Сцена вторая: Венский пирог

Примечание 85. О, Австрия, благородная отчина, подними своё знамя, пусть оно развевается на ветру, и Австрия останется в веках! (перевод с немецкого автора). Конец примечания.

До сих пор Леопольд Берхтольд на своём посту не совершил ничего выдающегося, зато теперь он приковал к себе внимание миллионов и миллионов людей не только в своей стране, но и далеко за её пределами. Наконец-то, пробил и его час, и он войдёт в историю! Свидетели событий 1914 года отметили, что после убийства в Сараево с ним что-то произошло. Если раньше он к своим обязанностям относился «спустя рукава», был апатичен, почти безразличен и полностью зависел от советов и мнений своих сотрудников, то теперь он вдруг преобразился, стал проявлять инициативу, вмешиваться во всё и решать дела по собственному усмотрению.

Австрийский министр иностранных дел был к тому же настоящим снобом. Если бы посетитель зашёл в прихожую его рабочего кабинета в здании МИД на Балльплатц, то увидел бы в его гардеробе четыре сверкающих чёрных цилиндра, четыре пальто такого же цвета, а в стойке для зонтов – четыре изящные трости. Берхтольд происходил из австрийской баронской семьи, но одновременно являлся венгерским помещиком – в Венгрии у него было имение. Со временем он превратился в настоящего венгра и, по словам Альбертини, вёл себя как венгр в квадрате. Он держал конюшню и увлекался скачками, и никакие события в мире не могли его отвлечь от скачек.

Как дипломат он был ленив, но чрезвычайно «удобен». Если кто-то на Балльплатц ставил перед ним проблему, он нажимал кнопку звонка и вызывал соответствующего чиновника, который и готовил ответ на поставленный вопрос. Эренталь хотел видеть своим преемником барона Буриана, министра финансов Австро-Венгрии, но император Франц Иосиф хотел иметь на посту министра иностранных дел послушного человека и настоял на том, чтобы место барона Лексы занял барон Берхтольд: барона не воспламеняли бредовые идеи начгенштаба или членов военной партии, у него не было политических амбиций, он не исповедовал какую-либо идеологию и не мечтал ни о «блестящем будущем габсбургской монархии», ни о её утверждении на Балканах. Он не любил итальянцев, но ничего не имел против сербов. Будучи послом Австро-Венгрии в Санкт-Петербурге, он удивлялся, почему его министр иностранных дел Эренталь так раздражал Россию своим отношением к Сербии. Его интересовали лошади, женщины, литература и английская мода – совсем в стиле канцлера Меттерниха. Самым лучшим комплиментом для него было, если кто-то принимал его за английского лорда. Он и выглядел, как оскар-уайльдовский лорд-шалопай Алджернон, который хотел быть серьёзным.

Когда Франц Иосиф предложил Берхтольду пост министра иностранных дел, тот стал отказываться и говорить, что эта работа ему не по плечу.

– Но у меня нет никого другого, – вздохнул император.

Убийственность этого аргумента решила дело.

Австрийский публицист Каннер описывает Берхтольда как «покладистого и внешне приятного» человека, «в душе злобного и обманчивого, с поверхностными взглядами и безответственного в делах… Колеблющийся в своих решениях и непостижимо невежественный, он относился к своей работе как к второстепенному занятию, менее важному для него, нежели одежда или беговая дорожка на ипподроме».

Один работавший вместе с ним в Петербурге австрийский дипломат указывает на его слабую волю и робость. Каждый подчинённый мог навязать ему своё мнение, так что он болтался как маятник между здравыми идеями и воинственными, кровожадными импульсами. Его внешний вид – холодный, благородный и слегка наивный – казалось, позволяли видеть в нём того самого циничного режиссёра, который спланировал первую мировую войну.

