Сцена вторая: Вена

Приняв окончательное решение, Вена демонстративно «залегла на дно». Военный министр Кробатин и начгенштаба Гётцендорф якобы уехали в отпуск, а все официальные лица, включая Тису, надели на себя маски миротворцев и стали усыплять бдительность общественности. Русский посол в Вене Шебеко, не найдя Берхтольда, встретился с шефом политического департамента Форгахом и попытался узнать намерения Австрии, но тот ничего внятного сказать не мог или не захотел. Прибывший из Петербурга в отпуск австрийский посол Савари заверил русского коллегу, что планируемые на Балльплатц меры в отношении Сербии носят сугубо мирный характер и никакого вреда России не причинят, и Шебеко тоже укатил в отпуск.

В Белграде «дымовую завесу» на общественное мнение напускал посол Гизль. 21 июля он отправил Берхтольду депешу, в которой призывал «сокрушить постоянно угрожающего нам врага» и говорил, что «полумеры, демарши, переговоры или гнилой компромисс станут сильнейшим ударом по престижу Австро-Венгрии в Сербии и её положению в Европе».

Но шила в мешке не утаишь. Внимательные наблюдатели и разведчики уже писали в свои столицы отчёты о том, к чему готовилась на самом деле притихшая Вена. Это было затишье перед грозой. 16 июля подробную и правдивую картину обстановки в Вене в своей телеграмме в Лондон изложил посол Англии Бансен. Его проинформировал австрийский граф Лютцов, так что сэр Эдуард Грей уже 16 июля имел полное представление о том, что ждёт Сербию. Несколько дней спустя ещё более точную и детальную информацию направил в Париж посол Франции. Учуяли что-то и итальянцы. Только русские ничего не знали: агент русской военной разведки полковник Редль был арестован годом ранее, а посла Шебеко в нужный момент не оказалось на месте.

21 июля, находясь в Ишле с докладом у Франца Иосифа и получив его одобрение относительно содержания ультиматума, Берхтольд дал команду в своё министерство предупредить Чиршки о том, что он сможет ознакомиться с текстом ноты сербам 22 июля, т.е. на следующий день, потому что в ней якобы надо было кое-что «отшлифовать». Подчеркнём ещё раз, что текст ультиматума к этому моменту уже был разослан и в Белград, и в другие «важные столицы».

В отношении Германии Берхтольд придумал нечто иное. Вечером 20 июля посол Сегени, как Савари в Петербурге и послы в Париже и Лондоне, получил копию упомянутой ноты. Утром 21 июля он запросил разрешение Берхтольда показать ноту германскому МИД. Нет, ответил Берхтольд, официально он должен вручить ноту лишь утром 24 июля, как и все другие послы в других столицах, и объяснил, почему: нельзя демонстрировать, что Вена чем-то выделяет Германию из ряда других государств! Но Чиршки по недоразумению будет неофициально ознакомлен с нотой уже 21 июля (а не 22 числа, как Берхтольд планировал из Ишля!), так что 22 июля немцы уже знали всё, и Сегени нечего было забивать себе голову лишними хлопотами.

Одна ложь наслаивалась на другую, Берхтольд пёк какой-то многослойный венский пирог. «Граф Берхтольд», – пишет Лиделл Гарт, – «…придавший оттенок элегантности жульническим замашкам, унаследованным от Эренталя, грациозно и с благодарностью ухватился за возможность вернуть монархии и себе потерянный престиж».

Где тонко, там и рвётся. Так и получилось. Один из авторов ультимативной ноты граф Форгах, не зная об указании шефа ознакомить Чиршки с нотой лишь 22 июля, посчитал важным и необходимым показать её своему германскому коллеге немедленно. Что он и сделал 21 июля. Какие между союзниками могут быть формальности? Берхтольд не имел об этом никакого понятия, потому что графу Форгаху и на ум не пришло поставить его о своей инициативе в известность.

