Явление третье: Человек-война

Раймон Пуанкаре (1860-1941) пришёл к власти 13 января 1912 года на волне Агадирского кризиса. Французские националисты и шовинисты не удовлетворились дипломатическим поражением Германии и, посчитав правительство Ж. Кайо слишком мягким и уступчивым, проголосовали за смену премьер-министра.

Р. Пуанкаре был небольшого роста, смахивал на Сократа и, по выражению одного современника, «символизировал провинциальный дух страны». Это в некотором смысле был новый Буланже⁶⁴. Он выглядел задумчивым, производил впечатление умного человека и был способным адвокатом. Его внутренняя сила, неукротимая воля, характер и настойчивость, пожалуй, превосходили его интеллектуальный потенциал. Он происходил из известного лотарингского рода, который дал миру чиновников и учёных. Пуанкаре стал адвокатом. В молодости его называли неподкупным – как Робеспьера.

Примечание 64. Жорж Эрнест Буланже (1837-1891), французский генерал и политик, участник австро-итало-французской войны 1859 г., французской колониальной войны в Индокитае 1858-1862 гг. и франко-прусской войны 1870-1871 гг. Принимал участие в подавлении Парижской коммуны, в 1886-1887 гг. был военным министром Франции, а в 1887-1889 гг. возглавил шовинистическое движение антигерманской направленности (буланжизм). После разоблачения в связях с монархистами бежал в Бельгию, где покончил жизнь самоубийством. Конец примечания.

Успешного парижского адвоката заметили, взяли секретарём в правительство и заставили заниматься неблагодарными сельскохозяйственными, финансовыми проблемами и образованием. Секретарь с возложенными обязанностями как-то справился, карьера не прервалась, и некоторое время спустя он стал министром финансов, членом академии, премьер-министром, а в январе 1913 года – президентом Франции.

В качестве одной из своих ближайших задач президент Пуанкаре считал осуществление принципа трёхгодичной воинской службы во французской армии. Стратегической целью было возвращение Эльзаса-Лотарингии, потерянного во время войны с Германией в 1871 году. В своих мемуарах он пишет, что накануне войны рассматривал себя в качестве своеобразного пленника Елисейского дворца, не имел, якобы, никакого влияния на события и фактически был заложником своего правительства и информации, которую получал от своих министров. Министры занимались своими делами, а он лишь играл роль председателя на заседаниях правительства, не вмешиваясь ни в какие дискуссии.

Что ж, как многие участники тех событий, угрызениями совести Пуанкаре не страдал и благополучно дожил до 90 лет.

Когда Франция вышла из войны победительницей, Пуанкаре проявил себя самым немилосердным и пунктуальным взимателем контрибуций и репараций с побеждённой Германии. Когда его в 20-х⁶⁵ годах сравнивали с министром иностранных дел и премьер-министром Аристидом Брианом (1862-1932), то говорили: Бриан ничего не знает, но понимает всё, а Пуанкаре знает всё, но ничего не понимает. Это было насмешливое галльское лукавство: «Пуанкаре-война» всё знал и так же много понимал. В нём было что-то от школьного инспектора, из уст которого бурным потоком вытекали нескончаемые речи. Как бы то ни было, «человек, который всё знал, но ничего не понимал», в самый ответственный момент оказался у руля великой страны.

Примечание 65. После окончания президентского срока в 1920 г. Пуанкаре ещё два раза (1922-1924 и 1926-1929) возглавлял правительство Франции. Конец примечания.

Каков он был как государственный деятель, наглядно показал его визит в Россию в августе 1912 года. В беседе с министром иностранных дел С.Д. Сазоновым он вдруг узнал, что между Сербией и Болгарией заключён союз, автором которого являлся сам Сергей Дмитриевич. Когда он прочёл текст договора, то понял, что Болгарии и Сербии, а также присоединившейся к ним Греции, под покровительством России дан зелёный свет на открытие военных действий с Турцией. Он понимал, что балканская война вызовет цепную реакцию в Европе и приведёт к всеобщей войне.

Русские политики к этому времени и сами были слегка напуганы развитием событий на Балканах, вышедших из-под их контроля. Чтó сказал им Пуанкаре во время своего августовского 1912 года визита, мало известно. Скорее всего, он сделал Сазонову лёгкий реприманд, но в душе возрадовался: у Франции появился повод для войны с Германией, которая, будучи связанной союзническими обязательствами с Австро-Венгрией, не могла остаться безучастной к балканским событиям.