Но внешний вид обманывает. Нет, Леопольд Берхтольд таковым не был. Это была обычная посредственность без всяких убеждений. И именно это оказалось роковым и опасным для Австрии и Европы. Ведь до этого он не сделал ничего полезного для своего государства. Черногория и Сербия демонстрировали самостоятельность и завидную антигабсбургскую активность, но Берхтольд и пальцем не пошевелил, чтобы как-то обезопасить империю от дальнейшего развала. Он почти не работал со своими союзниками Румынией и Италией. Пост министра иностранных дел, судя по всему, раздражал его и навевал скуку.

В июльские дни 1914 года он разным лицам высказывал самые различные и противоречившие друг другу взгляды. Перед «ястребом» Конрадом фон Гётцендорфом он выглядел нерешительным и колеблющимся. После сараевского убийства он предложил потребовать от Сербии уволить в отставку своего министра полиции, что привело начгенштаба в неистовство: Сербию следовало стереть с лица земли, а этот осёл предлагает убрать её министра! Но одновременно Берхтольд демонстрировал резкость и принципиальность по отношению к венгерскому премьер-министру И. Тисе, выступившему против войны. Именно Берхтольду удалось уговорить венгра согласиться с её необходимостью. Впрочем, мининдел внушал венгру то, что втолковал ему генерал фон Гётцендорф.

…На первых порах Берхтольд сдерживал пыл генерала Гётцендорфа и просил его немного подождать, поскольку внешние обстоятельства ещё не позволяли осуществить нападение на Сербию. Не было полной ясности о том, какую позицию займут Германия, Италия и Румыния. Во-вторых, венгерский премьер-министр Иштван Тиса выступил против всяких военных акций, опасаясь выступления на стороне Сербии Россия. Да и общественное мнение ещё не было готово к этому.

Но вот во вторник 7 июля в Вену вернулся Хойос и первым делом поспешил обрадовать Берхтольда радостным известием: немцы посоветовали немедленно ударить по сербам и подтвердили готовность драться и против Франции, и против России.

Берхтольд, казалось, был доволен, но не до конца. Переубедить Франца Иосифа ему не составило большого труда – уже в день возвращения Хойоса из Берлина он навестил императора в его резиденции в Ишле и получил согласие действовать решительно. Его беспокоил теперь Иштван Тиса. По версии С.Б. Фэя, венгр подготовил свой план урегулирования конфликта на Балканах, стержневым пунктом которого было привлечение на сторону Тройственного союза Болгарии и Турции при нейтрализации Румынии⁸⁶. Тисе тоже удалось получить на свои предложения согласие императора и самого Берхтольда. На их базе Берхтольд даже составил меморандум для союзников в Берлине, но всё это было до знаменательного совещания 5 июля 1914 года в Потсдаме. Теперь же на руках у Берхтольда было обещание безусловной поддержки Берлина. Но Тиса всё равно настаивал на созыве совещания правительства Австро-Венгрии, чтобы обсудить создавшееся положение.

Примечание 86. Этот план дал повод для многих историков объявить И. Тису миротворцем. Насколько искренен был венгерский премьер-министр в своих намерениях, судить трудно. Тайну эту он унёс навсегда с собой, когда в первые же дни венгерской революции 1918 года был убит восставшими на пороге своего дома. Конец примечания.

7 июля Берхтольд такое совещание – Коронный совет – созвал. Перед тем как начать его, он встретился с обоими премьер-министрами: Тисой и Штюргкхом. Перед ними выступил Хойос и доложил о результатах своей поездки в Берлин. Тиса был возмущён: он сказал, что Хойос превысил свои полномочия, обсуждая с Циммерманом войну Австро-Венгрии с Сербией как решённое дело и не получив на это согласия Венгрии. Берхтольд занервничал: ведь это он дал Хойосу неограниченные полномочия! Но, не моргнув и глазом, он тут же переложил всю ответственность на своего заместителя. Хойос защищался, и совет превратился в неприглядную склоку.

