Сцена первая: Вена пишет в Берлин, а Берлин – в Вену

Для жителей Европы убийства коронованных особ были не такой уж и большой редкостью, так что мало кто из них связывал сараевское убийство с началом малой или большой войны. Так же восприняли это событие обычные и не совсем обычные смертные люди. Георг V, король Англии, записал в свой дневник: «Ужасный удар для милого, старого императора». Парижская газета «Фигаро» беспечно писала: «Нет причин для беспокойства». Не слишком беспокоились по этому поводу в Германии и России.

Нет причин для беспокойства?

А вот русский генерал А.А. Брусилов, приехавший в Германию накануне сараевского убийства на лечение был иного мнения. Он с женой отправился в парк курортного городка Киссинген прогуляться и увидел, что весь парк обвешан флагами, гирляндами и транспарантами, и со всех сторон гремела музыка. Центральная площадь была застроена декорациями, изображавшими московский Кремль. Как пишет в своих мемуарах генерал, скоро начался «грандиозный фейрверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен». Масса искр осыпала игрушечный Кремль и подожгла его. Начался грандиозный пожар. Дым, чад, грохот и шум рушащихся построек заполнили площадь. Всё горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1812-й год». Немецкая толпа дико ревела и неистовствовала от восторга. Когда «Кремль» сгорел, начался новый фейерверк, и загремел немецкий национальный гимн. «Впечатление было сильное», – признаётся Брусилов, и пошёл в гостиницу упаковывать чемоданы, чтобы вернуться домой.

К.Г. Маннергейм, бывший в эти дни проездом в Берлине, тоже оказался свидетелем нездоровой предвоенной обстановки в стране.

Германия в это время принимала у себя визит 2-й эскадры ВМС Англии под командованием адмирала сэра Джорджа Уоррендера. Британский адмирал прибыл с визитом на флагман германского флота «Фридрих Великий». 24 июня в Киле появился собственной персоной военно-морской министр Тирпиц, который, потягивая шампанское, на отличном английском языке рассказывал гостям о великом будущем германского флота. Потом двадцать один пушечный залп приветствовал прибытие в Киль кайзера Вильгельма. Пока его яхта «Хоэнцоллерн» огибала британский флагман «Георг V», на палубе которого выстроились бело-красные шеренги матросов экипажа, Вильгельм II переодевался в мундир адмирала британского флота. Он поднялся на борт «Георга V» и принял участие в завтраке, устроенном в его честь адмиралом Уоррендером. В вазах на столах стояли цветы, а оркестр исполнял шедевры немецкой классической музыки.

Кайзер был «в своём элементе», шутил и интересовался, какими ругательствами пользуются в критических ситуациях английские моряки. Потом была регата. Именно в разгар морских гонок, когда Вильгельм был на борту своей быстроходной яхты «Метеор», спустя 3 часа после выстрелов Принципа в Сараево, он услышал весть об убийстве австрийского эрцгерцога. Эту новость ему передал с быстроходного катера контр-адмирал Мюллер, но гул моторов заглушал слова, и кайзер был вынужден свеситься с кормы, чтобы лучше слышать. Потом Мюллер помахал какой-то бумагой, вложил её в свой портсигар и бросил на палубу «Хоэнцоллерна». Кайзеру принесли портсигар, и он, открыв его, прочитал копию телеграммы об убийстве своего лучшего и, может быть, единственного друга. «Трусливое отвратительное преступление потрясло меня до глубины души», – протелеграфировал он канцлеру Бетман-Хольвегу, но он отнюдь не подумал, что убийство означает войну. Внешне кайзер был спокоен и лишь спросил, не стоило ли в этой связи отменить регату.