Мы помним, что, вернувшись в Париж, Пуанкаре запросил генштаб своей армии об оценке развития военных действий на Балканах, и знаем, какой ответ дали французские генералы. По их мнению, всё складывалось как нельзя лучше: если Австро-Венгрия будет втянута в войну на Балканах, то ей придётся одновременно прикрывать фронт и против Италии. Следовательно, будет оголён восточный фронт против русских. Германия, конечно, компенсирует эти прорехи, но это будет означать, что она станет слабой на западном – французском – фронте. Так что война для Франции и её союзника Англии будет лёгкой прогулкой на восток. Парижу и Лондону останется только сесть за стол и перекроить карту Европы. Французские генералы были настроены на войну, они жаждали войны и были большими оптимистами в отношении её исхода. И они не были каким-то исключением: генералы всех стран-участниц первой мировой бойни были оптимистами и верили в свою звезду. Иначе какими же они были бы военными?

Довольный таким ответом, премьер-министр Франции дал указание ознакомить с мнением французского генерального штаба всех послов Франции (об этом автор самых обширных мемуаров о первой мировой войне на страницах своей книги, естественно, не говорит ни слова). Русский посол в Париже А.П. Извольский докладывал царю: Пуанкаре сказал, что в случае войны с Германией Франция потянет за собой в войну и Англию, потому что у Франции с Англией, якобы, был  такой же прочный союз, как с Россией. В то время как французский флот возьмёт на себя Средиземное море, английский флот  возьмёт на себя задачу борьбы с германским флотом в Северном море и в районе Ламанша.

Если Извольский говорил правду, – а не верить ему у нас в данном случае нет оснований, – то встаёт вопрос о том, на чём, собственно, основывался оптимизм первого министра Франции. Ведь к этому моменту вступление Англии в коалицию с Россией и Францией находилось ещё под очень большим вопросом. Но таков был Пуанкаре. Недаром ему дали прозвище «Пуанкаре-война». Блеф был его кредо. В этом он был похож на кайзера.

Скоро Пуанкаре дал договору Франции с Россией от 1892 года свою, расширительную интерпретацию. Договор гласил, что если Россия подвергнется нападению со стороны Австро-Венгрии или Германии, то Франция должна будет немедленно вступить в войну с Германией. Пуанкаре же заявил о безусловной поддержке Францией России, если та из-за Сербии выступит в войну с Австро-Венгрией. В этом смысле коротышка-француз Пуанкаре опять перекликается с немецким милитаристом, долговязым Хельмутом Мольтке-младшим, который точно таким же образом дал «расширительную» интерпретацию договорным обязательствам Германии по отношению к Австро-Венгрии.

«Вопреки всем опровержениям…, он оказывал сильное влияние в направлении агрессивной и опасной политики, которая отнюдь не являлась отражением желаний большинства действительно миролюбивого французского народа», – мягко пишет С.Б. Фэй. В этом смысле тандем Пуанкаре-Извольский много потрудился над тем, чтобы подвести Россию вместе с Францией к опасной черте. В этом же смысле от Извольского не отставал и английский посол в Париже Ф. Берти. Все трудились, не покладая рук, над «укреплением мира».

Узнав о переговорах английского военного министра Хэлдейна в Берлине, Пуанкаре заволновался: если Лондон договорится с Берлином, то обязательства Англии по отношению к Франции и России ослабнут, и Антанта как военно-политический союз не представит уже никакой силы. Его беспокойство разделял и виконт Берти, который считал вполне возможным, что в Лондоне могла получить перевес прогермански настроенная группа лорда Лорбёрна и Харкорта. Поэтому посол Берти в частном порядке (тогда было принято, что официальные лица вели ещё и свою собственную политику) посоветовал Пуанкаре предупредить сэра Грея об опасностях, ожидающих Англию, если она согласится подписать с Германией договор о нейтралитете. Некоторые историки и сам Пуанкаре утверждали потом, что именно благодаря вмешательству президента Франции миссия Хэлдейна потерпела неудачу.

В результате франко-английские связи получили новое развитие, в частности, к весне 1912 года французские и английские военно-морские силы, в соответствии с заключённой конвенцией, на случай столкновения с ВМС Германии, Австро-Венгрии и Италии распределили свои обязанности в Атлантике и Средиземном море. За ней последовали русско-английская и франко-русская военно-морские конвенции. Кстати, военно-морская сплочённость Антанты был одним из главных пунктов повестки дня во время визита президента Франции в Петербург в августе 1912 года.

