновенном языке это означало, что Франция вступит  в войну на стороне России.

В 12:00 французское правительство приняло решение о мобилизации армии. Приказ об этом был разослан в войска в 15:45.

В 17:00 Вильгельм II подписал приказ о мобилизации.

Приказ был подписан на столе, который был изготовлен из досок корабля адмирала Нельсона «Виктория» и привезён английской матерью кайзера из Лондона. По подписании военный министр Эрих фон Фалькенхайн произнёс взволнованные слова:

– Да хранит Ваше Величество и Ваше оружие господь Бог! Да защитит Всевышний наше любимое отечество!

После этого все присутствовавшие пожали друг другу руки.

Начгенштаба Мольтке поспешил к себе. Быстрота была самым сильным оружием Германии. Мольтке был доволен. Всё складывалось по плану. Теперь предстояло быстро отмобилизовать армию. Мобилизация должна была начаться на следующий день, 2 августа. У германского посла в Брюсселе уже лежал инспирированный самим Мольтке текст ноты, которая требовала от Бельгии беспрепятственного пропуска германской армии через её территорию. Инспирация была семейной чертой Мольтке. Он был женат на датчанке, которая увлекалась так называемой Christian Science¹⁰³ и заразила ею своего мужа. Мольтке-муж любил на досуге беседовать о путешествии душ. Его душа в это время парила по направлению к Богу войны – Марсу.

Примечание 103. Система религиозных взглядов, основанных в 1866 г. Мэри Бэйкер Эдди на  библейских сказаниях, используемая некоторыми её адептами для лечения болезней духовными методами. Конец примечания.

Единственный человек, который понимал последствия этого приказа, ехал в это время в экипаже по Унтер-ден-Линден и смотрел по сторонам на возбуждённые массы столичных жителей. Это был адмирал Тирпиц, который за последние 10 лет, возможно, сделал больше других немцев для того, чтобы вызвать военный конфликт в Европе. Это он был автором и вдохновителем грандиозной программы строительства германского военно-морского флота. Адмирала мучили две мысли: а вдруг Россия примет условия ультиматума и приостановит мобилизацию, и зачем Германии первой начинать войну с Францией, грубо нарушая нейтралитет и суверенитет Бельгии и Люксембурга? Не лучше ли было подождать – ведь русская армия непосредственно пока не угрожает Германии? Впрочем, в необходимости самой войны сомнений у гросс-адмирала не было и быть не могло.

Не успели просохнуть чернила на приказе о мобилизации, как Мольтке снова был вызван во дворец кайзера. Из Лондона пришла срочная депеша посла Лихновского, которую, чуть не сломав голову себе и неосторожным пешеходам, спешно в авто доставил Вильгельму министр иностранных дел Ягов. В отличие от своих предыдущих телеграмм, в которых Лихновский «пугал» своё начальство возможным участием в войне Англии, и которым в Берлине никто не верил, в этой телеграмме он сообщил хорошие новости. Лихновский только что разговаривал по телефону с ближайшим советником сэра Эдуарда Грея и окончательно уяснил для себя позицию Англию в предстоящей войне: она сохранит нейтралитет! Всё, что он слышал раньше от самого министра иностранных дел, было ошибкой, вызванной известной склонностью сэра Грея говорить витиевато, неопределённо и туманно. Больше того: Англия примет все меры к тому, чтобы пассивной осталась и Франция, если Германия, со своей стороны, даст заверения в том, что не предпримет против Франции враждебных шагов.

Берлинское время было между 17:00 и 18:00. В кабинете Вильгельма II в унисон застучали несколько счастливых сердец, готовых вырваться из грудной клетки. О том, что сообщил «добрый Лихновский», никто из присутствовавших не мог мечтать и во сне! Война на один фронт с лапотной Россией! Да это будет простая прогулка! И в этот момент вошёл, с трудом переводя дух, Мольтке. На его вопрос, что произошло, кайзер, еле сдерживая дрожь в голосе, ответил:

– Мы просто всей армией маршируем на восток!

У Мольтке отвисла челюсть: уже несколько часов подряд во Франции шла мобилизация – неужели кайзер решил оставить западную границу незащищённой? Перед глазами Мольтке пробежали картинки о том, как французы забирают обратно Эльзас-Лотарингию. Но хуже всего было то, что генеральный штаб не располагал планом ведения войны на один фронт. Кошмар! Всё было продумано и расписано до мелочей: эта колонна марширует туда, а эта – в противоположном направлении: поезд №1 подаётся на станцию Х, а №2 – на станцию Y. А теперь всё летело вверх тормашками. Без плана Германия воевать не может.