Но не отменили. Праздник был подпорчен, но гонки продолжились – нельзя же было портить настроение английским гостям! После неё германские офицеры, все в белом с золотым шитьём, пили в британских кают-компаниях виски с содовой, а англичане – немецкий шнапс. Потом все сошли на берег, где англичане показывали класс игры в теннис и футбол. После этого веселье переместилось на танцплощадки. Германское адмиралтейство раздаривало англичанам бесплатные железнодорожные билеты для посещения Берлина и Гамбурга. Никто из участников празднества не мог представить, что два флота были созданы для того, чтобы в скором времени уничтожать друг друга. Впрочем, германский военно-морской атташе в Лондоне Мюллер предупредил своих: «Опасайтесь этих англичан. Англия готова нанести удар, война неизбежна, и целью их визита является шпионаж. Они хотят узнать степень нашей готовности. Где бы вы ни были, не говорите им ничего о наших подводных лодках».

Адмирал Уоррендер разрешил немцам осмотреть всё, кроме радиорубки и контрольного отсека на мачтах. Немцы, следуя предупреждению Мюллера, не показали гостям ничего. Личный друг кайзера, пожилой лорд Брести – случайно или нет, никто не знает – забрёл в строго секретный док, где строились германские субмарины. Его арестовали и выпустили на свободу лишь к ужину. Тем не менее, атмосфера продолжала оставаться вполне дружественной. Когда утром 30 июня британская эскадра покидала Киль, на германских кораблях реял сигнал: «Приятного путешествия».

Между тем смерть Франца Фердинанда стала «милостивым знаком благодати Божьей» для всей военной партии Дунайской монархии. Генерал Франц Конрад фон Гётцендорф вместе с министром иностранных дел Леопольдом фон Берхтольдом могли спокойно готовиться к объявлению войны с Сербией, но лучше всего, по мнению главного дипломата Дунайской империи, войну можно было начать без объявления, как это сделала в 1904 году Япония, напав на Россию. Им было нужно лишь заручиться поддержкой Германии, и в Берлин отправился статс-секретарь МИД Австрии Александр Хойос, ярый сербофоб и сторонник войны с Сербией. Он повёз с собой письмо Франца Иосифа, меморандум Берхтольда и устные инструкции относительно дальнейших действий союзников в отношении Сербии.

Примерно в это же время, 3 июля, Вильгельм II получил депешу своего посла в Вене Чиршки, в которой говорилось о настроениях в Австро-Венгрии и встречах посла с ответственными лицами венского кабинета. Чиршки добросовестно писал, что он предупредил их от поспешных и необдуманных шагов. На полях документа появился комментарий Вильгельма: «Кто уполномочил его делать это? Его это не касается, это дело сугубо Австрии. Если потом всё пойдёт кувырком, то они подумают, что Германия не хочет помочь. Чиршки должен прекратить все эти глупости. Сейчас самое время разобраться с сербами».

4 июля австрийский посол Сегени посетил статс-секретаря МИД Германии Артура Циммермана, который замещал Ягова, находившегося в собственной свадебной поездке. И Циммерман тоже добросовестно призвал посла к тому, чтобы Вена соблюдала чрезвычайную осторожность в своих требованиях к Сербии. Берлин ещё проявлял умеренность. Но уже на следующий день всё переменилось. Ещё утром 5 июля в Европе было мирная обстановка, а через несколько часов, когда в Берлине появился Хойос, горизонт стало затягивать грозовыми тучами всеобщей войны. 5 июля 1914 года стал роковым днём.

Первым делом Хойос отправился к своему 74-летнему послу графу Ласло Сегени-Мариху, просидевшему на этом посту целых 22 года. Граф немедленно связался с кайзером и получил от него приглашение на завтрак в Новый Дворец в Потсдаме. Перед тем как сесть за стол, Сегени вручил кайзеру и письмо императора Франца Иосифа, и приложенный к нему меморандум Берхтольда. Вильгельм II прочитал оба документа, как потом доложил граф в Вену, с большим вниманием. За завтраком кайзер сообщил своё мнение, которое было воспринято в Вене как сигнал к началу шантажа против Сербии. Завтрак в резиденции германского кайзера 5 июля стал пунктом отсчёта до начала войны.

Заглянем в послание Франца-Иосифа.