Весной 1914 года кабинет канцелярии президента (так называлось тогда правительство Франции) Луи Барту, благодаря поддержке президента Пуанкаре, протащил через парламент закон о трёхгодичной воинской повинности, но споткнулся на нём и был вынужден уйти в отставку. Пришедшее ему на смену правительство социалиста Рене Вивиани, придя к власти, первым делом отменило этот закон. Правда, хотя срок воинской повинности и был сокращён до 2 лет, но с помощью других поправок Вивиани удалось удержать численность французской армии на том же уровне.

20 июля 1914 года президент Пуанкаре и министр иностранных дел Вивиани по приглашению русской стороны прибыли, как мы знаем, в Санкт-Петербург. На следующий день был устроен большой банкет, на который был приглашён весь дипломатический корпус. Обстановка была напряжённой: все ждали, какие меры Австро-Венгрия предпримет в отношении Сербии после убийства в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда. Пуанкаре и тут проявил свою воинственность: он подошёл к австро-венгерскому послу Ф. Савари и озвучил несколько угроз в адрес Австро-Венгрии. Начал он довольно спокойно и мягко, осведомился о последних известиях в Сербии, упомянул о проблемах, возникавших у Австрии с Сербией в прошлом, а потом заявил:

– У Сербии есть верный друг Россия, а у России – союзница Франция. Бойтесь последствий!

Сев за один стол с царём, Пуанкаре сказал французскому послу:

– Не понравился мне этот разговор. Савари определённо чего-то не договаривает. Австрия что-то готовит. Мы должны позаботиться о том, чтобы поддержать Сазонова, чтобы он не отступил.

До начала войны оставались две недели. В своих мемуарах Пуанкаре утверждает, что война для него началась, совершено неожиданно.

29 июля, после остановки в Стокгольме, Пуанкаре и Вивиани вернулись в Париж. Их встретили толпы народа, выкрикивавшего патриотические и воинственные лозунги. Французы, к удивлению Пуанкаре, были настроены на войну. В первых рядах сторонников войны стоял 52-летний писатель и депутат парламента Морис Барре, возглавлявший так называемую Патриотическую Лигу, на лозунгах которой были начертаны требования возвращения Франции Эльзаса-Лотарингии. Это был человек, который спас французскую молодёжь от революций, интернационалов и баррикад и вернул её отечеству на поля сражений. По существу он мало отличался от своих немецких «двойников», проповедовавших войну как средство развития героического духа и двигателя прогресса. Просто его теория была не такой прямолинейной и оголтелой – она была более изящно скроена.

Встречавшая Пуанкаре толпа кричала: «Да здравствует Франция!» и «Да здравствует республика!», а восхищённый военный министр Мессими шептал на ухо Пуанкаре:

– Господин президент, вы увидите Париж – он великолепен.

Париж был великолепен. И Пуанкаре успокоился. «Ампутация мозгов» в головах парижан уже свершилась.

Но «ампутация мозгов» поражала и более просвещённые слои общества. В разгар австро-сербского кризиса великий князь Александр Михайлович, будущий историк первой мировой войны, оказался в Париже и засобирался домой.

– Отчего Ваше Императорское Высочество так спешите вернуться в Санкт-Петербург? – спросил его посол А.П. Извольский. – Там же «мёртвый сезон… Война? – Он махнул рукой: – Нет, никакой войны не будет. Это только слухи, которые время от времени будоражат Европу. Австрия позволит себе ещё несколько угроз, Петербург поволнуется, Вильгельм произнесёт воинственную речь. И всё это будет через две недели забыто.

Александр Михайлович был шокирован: дипломат с 30-летним стажем, бывший министр иностранных дел нёс такую чепуху! Впрочем, через три дня после этого разговора Извольский «очнётся» от наваждения и, покидая здание МИД Франции после важной беседы с министром, самоуверенно и громко заявит: «Это – моя война!». Как и у кайзера, тщеславие и раскаяние контролировалось у него одним участком мозга.

Францию в начале XX века буквально сотрясали скандалы. В Париже в 1908 году судом присяжных была оправдана супруга министра финансов Жозефа Кайо, застрелившая в рабочем кабинете журналиста Гастона Кальметта. Журналист, выступавший с ультрапатриотических и националистических позиций, осмелился поднять в прессе кампанию травли против её мужа и обвинить его в непатриотическом поведении на переговорах с Германией по вопросу Марокко, на которых он якобы продал интересы Франции. Вся Франция накануне войны только и говорила о Кайо и его смелой супруге.