Всё это Мольтке чистосердечно сказал кайзеру.

Вильгельм II, недовольно покрутив ус, пробурчал:

– Ваш дядя дал бы мне другой ответ!

Да, старший Мольтке был не чета этому рохле! Его тоже звали Хельмут, но тот Хельмут был боевой генерал. Ему ничего не стоило разбить «лягушатников» в пух и прах сорок с лишним лет тому назад.

Решили так: марш на запад не отменять, но наступление на восток нужно осуществить быстрее и энергичнее, чем планировалось раньше.

После этого Вильгельм II решил послать телеграмму кузену Георгу V и поблагодарить его за «мудрое решение сохранить нейтралитет Англии» и удержать от войны Францию. Но, говорилось в телеграмме кайзера, по техническим причинам мобилизацию германской армии уже остановить невозможно, однако пусть Франция не беспокоится: «Естественно, я разовью наступление моей армии в другом направлении».

Хорошо, что была ещё Россия, а то в каком направлении нужно было бы развивать наступление германской армии? Мольтке, как он вспоминал потом сам, в это время пребывал «в отчаянном настроении». Игнорируя своего начальника генштаба, Вильгельм через плечо бросил своему адъютанту приказ: остановить 16-ю дивизию! (16-я дивизия должна была оккупировать Люксембург и взять под свой контроль железные дороги Великого герцогства). Если не занять Люксембург, рушился весь план Шлиффена. Мольтке продолжал дрожать как заяц: что будет? что будет? «Это было моим первым впечатлением от этой войны», – вспомнит потом генерал. – «И я никогда уже не смог перебороть это впечатление – что-то внутри меня сломалось, что никак нельзя было уже починить: моя уверенность и моё доверие». Бедный генерал!

Мольтке вернулся к себе в кабинет и разрыдался (так он пишет сам). Сюрреалистическая картина: военная машина набирает обороты, курьеры и адъютанты снуют по всей стране со словами на устах или в запечатанных пакетах: «Мобилизация!», а начальник генштаба сидит в своём кабинете и рыдает, как малый ребёнок! Однако, приказ кайзера о задержке выступления 16-й дивизии на Люксембург он, всё-таки, не контрассигновал! Он так и просидел в своём кресле весь вечер, не пошевелив ни одним пальцем.

Посол Австрии Сегени посетил вечером кайзера Вильгельма и вручил ему очередное послание императора Франца Иосифа. Кайзер, в отличие от Мольтке, был бодр и добродушен. Он сидел в кресле в окружении всей семьи и потирал руки в предвкушении близкой победы над русскими. Этот русский кузен, жалкий полковник своей лапотной армии, не послушался его советов ни в Бъёрке, ни позже, и вот он теперь хорошенько его накажет! Но радость бушевала внутри,  и кайзер её не показывал. Он шутил с женой и детьми и со стороны никто бы не подумал, что этот счастливый отец семейства через 4 года потеряет всё – трон, дворцы, страну и будет сослан в эмиграцию в соседнюю Голландию.

Холодный душ пролился за несколько минут до 23:00.

Кайзер уже улёгся спать и, по всей видимости, видел сны, в которых гонялся с ружьём за кузеном Никки, когда его буквально «вынули» из постели. Из Лондона пришла ещё одна депеша.

Позвали снова Мольтке. Мольтке вспоминает, что прибыв во дворец, он встретил кайзера в пижаме, поверх которой была накинута генеральская шинель, и с бумагой в руках. Это был ответ английского кузена Георга V на благодарность германского кузена за нейтралитет Англии и Франции. Состояние Вильгельма можно было сравнить с состоянием человека, поражённого либо молнией, либо кувалдой по голове. Он читал ответ английского кузена, но ничего не мог понять. Кузен сообщал, что известие о нейтралитете Англии не соответствовало истине. Между помощником Грея и Лихновским, должно быть, возникло недоразумение или непонимание. Ни о чём подобном Англия никогда не помышляла. Больше того: Англия считает, что Германия не должна воевать с Россией.

– Теперь вы можете делать, что хотите, – сказал устало Вильгельм и отдал бумагу Мольтке. На большее у  него не хватило сил.

И тут к Мольтке вернулось самообладание. Он вернулся в генштаб и подписал приказ 16-й дивизии начинать вторжение в Люксембург. Ему сказали, что никакого приказа для этого посылать не нужно: мобилизация идёт по плану, а согласно плану 16-я дивизия уже стояла на люксембургской территории. Старый добрый план начал осуществляться с точностью часового механизма.

Но страдания бедного начгенштаба на этом не закончились.