На совете, кроме упомянутых лиц, присутствовали министр финансов и главноуправляющий Боснией-Герцеговиной Леон Билинский, военный министр Александр фон Кробатин и начальник генерального штаба К. фон Гётцендорф. Хойосу поручили вести протокол.  Берхтольд выступил с резюме о последних событиях. Он сказал о необходимости неотложного искоренения «революционного гнезда» в Сербии, указал на благоприятствующую этому обстановку – безусловную поддержку Германии и неготовность к войне России, а также проинформировал о «коварных» планах России объединить вокруг себя все балканские страны, в том числе и Румынию, и призвал предупредить эти планы военным выступлением против Сербии.

Вниманию Совета был представлен также проект ноты сербам. Авторами ультимативной ноты были бывший посол в Сербии и большой ненавистник сербов граф Йохан Форгах фон Гюмес-унд-Гакс и Александр Музулин фон Гомирье⁸⁷. Сами фамилии, непривычные даже для западноевропейского уха и глаза, свидетельствовали о «блеске и нищете» Габсбургской империи. Музулин писал, Форгах оттачивал термины, а потом по тексту простым карандашом шёл Берхтольд. К цели шли медленно, день за днём, от текста к тексту, пока не получили приемлемый, по их мнению, вариант. Они перебрали несколько версий текста, и с каждой версией условия ультиматума становились всё жёстче и суровее.

Примечание 87. А. Музулин был единственным хорватом на австрийской дипломатической службе и был привлечён к этой работе как хороший знаток французского языка. Конец примечания.

Черновой вариант австрийской ноты отталкивался от официального заявления Королевского пресс-бюро Сербии, сделанного сразу после сараевского убийства. В нём правительство Сербии высказывало осуждение убийства эрцгерцога и обещало сделать всё возможное, чтобы успокоить антиавстрийские и антигабсбургские элементы в Сербии. Авторы ультиматума написали, что это заявление сербов «было совершенно неудовлетворительным для монархии». Карандаш Берхтольда потребовал соблюдения в Сербии обязательств по международному праву, прекращения антигабсбургской и великосербской пропаганды и роспуска некоторых организаций. Этим же карандашом было сформулировано и невыполнимое для сербов требование: позволить австро-венгерским следователям расследовать нити заговора против эрцгерцога, ведущие в саму Сербию.

Пока ещё Берхтольд надеялся, что расследование обстоятельств убийства эрцгерцога даст ему необходимый материал для предъявления «обоснованных» требований Сербии, но сколько он ни ждал этих материалов из Боснии, они так и не пришли. Того, что он 13 июля получил из Сараева от Фридриха фон Визнера, шефа юридического отдела МИД Австрии, специально отправленного в Сараево для сбора нужных доказательств, было явно недостаточно. Ф. Визнер добросовестно доложил, что причастность сербского правительства к великосербской и антиавстрийской пропаганде очевидна, а вот доказательств причастности официального Белграда к убийству эрцгерцога и к антигабсбургской пропаганде не было. Каких-либо следов в отношении Народной Одбраны также не обнаружили. Единственным утешительным моментом на этом мрачном фоне были выводы Визнера о том, что в ультиматум Сербии можно было вставить требования о прекращении контрабанды грузов и товаров через сербско-боснийскую границу, об увольнении пограничников, виновных в пропуске на территорию Боснии трёх террористов из Сербии и о привлечении к ответственности железнодорожника Цигановича и майора Танкосича.

Так что полиция, следствие и правосудие Австрии со своей задачей не справились. Истинная подоплёка сараевского убийства, как мы уже знаем, станет более-менее ясной только через много лет, да и то не в полной мере. Это очень раздражало Берхтольда, но ничего поделать было нельзя. Пришлось прибегнуть к другим аргументам – аргументам силы. Его дали коллеги из Берлина.