В стране, и особенно в армии, всё ещё давали о себе знать и последствия дела Дрейфуса⁶⁶. Офицерский корпус сплотился вокруг своего командования, которое, судя по всему, и было инициатором суда над несчастным капитаном. Когда Дрейфус в 1906 году был, наконец, оправдан, в армии прошли чистки – французские генералы ударились в другую крайность. Отныне в ней должны были служить лишь надёжные сторонники республики, не подверженные влиянию реакционной католической церкви. Офицерам не рекомендовалось посещать католические мессы, отдавать своих детей в монастырские школы, а их жёнам – исповедоваться у священника. Тех, кто эти рекомендации игнорировал, продвигали по службе в последнюю очередь. Генерал Андре, ставший во главе военного министерства, рьяно приступил к удалению из армии «неблагонадёжных» офицеров. Сведения о неблагонадёжности брались при этом в гражданских ведомствах и даже в масонских ложах, а они зачастую были далеки от объективности. Естественно, делалось всё это в обстановке строжайшей секретности, но когда о методах министра Андре стало известно общественности, разразился страшный скандал. Андре убрали, но последствия его деятельности остались: в армии распространилось доносительство, подсиживание, месть. С этим французская армия вступила в войну.

Но не только с этим: среди генералов господствовали шапкозакидательские настроения – никто из них не принимал противника всерьёз. Когда в 1913 году один депутат спросил начальника французской артиллерии, достаточным ли количеством орудий располагала армия, тот бодро и вполне серьёзно ответил:

– О, да! Но победу мы добудем грудью пехотинцев!

После поражения 1870 года французы перестроили свою армию по немецкому образцу: воинская повинность, казармы, казарменная муштровка, ставка не на качество, а на количество солдат. Поскольку армия увеличивалась, и появлялись всё новые воинские подразделения, стала ощущаться нехватка офицеров. На запросы армии парламент и правительство отвечали:

– А зачем вам столько офицеров? Слоняться по кафе и бегать за юбками?

С середины 1890-х годов всё воинское мышление, все планы, подготовка и обучение солдат и офицеров и их материальное снабжение стал определять молодой артиллерийский офицер по имени Фердинанд Фош. Рьяного католика Фоша при Андре «задвинули», но потом его на свет божий «вытащил» президент канцелярии Жорж Бенжамен Клемансо (1841-1929) и сделал его в 1908 году начальником Высшей военной школы Франции. С тех пор Фош ходил и повсюду высказывал свои непритязательные, как голая коленка, сентенции типа: «Ищите и обрящете», «Не нашли – значит, плохо искали», «Главное – действовать. Нужно принять решение и неукоснительно добиваться цели», «Бездействие – это одеревенелость, паралич, смерть», «Воля к завоеваниям – первое условие победы» и т.п.

Его метод войны громко назывался l’offensive à outrance, т.е. наступление любой ценой. Во время войны французы строго придерживались этого метода и либо захлёбывались в собственной крови, либо умирали. По профессии артиллерист, Фош не придавал артиллерии никакого значения. Нужно было наваливаться на немца грудью и штыком. Побеждает тот, учил Фош, кто отказывается признать себя побитым. Идея, энтузиазм солдата – вот что было главным, а материальное обеспечение – дело десятое. И нужно иметь как можно больше в армии офицеров.

Главный военный талант Франции генерал Жак Сезер Жоффр (1852-1931) категорически отказывался пользоваться для связи в войсках телефоном.

– Скоро у нас станет больше полковников, нежели пушек, – жаловались депутаты парламента, ознакомившись с организационными планами французского Генштаба.

Тысячи французских крестьян, рабочих, студентов, ремесленников и конторщиков не имели и понятия, что им в предстоящей войне французскими генералами уготовлена роль пушечного мяса. (В первые три летние недели военных действий Франция потеряет 330 тыс. человек).

У французских генералов было в запасе ещё одно страшное оружие – русские солдаты, которых русские бабы рожали в неограниченном количестве. Сближение монархической отсталой России с передовой республиканской державой Европы было, в общем-то, странным. Оно произошло, как мы видели выше, по правилам танцплощадки, на которой все партнёры были уже разобраны, и остались только двое свободных. Царской России всё время не хватало денег, а когда Бисмарк отказал царю в займе, то обратились в Париж, где денег всегда было много, и где ссужали ими под низкие проценты. В 1892 году французским генералам экономические связи показались недостаточными, и они предложили русским военный альянс против Германии и Австро-Венгрии.