В ночь на 2 августа Бетман-Хольвег провёл совещание правительства, на котором обсуждали вопрос о том, находилась ли Германия в состоянии войны или нет. Спор закончился на высоких нотах, но истины так и не нашли. Адмирал Тирпиц высказал мнение, что все в этот вечер потеряли голову. Канцлер произвёл на него впечатление «тонущего человека». Адмирал критиковал правительство за бездумное «раздаривание» объявлений о войне. В частности, по его мнению, незачем было торопиться с объявлением войны России, поскольку для соприкосновения с её армией нужно было преодолеть обширные прусско-польские территории. То же самое с Францией: зачем нужно было объявлять ей войну, если германская армия даже и не приблизилась к её границам?

Генерал Мольтке проявил твёрдость и выступил в пользу начала военных действий против Франции. Он и военный министр Фалькенхайн сказали, что с их точки зрения, мобилизация автоматически означала войну, так что война уже наступила, и спорить было не о чем. Потом ему возразил Бетман, и генерал наговорил ему кучу обидных слов, а потом они помирились. Кстати, военные к этому времени ещё не были проинформированы о том, что Пурталес уже вручил в Петербурге ноту с объявлением войны России! Кто-то спросил, проинформировали ли об этом Вену. Ответ был отрицательным. О союзнике, из-за которого Германия шла на войну, просто забыли. Таким образом, строго формально правительство Германии в этот час не знало ни о том, началась ли война или нет, будет ли Австрия поддерживать Германию в войне с Россией, нужно ли было объявлять Франции войну или война с ней уже началась, останется ли Англия нейтральной или выступит на стороне Франции и России, и оккупирован Люксембург или нет.

Текст объявления войны Франции был составлен 31 июля, а 1 августа в 18:30 был подписан Яговым. Как раз в этот момент пришло сбивчивое и радостное сообщение из Лондона от Лихновского, и ноту для посла Шёна задержали. Но после того как недоразумение было выяснено, и радость по поводу нейтральной позиции Альбиона окончательно исчезла, заготовленный вариант ноты Парижу продолжал лежать без движения, потому что в правительстве не было ясного мнения о том, началась война с Францией или нет.

Наконец в воскресенье 2 августа в 9:10 посол Шён получил текст ноты с указанием ждать и не вручать. Берлин в это время продолжал пребывать в спорах и дискуссиях. В 14:05 ушла телеграмма послу в Брюссель с указанием вскрыть пакет, лежавший в сейфе с 29 июля. В пакете была инструкция, составленная Мольтке ещё 26 июля, когда он вернулся из отпуска. Текст инструкции гласил, что посол должен вручить ноту бельгийскому правительству с извещением о том, что германская армия должна пройти через территорию Бельгии, чтобы защитить себя от Франции. Не объявив войны ни Франции, ни России, Германия заявила правительствам Люксембурга и Бельгии о вводе своих войск на их территорию.

О том, как Мольтке видел международное положение, свидетельствуют его меморандумы, представленные в министерство иностранных дел. Так в одном из них он предлагал направить Швеции указание провести мобилизацию армии и послать её на финскую границу. В другом документе он предлагал осуществить восстание в Индии и Южной Африке, хотя ко времени написания документа Англия ещё не находилась в состоянии войны с Германией. Он также полагал, что Турция и Персия автоматически должны были стать союзниками Германии.

Отмобилизованная французская армия, согласно приказу, отошла от своей границы на десяток километров. Этим манёвром Париж хотел показать Англии, что Франция ведёт себя корректно и начинать первой военные действия против «бошей» не стремится. Конфликтующие стороны, сделав всё, чтобы война состоялась, соревновались теперь в лицемерном миролюбии. В этот момент из штаба 2-го баварского корпуса поступило сообщение, что «неизвестные самолёты бомбили Нюрнберг». Все в Германии поверили, тогда (и верят до сих пор), что первой войну начала Франция. В 1916 году в какой-то медицинской газетке с мизерным тиражом бургомистр Нюрнберга выступит с опровержением этой информации. Он скажет, что никаких самолётов над городом в то время не было, и ни одна бомба на него не упала. Генштаб германской армии мог бы связаться с Нюрнбергом ещё 2 августа и проверить факты, но он этого не сделал. Потому что не был в этом заинтересован.