«Нападение на моего бедного племянника – это прямой результат русской и сербской панславянской пропаганды, целью которой является ослабление Тройственного союза и разрушение моей империи», – писал под диктовку Берхтольда человек, который никак не мог умереть и который принял известие об убийстве племянника как небольшое недоразумение. – «…Кровавый акт не является работой одинокого индивидуалиста, а хорошо организованным заговором, нити которого ведут в Белград. Хотя, может быть, невозможно установить причастность сербского правительства, никто не сомневается, что его политика объединения всех южных славян под флагом Сербии является хронической опасностью для моего дома и моей территории. Сербия должна быть устранена как политический фактор на Балканах…»

Меморандум Берхтольда представлял собой отчёт об австрийской политике на Балканах, составленный ещё до сараевского убийства. Он был призван показать Берлину, насколько прозорливы были прогнозы Вены в отношении Сербии. В нём говорилось, что Россию и Францию следовало теперь считать врагами Габсбургской монархии, а Италию и Румынию – потенциальными предателями, которые вот-вот перейдут в лагерь противника. Сербию, до сих пор «невинную собачку на русском поводке», документ малевал в самых грозных тонах как агрессивное и опасное государство, представлявшее главную опасность для огромной империи. Меморандум венчал вывод о том, что выстрелы в Сараево были логическим завершением того развития, которое Вена спокойно наблюдала на протяжении последних лет. Если бы на этот документ непредвзятым оком взглянул внимательный аналитик, он бы сразу увидел, что меморандум свидетельствовал о полном провале всей балканской политики Австро-Венгрии.

5 июля, когда Хойос сидел за столом с кайзером Германии, Франц Иосиф принимал у себя Конрада фон Гётцендорфа и в ходе беседы с ним сокрушался о том, что смерть забыла о нём. Начальник генштаба поинтересовался у монарха, как поведёт себя Германия, если Австрия начнёт войну с Сербией. Тот ответил, что именно это сейчас выясняет А. Хойос в Берлине.

– Если Германия ответит, что она на нашей стороне, Ваше Величество, мы можем начинать войну против Сербии? – настаивал генерал.

– Да, в таком случае мы начнём войну, – безмятежно произнёс Франц Иосиф.

В это время в Потсдаме кончили завтракать, и Вильгельм II выразил мнение о том, что, если Сербия подвергнется нападению Австро-Венгрии, в Европе начнётся всеобщая война. Поэтому, добавил кайзер, ему необходимо проконсультироваться с канцлером. Впрочем, добавил он, чтобы успокоить гостей, если дело примет серьёзный оборот, то можно сообщить в Вену, что Австрия может рассчитывать на помощь Германии. Он был уверен, что канцлер Теобальд Бетман-Хольвег будет того же самого мнения. Тем более, улыбнулся он, Россия к войне ещё не готова. Но с наказанием сербов тянуть не следовало – нужно действовать быстро.

Австро-Венгрии нужны были Сербия и Салоники, а Германии – Константинополь и черноморские проливы. На пути претворения этих планов в жизнь стояла Россия. В таком случае, вперёд на Россию! И 5 июля осторожный «голубь» Циммерман превратился в кровожадного «ястреба» и первым встал в один ряд со своим кайзером. За ним последовало всё правительство. Что же произошло? А вот что: Циммерман получил обратно депешу Чиршки с пометками кайзера. Об этом свидетельствует лондонский посол Лихновский, разговаривавший с Циммерманом перед своим отъездом в Англию.

После приёма Сегени и Хойоса кайзер позвал к себе в Новый дворец адъютанта генерала фон Плессена, начальника своего военного кабинета генерала фон Дюнкера и военного министра генерала фон Фалькенхайна и проинформировал их как о миссии Хойоса, так и о содержании беседы с ним. Генералы дружно поддержали своего кайзера: с сербами тянуть не стоит, а Россия, по их мнению, за них не вступится, как это уже было в 1908 и 1912 году. Всё ограничится локальным балканским конфликтом. И кайзер демонстративно отправился в морское путешествие на своей яхте отдыхать в норвежских шхерах.