К 1914 году «танцоры» так притёрлись друг к другу, что их альянс принял, наконец, чёткие черты. Партнёры теперь не могли жить друг без друга. Как мы уже видели, Пуанкаре, усвоившего «расширенный» взгляд и на сердечное согласие с Россией, и на балканский кризис 1912-1913 гг., нисколько не испугала возможность быть втянутым в войну из-за российских интересов на Балканах. Начальник британского Генштаба Генри Уильсон рассказывает в своих дневниках о том, как генерал Фош, только что вернувшийся из командировки в Россию, поделился с ним своими впечатлениями. Русские, рассказал он, хотя и не были готовы сражаться с немцами, если те через Бельгию двинутся на Францию, но зато могли здорово помочь против Австро-Венгрии, когда та начнёт воевать на Балканах. Именно поэтому французские генералы считали войну на Балканском полуострове желательной. Там Россия непременно должна была проявить себя, в то время как вовлечение её в войну против Германии представлялось в Париже проблематичным.

Поэтому Пуанкаре и не пытался остановить русских на Балканах, ибо в противном случае Франция на танцплощадке осталась бы без партнёра. Иначе зачем был нужен французам этот союз с русскими? Кстати, такой вопрос задавал и бывший министр Кайо, который вместо реваншистских планов отвоевания у Германии Эльзас-Лотарингии делал в этой провинции ставку на сотрудничество французского капитала с германским. За сорок лет экономические связи между обеими странами там так развились, считал Кайо, что не было никакой необходимости вкачивать миллиарды франков в неустойчивую русскую промышленность. Кайо, как мы уже упоминали, ушёл в отставку, и его идеи были признаны «предательскими». (Хорошо ещё, что его супругу оправдал суд!)

К 1914 году Франция вложила в экономику России около 12 миллиардов франков (почти четверть всех французских инвестиций за границей) – в основном на строительство железных дорог в западноевропейской части империи. Когда о французском займе попросила Венгрия, Россия тут же наложила на это вето. Получалось, что Россия определяла, куда направлять французские инвестиции. Когда после поражения в войне с Японией энтузиазм французских банкиров стал увядать, премьер-министр С.Ю. Витте купил на «корню» парижские газеты «Тан» и «Матен» и провёл с их помощью блестящую кампанию по повышению авторитета русского рынка. Взятками и подкупом французской прессы он вернул французам малую часть их денег. Отныне французы платили из своего кармана за то, чтобы узнавать из своей прессы о преимуществах союза с Россией.

Когда началась война на Балканах, французские генералы потирали от удовольствия руки. Союз с Россией был гарантирован, потому что Россия не оставит в беде Сербию. Теперь только осталось послать французских солдат в l’offensive à outrance. Их яркие красно-голубые мундиры были так хорошо заметны на любом фоне и представляли прекрасную мишень для немецких снайперов и пулемётчиков. Зато кровь мундиры камуфлировали великолепно.

Летом 1913 года в Петербург для рутинного обмена мнениями с русским коллегой Жилинским пожаловал начальник генштаба французской армии Жоффр и «блестяще» продемонстрировал свои стратегические и прочие таланты. В беседе с Коковцовым будущий маршал Франции заявил, что прибыл в Россию для оказания помощи в деле развития в стране железнодорожной сети. Коковцов сказал, что эта тема его также сильно волнует, и что она требует серьёзного обсуждения. Француз предложил обменяться мнениями тут же, «не отходя от кассы», потому что его визит короткий, и времени у него нет.

Премьер-министр, человек обстоятельный, предложил Жоффру справку о возможностях русской мобилизационной готовности и подробную карту железных дорог на западе России, которая могла бы представить интерес для французского генштаба. Начальник генштаба в ответ попросил Коковцова не трудиться, поскольку в его генштабе такие данные уже есть. Его поддержала сопровождавшая свита французских военных, закричавших в один голос: «Конечно, конечно!». Коковцов решил не настаивать, и беседа перешла на обсуждение общей оборонительной программы России, которая из-за бездарности военного министра Сухомлинова выполнялась из рук вон плохо. Жоффра это, как ни странно, не волновало, и он уехал, довольный собой и своим визитом.