На Коронном совете снова выступил Тиса, и снова он выразил своё несогласие с Берхтольдом. Начав войну против Сербии, сказал он, монархия выставит себя перед Европой как агрессор, и все балканские страны, за исключением, может быть, Болгарии, выступят против Австро-Венгрии. Но какую помощь можно ждать от такого хилого союзника, как Болгария? По его мнению, нужно было предъявить Сербии жёсткие требования, но так, чтобы Австро-Венгрию нельзя было обвинить в том, что они невыполнимы, и только в случае их невыполнения – поставить Белграду ультиматум. Если Сербия пойдёт на сотрудничество, это уже будет большой дипломатической победой Вены. Но ни при каких обстоятельствах монархия не должна стремиться к уничтожению Сербии как государства, потому что это спровоцирует решительность России сражаться не на жизнь, а на смерть. Он, Тиса, как венгерский премьер-министр, принципиально против аннексии славянских территорий. И вообще: с какой стати Германия решает вопрос о том, когда Австро-Венгрии начинать войну против Сербии?

Выступление было сильным, но Тиса оказался в одиночестве. Остальные участники совещания дружно набросились на него и стали доказывать противоположное. Берхтольд сказал, что дипломатические победы над Белградом не дадут ничего существенного. Штюргкх заявил, что нужно действовать, пока немцы согласились поддержать австрийцев. А вдруг они передумают? Билинский поддержал Берхтольда в том, что сербы дипломатического языка не поймут, и что по отношению к ним нужно продемонстрировать силу. Берхтольд поспешил подвести результаты дискуссии и заявить, что все участники единодушно пришли к выводу о том, что сербский вопрос должен быть решён быстро – мирными или военными средствами.

Тогда Тиса опять взял снова слово и сказал, что требования к Сербии должны быть сформулированы жёстко, но так, чтобы они не были восприняты как невыполнимые. И никаких территориальных завоеваний за счёт Сербии! Хойос честно и аккуратно занёс в протокол предложенную Тисой и принятую всеми участниками совещания формулировку о том, что требования к Сербии должны быть по возможности «далеко идущими и чтобы они не мешали радикальному решению в форме военного вмешательства».

Протокол совещания подвергся «критической» редакции Берхтольда, так что эта формулировка приняла следующий и окончательный вид: «Сербии должны быть предъявлены совершенно неприемлемые требования, так чтобы война была неизбежна». Тиса предпринял робкую попытку оставить дверь открытой для мирного урегулирования конфликта, а Берхтольд плотно её захлопнул. Трудно сказать, кто у кого учился жульничать: Берхтольд у Бетман-Хольвега или наоборот, но ясно одно: они в этом деле друг друга стоили.

Тиса станет потом первой жертвой венгерской революции 1918 года. Его убьют за то, что он способствовал развязыванию войны. Это было не совсем так, но и «голубем» он тоже не был⁸⁸. Уже 14 июля Тиса посетил германского посла Хайнриха фон Чиршки и заявил ему, что вопреки прежним своим взглядам он полагает, что «монархия должна со всей решимостью доказать свою жизнеспособность и покончить с нетерпимой ситуацией на юго-востоке». «Покончить с нетерпимой ситуацией» означало войну.

Примечание 88. Иштван Тиса происходил из известного рода венгерских магнатов-кальвинистов, подвергшихся уничтожению со стороны Австрии, и его отец, вождь либералов, был одним из последовательных борцов против габсбургского засилья. И. Тиса взял на себя роль венгерского Бисмарка. К власти в Венгрии он пришёл в 1913 году путём государственного переворота, а к лету 1914 года он правил страной уже как диктатор. Главной причиной «миролюбия» венгерского премьер-министра было опасение, что Австрия присоединит Сербию к империи, и тогда Венгрия лишится исключительного положения в Дунайской монархии. Эта позиция ясно выражена в его письме Францу Иосифу от 1 июля. Тиса люто ненавидел славян и не хотел за счёт сербов и хорватов лишать Венгрию привилегированного положения, которым она пользовалась до сих пор в «двойственной» империи. Поэтому он «напевал» и императору, и «швабам» песню о том, что слишком жёсткий ультиматум или война с Сербией испортит репутацию монархии, что данный момент отнюдь не является подходящим для военных действий, и что Вене лучше взять на себя роль миротворца. Конец примечания.