Зато Ягов поспешил направить Шёну в Париж дополнение к тексту ноты, включив в него упоминание о бомбардировке Нюрнберга французской авиацией в качестве «неопровержимого» аргумента для объявления войны. Ягов добавил в этот пункт ещё несколько «неопровержимых» доказательств агрессивности Франции, но Шён по какому-то недоразумению смог расшифровать лишь пассаж про Нюрнберг. С тем он и отправился 3 августа к премьер-министру Вивиани и после 18:00 вручил ему текст объявления войны. Вообще-то аудиенция была назначена на 18:00, но по дороге в МИД Франции на германского посла напали двое неизвестных. Они запрыгнули в автомобиль посла,  когда он  торжественно  садился в него, чтобы ехать к Вивиани. В салоне началась непонятная потасовка: с какими намерениями эти люди напали на Шёна, до сих пор не известно. Может быть, они хотели предотвратить войну? Или это были грабители, которых привлекла золотая цепочка от часов посла? Как бы то ни было, в дело вмешалась полиция, и Шён благополучно вручил свою ноту.

Таким образом, война с Францией началась под надуманным и лживым предлогом.

– Наконец, этот негодяй Извольский добился-таки своей войны! – гневно произнёс Жорес, столкнувшись в приёмной у Бриана с послом России накануне объявления войны.

К вечеру 3 августа череда ошибок, просчётов и недоразумений, поразивших европейские столицы, кажется, закончилась.

Сначала «отличилась» Россия, объявив 29 июля о частичной мобилизации, но этот шаг ещё можно было локализовать и обезвредить. Частичная мобилизация превратилась через два дня во всеобщую. Это, по мнению многих экспертов, был второй просчёт русских: ведь военные действия Австро-Венгрии против Сербии напрямую Россию не затрагивали. К тому же с военной точки зрения, Петербургу следовало дождаться момента, когда австрийская армия завязнет войне на Балканах, а потом ударить по Австро-Венгрии в тыл с востока. Но в Петербурге посчитали иначе. Ирония истории, как мы видели, состоит в том, что Сазонов полагал, что с частичной мобилизацией согласились и в Берлине, и в Лондоне. А Сазонова сбил с толку и Ягов, и Грей, и собственный генерал Янушкевич.

В.Н. Коковцов, по собственному признанию, особняком стоявший в русском правительстве, уволенный Николаем II накануне войны с поста председателя Совета министров и министра финансов России и пытавшийся всеми способами уберечь Россию от войны, с горечью вспоминает, что его голос так и не был услышан. «Но я должен сказать с глубочайшим убеждением», – пишет он, подводя итог своей многолетней государственной деятельности, – «что каковы бы ни были наши внутренние разногласия ещё задолго до войны, предотвратить её зависело не от России. Война была предрешена ещё тогда, когда у нас были убеждены, что её не будет… Я не разделяю… мнения…, что война могла быть нами предотвращена при большем искусстве и при большей предусмотрительности в ведении нашей внешней политики… На России не лежит никакой ответственности за ту мировую катастрофу, от которой больше всего пострадала именно Россия. Она была бессильна остановить неумолимый ход роковых событий, подготовляемый теми, кто всё рассчитывал наперёд, но не понял одного – человеческому предвидению положен свой предел».

Таково было мнение человека, с которым последние предвоенные годы постоянно консультировался Сазонов, и к которому так никто и не прислушался.

А что же народные массы, самый передовой в мире класс рабочих и их вожди из социал-демократии? Интернационал оказался бессильным перед лицом событий и всеобщего военно-патриотического шовинизма. На 9 августа был намечен съезд Интернационала в Париже, но уже было ясно, что он провалится. Австрийский представитель Виктор Адлер заявил, что как пролетариат, так и крестьяне будут вести себя пассивно и никакого сопротивления партии войны оказать не смогут. Друзья французского социалистического вождя Жана Жореса (1859-1914) от идеи провести во всех странах антивоенные забастовки тоже отказались. Ближайший его сподвижник Жюль Гед заявил, что такая забастовка пойдёт на пользу лишь отсталой феодальной стране, например, будет способствовать победе России над Германией.

– Кто хочет этого? – демагогично произнёс он на митинге в Брюсселе.

Никто не ответил, но все были с ним согласны.

Хотя это была странная логика: французский патриот был против того, чтобы в начинавшейся войне союзница Франции Россия вышла победительницей над общим врагом. В.к. Ольга Александровна со знанием дела пишет, что Франция и Англия не были искренними союзниками России: желая поражения Германии, они одновременно хотели максимально ослабить и обескровить в этой войне Россию. Д. Ллойд Джордж в своих воспоминаниях, комментируя роль русских войск в спасении Парижа в 1914 году, писал:

«История  предъявит счёт военному командованию Франции и Англии, которое в своём эгоистичном упрямстве обрекло своих русских товарищей на гибель, тогда как Англия и Франция так легко могли спасти русских и таким образом помогли бы лучше всего и себе».