Дальше дело приняло ещё более комический, и где-то даже гротескный оттенок. Несмотря на настойчивую просьбу Ягова получить текст ультиматума как можно быстрее, Чиршки, уже имея его на руках, решил информировать свой Центр не по телеграфу, а обычной почтой! Причины? Конспирация! Германский посол просто не решился отправить текст по телеграфу, потому что тогда он якобы расшифровал бы применяемый германской дипломатией код.

Почта из Вены в Берлин пришла 22 июля в 8 часов вечера. Но и это не всё: когда к Ягову пришёл вариант австрийской ноты, присланный Чиршки, он держал уже в руках её копию, направленную Берхтольдом послу Сегени. Потому что Сегени тоже плюнул на «дурацкое» распоряжение своего МИД и на свой страх и риск, за два дня до указанного срока, явился к Ягову⁹⁰. Но ещё за несколько часов до этого Ягов, как  мы помним, дал «хороший» совет Берхтольду: вручить ноту в Белграде не в 17:00, а часом позже, чтобы быть уверенным в том, что Пуанкаре будет уже на борту судна. Ягов проявил трогательную заботу о том, чтобы Берхтольд учёл разницу во времени между Белградом и Петербургом! Берхтольд ответил Ягову сердечным «спасибо».

Примечание 90. По версии С.Б. Фэя, Сегени всё-таки согласовал свой шаг с Берхтольдом и убедил его в том, чтобы вручить немцам текст ультиматума до согласованного ранее срока. Конец примечания.

Позвольте, позвольте, заметит читатель. Как Ягов мог корректировать сроки вручения ноты, которую он даже и в глаза не видел? Хороший вопрос. Добавим ещё один: как мог Ягов уже 21 июля рассылать всем германским послам инструкцию о том, как им вести себя после вручения австрийской ноты, и что им следовало в каждой из столиц говорить местному правительству? Германские послы, наставлял Ягов, должны были говорить, что требования Австро-Венгрии к Сербии вполне умеренные, что все страны должны теперь принять участие в урегулировании конфликта и т.п.

Ответ очевиден: Ягов и германское правительство уже давно знали о содержании австрийского ультиматума. Или его содержание им было попросту безразлично. В Германии стали готовить свой, берлинский многослойный шнитцель.

Ещё вопрос: смогли бы немцы остановить роковое течение событий, если бы они пришли к выводу о том, что требования австрийцев слишком завышены? Ведь у них было на это время – план Берхтольда задержать ноту для Берлина провалился.

Ответ: конечно могли! Они могли сделать это и с помощью Чиршки, и через Сегени.

Но, прочитав ноту (в двух вариантах), Ягов сказал Сегени, что Берлин полностью согласен с мерами, принятыми Веной. По версии Фэя, Ягов назвал австрийский ультиматум слишком сильным и упрекнул Сегени в том, что Вена слишком поздно проинформировала о нём Берлин. Сегени сказал, что дело уже сделано: через 11 часов ультиматум будет вручён сербам и опубликован в австрийской прессе.

Так, пишет Ульссон, начиная с 5 июля 1914 года, с того воскресного разговора Вильгельма II с австрийскими дипломатами в Потсдаме, безответственность, глупость, тщеславие, шаблонность мышления, спесивость, авантюризм, тупость, отсутствие здравого смысла и необоснованные надежды овладели политическим пространством Европы. В перспективе маячила лишь война.

…Сразу после 18:00 субботы 25 июля 1914 года адъютант императора Франца Иосифа принёс телеграмму. Император отдыхал в своём любимом альпийском курорте Ишле. Адъютант всю дорогу к императорскому особняку бежал и тяжело дышал, когда вручал её монарху. Император с нетерпением ждал рокового часа. При виде адъютанта он поднялся из-за стола и услышал, как тот доложил, что Гизлинген нашёл ответ австрийцев неудовлетворительным, и что дипломатические отношения с Сербией прерваны.

– Ну, наконец-то, – сказал Франц Иосиф⁹¹.

Примечание 91. Версия Уилсона. Согласно Фэю, император Франц Иосиф выразил не удовлетворение, а удивление: «Всё-таки это случилось?» Конец примечания.