В 18:00 того же рокового 5 июля 1914 года состоялось совещание у Бетман-Хольвега. Но что мог решать на этом совещании канцлер, если всё за него только что решил Вильгельм? Получается, что кайзер только для проформы сказал австрийцам, что посоветуется с канцлером, но на самом деле он посоветовался с военными и получил их безоговорочную поддержку.

Бетман-Хольвег представляется в немецкой историографии этаким невинным агнцем, не имевшим к войне никакого отношения. Его рисуют отчаявшимся, сломленным, полным угрызений совести человеком, которого несправедливая судьба в 1914 году поставила во главе германского правительства. По их описаниям, это – канцлер-голубь, глубоко гуманный человек, оказавшийся беспомощным в лавине событий, обрушившихся на него и оказавшихся сильнее его, несмотря на все честные попытки предотвратить войну. Это враги Германии извратили образ Бетман-Хольвега, говорят эти историки. В частности, эти враги «придрались» к неудачно сказанной им фразе о том, что гарантия нейтралитета Бельгии – это всего лишь клочок бумаги. Эту фразу бедный канцлер, якобы, произнёс в порыве отчаяния перед лицом неотвратимых событий.

Но как, спросим мы вместе со шведом Я.У. Ульссоном, можно совместить образ «голубя» с тем, что он накануне войны поставил свою подпись под целым рядом документов, которые сделали бы «честь» любому хищному «ястребу»? Речь идёт о целях Германии в этой войне, целях далеко идущих, агрессивных. Но на этот случай у Бетмана есть другие адвокаты: они стали называть его «немецким Гамлетом» или философом-фаталистом, считавшим войну неизбежной.

Попытаемся посмотреть на германского Гамлета-фаталиста более внимательно. Совещание с кайзером Вильгельмом 5 июля мемуарист Бетман-Хольвег окружил плотной дымовой завесой. Он пишет, что все его участники из кожи лезли вон, чтобы предупредить развитие конфликта Австрии с Сербией, но не упоминает ни слова о совещании генералов у кайзера сразу после беседы с Хойосом и Сегени. Почему? Да по той простой причине, что он, до того как Хойос и Сегени появились в Потсдаме, уже ознакомился с меморандумом своего австрийского коллеги Берхтольда, взял с собой Циммермана, встретился в парке с Вильгельмом и высказал ему свои соображения! Так что канцлер в своих мемуарах, мягко говоря, лжёт, когда пишет, что был поставлен кайзером перед свершившимся фактом. Вот почему кайзер был так уверен в том, что канцлер поддержит его во всём, что он наобещал австрийцам – канцлер уже поддержал его. Так что Бетман-Хольвег не был философом или Гамлетом, он вместе с Вильгельмом нажимал на педали войны, поощряя австрийцев к немедленному и решительному выступлению против неугодных сербов.

Тогда немецкие историки пускаются на новые уловки и утверждают, что кайзер Вильгельм дал Сегени и Хойосу заверения не в военной, а в дипломатической поддержке Австро-Венгрии. Согласиться с этим утверждением – это всё равно, что признать кайзера окончательным глупцом или слепцом. Но Вильгельм II таковым не был, он отлично понимал, что речь идёт о войне, для чего и вызвал сразу после этого своих генералов. Когда он говорил Сегени и Хойосу о том, чтобы австрийцы действовали немедля, то не имел же он в виду, чтобы Вена поторопилась с посылкой вербальной ноты Белграду!

Итак, один человек поставил на карту судьбу мира в Европе, судьбу своего народа и рейха, а другой человек подыграл ему, и дело было решено. И напрасно потом пропагандисты стран Антанты утверждали, что 5 июля 1914 года в Берлине проходило совещание Коронного совета берлинского правительства (Kronrat), на котором якобы злые дяди-немцы вместе со своим кайзером решили вопрос о мировой войне. Никакого совещания Коронного совета не было!