О том, какими же данными французский генштаб располагал перед войной о возможностях русских железных дорог, Коковцов узнал позже, во время своего визита в Париж. «Велико было удивление присутствующих», – пишет Владимир Николаевич, – «когда вместо разработанного плана генерал Жоффр показал небольшую карту России, обычно прилагаемую к путеводителю по государственным железным дорогам, на которой были нанесены от руки синим карандашом линии магистральных дорог, давно построенных, частью предполагаемых к постройке в первую очередь или же вовсе нигде не обсуждавшихся и не имевших никакого военного значения, например, соединение р. Обь с Архангельском и затем с Мурманским побережьем».

Если французский генштаб не имел подробных данных о союзнике, то что же можно было говорить о его осведомлённости о противнике? И Жоффр выиграет потом Марнское сражение, положив на поле боя сотни тысячи своих соотечественников.

Пуанкаре, как мы сообщали выше, решил отозвать из Петербурга своего посла Жоржа Луи (1909-1913) как не справившегося со своими обязанностями. 8 мая 1912 года политический директор МИД Франции Морис Палеолог неожиданно проинформировал Луи о том, что русское правительство, якобы, официально уведомило Париж о своём желании отозвать его домой.

Ж. Луи, проработавший на Кэ д’Орсэ около 30 лет, занимавший пост политического директора МИД Франции (1904-1909), был застигнут врасплох и оскорблён в самых лучших своих чувствах. 9 мая он ответил Палеологу, что знает, откуда дул ветер, и назвал в качестве инициатора его удаления Извольского, планам которого навредить Франции он, Луи, постоянно препятствовал. Извольский, по его сведениям, вёл дело к тому, чтобы заставить Париж распространить свои обязательства не только на случай военной угрозы в Европе, но и на конфликт, который мог возникнуть в районе черноморских проливов и Балканского полуострова из-за России. Ж. Луи всячески этому препятствовал.

Ж. Луи встретился с председателем Совета министров Коковцовым и спросил его, правда ли, что русское правительство недовольно им и желает его отзыва домой. Коковцов честно сказал, что это ложь: ни он сам, ни Сазонов к этому не причастны. Коковцов говорил правду, потому что не знал многих подробностей. С.Б. Фэй утверждает, что, в отличие от Коковцова, Сазонов имел веские основания быть недовольным французским послом. Благодаря успешной работе русской контрразведки Сазонов получил возможность читать секретные депеши Луи, в которых он, министр, представлялся Пуанкаре в невыгодном свете.

Из беседы Коковцова с Пуанкаре летом 1914 года явствует, что французский президент не был в восторге от русского посла в Париже Извольского. «Положение русского посла далеко не такое, какое должно было бы быть у посла союзной державы, и не французское правительство создало условия для этого», – заявил президент русскому премьер-министру. Пуанкаре в этой связи планировал произвести одновременную смену послов и в Париже, и в Петербурге, но такая комбинация наткнулась на противодействие Сазонова (читай: самого Извольского).

Как бы то ни было, посол Луи поехал в Париж, разоблачил там Извольского, которому потворствовал Палеолог, получил поддержку в МИД и в правительстве и благополучно вернулся в Петербург, где проработал ещё некоторое время. Но когда Пуанкаре 17 февраля 1913 года был избран президентом, то дни Луи были сочтены⁶⁷. Вскоре послом в Петербург был назначен Теофил Делькассе. Делькассе, как и Пуанкаре, был символом войны, и так его назначение везде и восприняли.

Примечание 67. Возню с заменой французского посла в Петербурге Ж. Луи, по мнению С.Б. Фэя, всё-таки затеяли Сазонов с Извольским. Ж. Луи был откровенным противником «расширительного» толкования франко-русской Антанты и, таким, образом вошёл в противоречие и с русским МИД, и со своим давним школьным другом президентом Пуанкаре. Так что он уже не устраивал обе стороны, и его драматическая отставка была вопросом времени. Конец примечания.

Делькассе пробыл на этом посту около года и вскоре был заменен на Мориса Палеолога (1914-1917), сыгравшего свою неблагоприятную роль в событиях 1914 года. Палеолог хорошо послужил своей стране, он строго следил за выполнением Россией своих союзнических обязательств, пользуясь традиционным благосклонным отношением русской аристократии ко всему французскому, окружил себя целой сетью агентов и информаторов, знал все или почти все русские секреты, не говоря о многочисленных сплетнях в доме у в.к. Марии Павловны, и постоянно оказывал давление и на царя, и на Сазонова.

Он был полезным человеком для «Пуанкаре-войны».

Григорьев Борис Николаевич