– Вместе мы можем уверенно смотреть в будущее, – согласился Тиса с немцем.

Вильгельм II, прочитав отчёт Чиршки о встрече с «бунтарём» Тисой, восхищённо написал на полях: «Какой человек!» И действительно: какой человек! В начале июля он доказывал в докладе Францу-Иосифу, что «использовать сараевское убийство для того, чтобы рассчитаться с Сербией…, было бы роковой ошибкой», а 14 июля – уже совсем другое!

Первые две недели июля берлинский кабинет настойчиво и непрестанно оказывал на габсбургское правительство давление, но не в том направлении, о котором говорили Ягов и Циммерман русским, французским и английским дипломатам, а совершенно в противоположном: с Сербией нужно покончить как можно скорее! Чтобы «подстегнуть» австро-венгров к решительным действиям, берлинский кабинет пустил в оборот версию о «непригодности» (Bündnisunfähigkeit) своего союзника. Когда австрийский посол в Белграде генерал Гизль фон Гизлинген, вызванный для консультаций в Вену, встретился с Чиршки и стал рассказывать ему о том, что Вена должна была теперь дождаться расследования сараевского эпизода сербским правительством, то Чиршки, только что получивший нагоняй от своего берлинского начальства за «вредную умеренность», сказал ему, что если «вы и это проглотите, то вы ни на что не пригодны, и Германии придётся искать себе другого союзника».

Это затрагивало честь Дунайской монархии. Даже ленивому Берхтольду стало ясно: что-то надо предпринимать.

– Если у нас нет другого повода, то мы теперь не можем отступать из-за Германии, – заявил он 10 июля Конраду фон Гётцендорфу.

И вот после 14 июля руки развязывались полностью. Тиса сдал свои «мирные» позиции, теперь можно было приступать к практическим действиям. И вот что примечательно: если до 14 июля Берхтольд постоянно консультировался с Берлином и держал своих немецких коллег в курсе своих замыслов и шагов, то с 15 июля, он отгородился от них стеной молчания и стал игнорировать все их советы и рекомендации. Причина? Очень простая: он боялся, что союзники помешают ему сделать то, что он задумал. Поэтому он проинформировал Ягова и Бетмана в целом о том, какие шаги предпримет Вена по отношению к Белграду, но о деталях планируемого ультиматума предпочёл не говорить.

Ягов, к примеру, советовал ему собрать достаточно доказательств о вредной антиавстрийской пропаганде сербского правительства, чтобы ответные действия Вены в глазах европейской общественности выглядели солидными и обоснованными. Результаты расследования должны были быть, по его мнению, опубликованы, прежде чем австрийское правительство предъявило бы своему противнику ультиматум. Берхтольд же поступил прямо наоборот: так называемое досье австрийские дипломаты представили Европе уже после того, как ультиматум был вручён по назначению.

Берлин настоятельно призывал Вену уладить свои недоразумения с Римом, поскольку итальянское правительство не могло согласиться с тем, что вину за покушение на эрцгерцога, совершённое кучкой юнцов, бездоказательно перекладывали на сербское правительство, т.е. на весь сербский народ. Это противоречило всяким юридическим и моральным нормам. Но Берхтольд и этот совет проигнорировал, ссылаясь на то, что итальянцы допустят утечку информации и навредят принятому плану действий.

Было оставлено без внимания и требование Тисы о том, чтобы Австрия заявила об отсутствии у неё претензий на сербскую территорию.