Да, Коронный совет в Потсдаме, конечно, состоялся, был оформлен и протокол – как же иначе! Но его участники ничего не решали, а только почтительно присоединили свои голоса к тому, что уже было решено в Потсдамском парке и на встрече кайзера с австрийскими дипломатами. Коронный совет не запросил мнения ни у своих послов, представлявших Германию во всех столицах Европы, ни самого министра иностранных дел Ягова, наслаждавшегося медовым месяцем. Да и зачем? И так всё было ясно.

Вернувшийся с аудиенции в Потсдаме Хойос снова встретился с Циммерманом. Произошёл обмен мнениями, в ходе которого австриец развил план Берхтольда относительно судьбы Сербии после её поражения. Без всяких дипломатических уловок Хойос сказал о разделе Сербии между Австро-Венгрией, Болгарией и Албанией. Но Циммерман лишь мило улыбнулся и сказал, что Германии это мало касается, и что решать этот вопрос должна Австро-Венгрия.

После этого «обмена» Хойос и Сегени, обсудив впечатления от прошедшего дня, выразили удивление по поводу удивительной благожелательности и безоговорочной немецкой поддержки. Они были настроены на многодневные и тяжёлые переговоры – по всей видимости, они находились ещё под впечатлением увещеваний посла Чиршки, но оказалось, что достаточно было одного слова Вильгельма, чтобы весь государственный аппарат дружно выразил свою солидарность с Веной.

6 июля Вильгельм II поднялся на борт яхты «Хоэнцоллерн» в Киле и уплыл на ней отдыхать в норвежские фиорды. Он сказал, что его отсутствие в Берлине подействует на Европу успокаивающе. Ружьё было заряжено, времени до нажатия спускового крючка было достаточно, так что можно было подышать свежим морским воздухом, ни о чём не беспокоясь.

18 июля фон Ягов проинформировал своего посла в Лондоне Лихновского о том, что Германии следовало готовиться к войне. Австрия, писал министр, является единственным нашим союзником, и по соображениям внутренней и внешней политики Германии нужно сделать её сильной на Балканском полуострове. Россия ещё не готова воевать, но скоро она вооружится, создаст сильный флот в Балтийском море и станет грозным противником Германии. Тогда война станет неизбежной. «Мне не нравится превентивная война, но если представится возможность, мы не должны её упустить», – закончил он своё строго конфиденциальное и личное письмо Лихновскому.

После войны мемуаристы Вильгельм II, Бетман-Хольвег и Ягов напишут о том, как они были удивлены слишком жёсткими требованиями Вены по отношению к Белграду, с которыми они ознакомились уже 22 июля. И им Европа поверила – уж больно в унисон, без всяких отклонений прозвучали эти «откровения». Но как пишет швед Я.У. Ульссон, все трое просто врали. Они начали лгать и замалчивать информацию ещё в те июльские роковые дни и продолжили беззастенчиво врать после войны. Тогда им нужно было создать для Германии алиби, а после войны – позаботиться о своём имидже.

На самом деле они знали всё и не только знали, но и своими руками создавали базу для этого.

10 июля Чиршки встретился с Берхтольдом. Министр только что вернулся с аудиенции от Франца Иосифа и посвятил посла в детали своей беседы с императором. Уже на следующий день кайзер Вильгельм и Бетман-Хольвег с Яговым ознакомились с отчётом Чиршки об этой беседе, в которой Франц Иосиф просил своего мининдел поблагодарить германское правительство за оказанную солидарность и поддержку и выразил согласие с мнением Берлина о том, что действовать против Сербии нужно было уже сейчас. Император чётко и ясно выразился, что это было мнение берлинского кабинета! Ни Ягов, ни кайзер Вильгельм, прочитавшие отчёт Чиршки, никак не отреагировали на это высказывание австрийского императора – они были согласны. Впрочем, кайзер не удержался и написал на полях, что, мол, давно пора было тебе, старому дураку, понять эту простую истину! Но никакого возражения против авторства идеи!