Потом Франц Иосиф принял военного министра Кробатина. Министр пришёл с предложением о частичном проведении мобилизации против Сербии и ушёл, получив «добро» монарха. В 21:23 Конрад фон Гётцендорф получил долгожданный сигнал о приведении военной машины в движение и отдал приказ о начале мобилизации на вторник 28 июля. Согласно плану генштаба, мобилизации пока подлежали 8 корпусов австрийской армии: 3 корпуса на сербском, три – на восточном, т.е. русском направлении, а два оставались в резерве, готовые к переброске либо на юго-запад, либо на восток. Таким образом, к этому времени три страны уже приступили к мобилизации: Сербия, Австро-Венгрия и Россия.

И тут вдруг Берхтольд «заёрзал»: возможно, только теперь перед ним открылась бездна, в которую он своими руками сталкивал и свою страну, и Европу. И он стал отрабатывать «задний ход», заявляя везде и всем, что разрыв дипломатических отношений с Сербией вовсе не означал войны, и называя австрийский ультиматум демаршем. Недавно он отпускал саркастические шуточки типа, а вдруг Белград примет все условия ультиматума, а теперь забил тревогу, пытаясь свалить вину за развязывание войны на другие страны. Это «ёрзанье» адвокаты Берхтольда потом будут использовать как доказательство миролюбия австрийского канцлера, но факты упрямая вещь: Берхтольд никогда «голубем» не был, он твёрдо и последовательно вёл дело к войне.

Да ему и не дали долго «ёрзать» – Берлин его тут же одёрнул. После того как австрийский посол в Лондоне 24 июля вручил сэру Грею ноту о том, что разрыв дипломатических отношений Австро-Венгрии с Сербией не означал войны, Ягов на следующий день вызвал к себе Сегени и сделал ему головомойку. Как потом явствовало из отчёта Сегени в Вену, Ягов сказал следующее: теперь, после того как Сербия вручила ответ на ультиматум, а посол Австрии покинул Белград (Гизлинген в этот момент ещё сидел в своём посольстве и ждал ответа, но в Берлине уже были уверены, что ответ будет признан неудовлетворительным), должны незамедлительно начаться военные действия. Немцы, во всяком случае, Ягов, советовали Австрии начать войну и поставить Европу перед свершившимся фактом.

В воскресенье 26 июля Берхтольд вызвал для консультаций посла Чиршки. На беседе присутствовал Конрад фон Гётцендорф. Результатом беседы была депеша Чиршки в Берлин, в которой он сообщал, что Вена разделяет мнение Берлина о незамедлительном открытии военных действий против Сербии. «Слабака» Берхтольда быстро поставили на место. Германия вступила на тропу войны и сходить с неё была не намерена.

Конрад фон Хётцен нервничал: между этим днём и началом вторжения в Сербию должно было пройти не менее двух недель. Отсутствие дорог и достаточного количества войск на западных и северных границах Сербии не позволяло развернуть армию ранее этого срока. Берхтольд снова запаниковал и сказал начальнику генштаба, что так долго «дипломатическая ситуация не выдержит». Он имел в виду, что нельзя было целых 2 недели не иметь дипломатических отношений с Сербией и одновременно отвергать все посреднические предложения. За это время ему могут помешать, возникнут всякие миротворцы типа Сазонова и Грея, станут уговаривать, предлагать переговоры, посредничество, конференции…

Создалась парадоксальная ситуация: жаждавший скорее начать драку генерал Конрад фон Гётцендорф попросил Берхтольда потянуть с объявлением войны, чтобы лучше подготовиться к удару. Но с этим никак не мог согласиться Берхтольд: положения «ни войны – ни мира» австрийской дипломатии было просто не выдержать. Он не был таким эквилибристом от политики, каким, к примеру, при заключении Брестского мира в 1918 году проявил себя Лев Троцкий, поставивший Советскую Россию в «раковое» состояние ни войны, ни мира.

И войну решили объявить 28 июля.