В воскресенье 19 июля снова собрался Коронный совет. Европа бурлила, волновалась и была наполнена всякого рода слухами, поэтому совет собрался в доме у Берхтольда в обстановке строжайшей секретности. Протокол на сей раз не вёлся. Участники совещания снова обсудили проект ноты сербам и вопросы мобилизации армии. Мобилизацию австро-венгерской армии была намечено начать в ночь с 25 на 26 июля. Ультиматум Сербии должен был быть вручён в четверг 23 июля в 17:00, а ответ на него сербы должны были дать не позднее 17:00 субботы 25 июля, т.е. ровно через 48 часов.

Во втором варианте ультиматума пункт о расследовании заговора против Франца Фердинанда в Сербии получил новое развитие. Теперь Австрия дополнительно требовала участия в мероприятиях сербского правительства в подавлении великосербской пропаганды, увольнения со своих постов всех сербских чиновников, которые занимались такой пропагандой, и роспуска Народной Одбраны. В третий вариант добавили единственное слово «безоговорочный» – в том смысле, что все условия ультиматума сербы должны были принять безоговорочно. Слово это должно было произнестись устно при вручении ноты. При невыполнении хотя бы одного пункта ультиматума по истечению 48 часов австро-венгерский посол и весь его персонал покидали Белград, что на дипломатическом языке означало разрыв межгосударственных отношений, а в той, конкретной ситуации было равнозначно объявлению войны. Вот этот вариант и был принят членами Коронного совета 19 июля 1914 года на дому у Берхтольда.

На заседании Коронного совета 19 июля обсудили в общих чертах и цели войны. «Какая же война без завоевания территорий?» – таков был лейтмотив  рассуждений всех его участников, кроме одного: Тиса по-прежнему придерживался мнения о недопустимости расширения монархии за счёт сербских территорий. Остальные этот тезис оспаривали. Его оппонентам было ясно, что венгерский премьер-министр проявлял упрямство отнюдь не из-за миролюбия или симпатий к сербам, и это злило их ещё больше. Но Тиса был непоколебим и стоял на своём.

Это обстоятельство, нерешительность характера или то и другое подвигли Берхтольда на «миролюбивый» подвиг, не ясно. Однако он на целых три дня задержал официальное информирование немцев об окончательном варианте ультиматума сербам. Немцы воспользовались потом этим для подтверждения своего алиби и обвинения своих бывших союзников во лжи.

Как бы то ни было, основные события пошли по избранному Берхтольдом варианту. Уже 12 июля он проинформировал Конрада фон Гётцендорфа о том, что ультиматум будет вручён сербам 23 июля. Раньше было нельзя: надо было дождаться завершения расследования сараевского покушения и сбора урожая зерновых в Австро-Венгрии. Но это был лишь предлог: расследование ничего не дало и не могло дать, а «уборочная» уже завершилась. На самом деле Берхтольд ждал, когда французский президент отбудет с официальным визитом в Россию, а на обратном пути окажется в Стокгольме – между Петербургом и Парижем. Вот в это и время и должен быть вручён сербам ультиматум. Таким образом, ни главы двух этих государств, ни их министры иностранных дел не смогут проконсультироваться между собой по такому важному и срочному делу.

Чтобы немцы не подумали, что он спасует и подведёт союзников, Берхтольд был вынужден специально объясниться со своими берлинскими коллегами. В Берлине и на самом деле очень нервничали и боялись, что в последнюю минуту любитель скачек обманет их или струсит и побоится взять на себя ответственность.

Но не струсил. Не подвёл. Не побоялся.

На заседании Коронного совета Берхтольд в качестве главного аргумента в пользу войны привёл «нервозность Берлина». Первым делом послали текст ноты с ультиматумом в Белград, чтобы он лежал там наготове. Потом копии ноты разослали в самые важные посольства Австро-Венгрии, включая Петербург. В прочих столицах копию ноты австрийские послы должны были вручить местным правительствам утром 24 июля.

Григорьев Борис Николаевич