Берхтольд в беседе с Чиршки изложил свой взгляд на то, как следовало Вене реагировать на события в Сараево, и сказал, что ему было бы «неприятно» столкнуться с готовностью сербов пойти на удовлетворение всех условий ультиматума – ведь тогда не будет никакой войны! Министр спросил посла, как, по мнению Берлина, должна была бы выглядеть австрийская нота Сербии.

Берлин своё мнение изложил с большой радостью. Прямо на полях депеши Чиршки появилась резолюция Вильгельма о том, чтобы потребовать от сербов возвращения Австрии Нового Базара, который Вена во время боснийского кризиса 1908 года отдала Сербии. «Вот им и заваруха!», закончил он свой «полевой» комментарий и поставил в конце восклицательный знак.

Итак, никаких возражений относительно содержания будущей австрийской ноты Сербии со стороны берлинского кабинета не последовало. Наоборот: Берлин продолжал понукать и подхлёстывать австро-венгерскую «лошадку». При этом в своих мемуарах Вильгельм нагло пишет, что об австрийском ультиматуме он узнал из норвежских газет! Ему в своих поствоенных «откровениях» вторят «ничего не знавшие» Бетман-Хольвег и Ягов, вслед за своим кайзером оставившие отпечатки своих пальцев на уличающем их документе.

Молодожён Ягов не замедлил проинформировать Чиршки о реакции кайзера Вильгельма на его депешу от 10 июля и попросил выяснить об отношении к ней венского кабинета и о дальнейших шагах Австро-Венгрии: ведь 5 июля Хойос вроде бы говорил о том, что Австрия планировала расчленить Сербию. Только, предупредил Ягов, сделать это надо осторожно, но так, чтобы у австрийского правительства не создалось впечатления, что Германия каким-либо образом ограничивает инициативу Вены.

16 июля Чиршки телеграфировал Ягову и доложил о благоприятной оценке венским кабинетом немецкой подсказки насчёт «заварухи». А 21 июля Ягов принял посла Сегени и снова, сославшись на высказывание Хойоса, спросил посла, как обстоит дело с планами расчленения Сербии. Это была ещё одна подсказка к «заварухе»: мол, ребята, что вы там тянете резину!.

И ещё один след оставили германские зачинщики войны в эти июльские дни. Статс-секретарь МИД Германии Циммерман 18 июля встретился с баварским послом в Пруссии⁸⁴ Вильгельмом Шёном и, базируясь на отчётах Чиршки, посвятил баварца в развитие последних событий, в том числе в содержание австрийского ультиматума. Он рассказал Шёну, что если Сербия ультиматум отвергнет, то начнётся война. Циммерман до того разоткровенничался с Шёном, что озвучил даже заготовленное Берлином алиби: мол, кайзер уплыл в норвежские шхеры, а военный министр с адмиралом Альфредом Тирпицем и начгенштаба армии генералом Хельмутом Мольтке отправились на отдых в Швейцарию специально, чтобы Европа не подумала об их причастии к войне.

Примечание 84. Хотя Германия и объединилась, но Берлин, отдавая дань пережиткам прошлого, держал своих послов при бывших княжеских дворах в Баварии, Вюртемберге, Саксонии и др. и принимал послов из Мюнхена, Штуттгарат, Дрездена и др. Конец примечания.

Если бы даже не было отчёта Шёна в Мюнхен о беседе с Циммерманом, то сохранился отчёт Чиршки из Вены от 18 июля, так что Бетману никак было не уйти от ответственности. Чиршки проинформировал канцлера Германии: «Берхтольд выражает надежду, что Сербия не примет требования Австро-Венгрии, а дипломатическая победа приведёт лишь к неопределённости, которую абсолютно никаким образом нельзя будет использовать».

В мемуарах же канцлер утверждает, что ознакомился с австрийским ультиматумом лишь 23 июля и был, якобы, страшно удивлён его содержанием!

Григорьев Борис Николаевич