Так что гамлетовские муки мучили нашего «джентльмена» недолго. Он решил объявлять войну немедленно, военные сами решат, как лучше справиться со своими задачами. Чтобы на некоторое время усыпить бдительность Петербурга, он дал указание. Свари вступить в переговоры с Сазоновым, но не связывать себя с ним никакими обязательствами. А потом, когда военные ввяжутся в боевые действия с сербами, он скажет всем: извините господа, вы опоздали, мы уже воюем, и нам теперь не до ваших мирных глупостей.

С грациозными манерами жулика Бертольд быстро уговорил Франца-Иосифа подписать акт об объявлении войны Сербии. Он включил в этот акт фразу о том, что Сербия якобы первой напала на австрийские войска. Получив подпись императора, граф тут же вычеркнул эту фразу.

Немедленно поставили об этом в известность Чирки, а тот – Берлин. Это была та самая телеграмма Чирки, которая пришла в Берлин в 16:37, когда Бетман-Хольвег и Ягов беседовали с Вильгельмом II в Новом дворце в Потсдаме. Одновременно с телеграммой Чиршки в Берлин поступило посредническое предложение из Лондона, но канцлер Германии и его министр иностранных дел, как мы уже говорили выше, сделали всё от них зависящее, чтобы инициативу сэра Грея задушить в зародыше.

В последний момент Берхтольду пришлось выдержать ещё одно испытание: Бетман-Хольвег, под воздействием приступа миролюбия у кайзера, проинструктировал его через Чиршки о посреднической миссии англичан. Но Берхтольд уже знал, что всё это игра «понарошку», что на это следовало наплевать. Об том ему сообщил Сегени после своей беседы с Яговым.

28 июля сербское правительство оставило Белград и переехало в г. Ниш. Туда-то в 12:30 добралась телеграмма из Вены с объявлением войны Сербии. Это был обычный неприметный стандартный телеграфный бланк, на котором по-французски говорилось:

«Поскольку Сербское Королевское правительство не дало удовлетворительного ответа на ноту от 23 июля, вручённую австро-венгерским посланником в Белграде, то Императорское правительство Австро-Венгрии, вынужденное выступить на защиту собственных прав и интересов, прибегает к силе оружия. С этого момента Австро-Венгрия полагает себя с Сербией  в состоянии войны. Министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Берхтольд».

Вот так делаются мировые войны.

В тот же день Берхтольд обратился к Бетману-Хольвегу с просьбой предупредить русских о частичной мобилизации 3 корпусов против русских, что и было исполнено германским посолом Ф. Пурталесом вечером следующего дня, когда он посетил Сазонова и фактически в ультимативной форме потребовал от России прекращения подготовительных военных мероприятий.

Между тем, Чиршки, не посвящённый в секреты закулисной возни Ягова с Берхтольдом, требовал от последнего ответ на меморандум Бетмана-Хольвега. Берхтольд ответил, что должен посоветоваться с императором и пошёл переодеваться. Пока Берхтольд менял партикулярное платье на придворный мундир для визита к Францу Иосифу, Чиршки почти всю вторую половину дня провёл в беседе с Форгахом и Хойосом, пытаясь убедить их в разумности аргументов кайзера Вильгельма. Но всё было напрасно. В ответ хорошо информированные помощники Берхтольда цинично заявили, что «ввиду тех чувств, которые испытывают народ и армия, о любом приостановлении военных действий не может быть и речи… Конрад фон Гётцендорф вечером, в развитие уже принятых мер, будет докладывать императору предложения относительно всеобщей мобилизации».

Не дождавшись возращения Берхтольда из Ишля, Чиршки получил от него устное уведомление: он не может дать ответ на обращение Берлина до следующего утра, потому что необходимо проконсультироваться по этому вопросу с Тисой.

Это была явная отговорка. Вена решила саботировать «неудобное» предложение союзника.

В этот вечер Россия после долгих колебаний приняла решение объявить всеобщую мобилизацию своей армии. Известие об этом поступит в Вену и Берлин на следующий день, 31 июля.

Григорьев Борис Николаевич