Хорошо сказано, но не пожалел ли потом Ллойд Джордж об этих словах? И кто теперь на Западе помнит о них? Аналогичную позицию Англия и США занимали и во Второй мировой войне, намеренно затягивая с открытием второго фронта.

…А лидера французских социалистов, пытавшегося предотвратить войну, 31 июля убили в Париже как предателя. Убийца, молодой француз-«патриот», после совершения убийства стоял рядом с телом убитого и гордо размахивал пистолетом над головой. Он хотел спасти Францию от позора. Суд его оправдал¹⁰⁴.

Примечание 104. В 1937 г. французские коммунисты-интернационалисты «достанут» убийцу Жореса в Испании и убьют его. Конец примечания.

4 августа собрался германский рейхстаг, и 110 социал-демократов дружно проголосовали за военные кредиты, которые потребовали кайзер и канцлер для ведения войны. Внутри социал-демократической партии было антивоенное меньшинство, но не оно определило решение. Во время голосования из Франции прибыл их представитель Херман Мюллер, который совещался со своими французскими коллегами. Ничего хорошего Мюллер из Франции не привёз. Председатель германской социал-демократической партии Фридрих Эберт (1871-1925) вместе с кассиром и партийной кассой в это время находился в бегах в Цюрихе. Перед отъездом в Швейцарию было решено продолжить антивоенную партизанскую деятельность, но через два дня Эберт и деньги в сумме 20 млн. марок вернулись обратно в фатерлянд. Ни о каком сопротивлении властям и военной машине больше и речи в партии не было. Самая крупная  и самая организованная рабочая партия в Европе безоговорочно поддержала мировую бойню и встала в один ряд с её зачинщиками – бетманами, вильгельмами, яговыми, мольтке и прочими германскими «патриотами».

Только русские и сербские социал-демократы проголосовали в парламенте против войны, но кто их тогда принимал во внимание?

Впрочем, когда началась война, все партии, представленные в Государственной думе, приняли решение прекратить нападки на власти и призвали своих членов сплотиться вокруг правительства, чтобы единым фронтом, вместе со всей страной работать на победу. Никто из них не хотел войны, но раз она началась, то было бы предательством по отношению к своей родине создавать для неё дополнительные трудности.

Только один русский социал-демократ думал иначе и известие о войне воспринял как большой подарок. Это был некто Владимир Ильич Ульянов, он же Ленин, отдыхавший в польско-австрийских Карпатах. Здесь он чувствовал себя в полной безопасности. Австрийская полиция его не беспокоила и русским шпионом объявлять не торопилась, как это было сделано в отношении прочих добропорядочных русских подданных. Ильич испытывал к родине странную любовь. Нет, не ту, лермонтовскую («Люблю Россию я, но странною любовью…»), а свою, изуверскую. Он выступил за поражение России в этой войне. Пусть в ней погибнут миллионы соотечественников – это не страшно. Главное, что одновременно будет нанесён удар по ненавистному царизму. Сам-то Ильич погибать не собирался¹⁰⁵!

Примечание 105. Помнится, будучи студентом, я никак не мог понять этой изуверской логики. Я понимал, что поражение было выгодно большевикам и Ленину, ибо из войны вырастали мохнатые щупальца революции, но как мог русский, пусть противник царского режима, желать поражения своей родине, я постичь так и не смог. Это был верх той самой марксистской диалектики, которую Ленин успешно практиковал внутри России. Главное для него была власть, «пламенная страсть порулить» Россией, из которой он сделал площадку для своих «революционных» экспериментов, а что будет с русским народом, ему было сугубо наплевать. О чём он открыто высказывался. Конец примечания.

Поэтому через три года Ильич со своей многочисленной компанией, в которой было всего 2-3 человека с русскими фамилиями, совершенно спокойно сел в немецкий вагон, на немецкие деньги проехал через всю Европу и на эти же деньги стал приближать революцию в России. Главное было ввязаться, а там кривая куда-нибудь вывезет. И вывезла. Ему «помог» в этом Лев Давидович Троцкий-Бронштейн, завербованный американским разведчиком полковником Хаусом и представителем МИ-6 Англии. Он тоже привёз в Россию американские деньги и соответствующие директивы о расчленении бывшей российской империи. Во время Брестского кризиса возникла опасность выпустить власть из рук, и тогда Ильич с Давидовичем так же браво продали «республику» немцам и с пеной у рта снова стали защищать свою изуверскую теорию о том, что всякое поражение России и унижение русского народа идёт ему только на пользу.

Бедная Россия…

Григорьев Борис Николаевич