Явление первое: Русский левиафан
|
|
Легче держать вожжи, чем бразды правления. Козьма Прутков |
После войны с Японией и первой революции Россия уподобилась огромному, выброшенному на берег левиафану. Бессильный, обескураженный и беспомощный, он задыхался от воздуха, с грустью смотрел на море и ждал, когда наступит прилив или произойдёт какое-нибудь чудо, благодаря которому он снова окажется в родной стихии и обретёт новые силы.
Моральные и материальные, в том числе людские, издержки русских к 1906-1907 гг. были колоссальны. У России ампутировали и головной мозг, и обе конечности. Авторитет власти у населения страны и на международной арене упал до нулевой отметки. Страна с трудом оправлялась от пережитых потрясений и медленно входила в мирный ритм жизни. Верхи нехотя согласились ввести в стране конституцию. Начался диалог народа с властью и с монархией – бестолковый и непродуктивный с обеих сторон. Лишь к 1908 году постепенно стали подниматься на ноги промышленность и сельское хозяйство
Расклад сил на международной арене не давал России оснований для оптимизма – он скорее внушал серьёзные опасения. Оставшись как всегда без союзников, страна печально взирала на то, как ведущие европейские державы, попирая принципы христианской морали и общечеловеческой справедливости, хищно вгрызались в чужие территории и рычали на любого, кто осмеливался приблизиться к их добыче. Фридрих Ницше (1844-1900) объявил христианские ценности моралью рабов, а Зигмунд Фрейд дополнил его приматом о верховенстве Бессознательного и тем самым уничтожил понятие Нравственности. В Германии создавался миф о «сверхчеловеке», попирающем всякую мораль – миф, не имеющий ничего общего ни с совестью, ни с христианской этикой. Пришедший к власти кайзер Вильгельм II нарушил бисмарковскую систему равновесия в Европе и взял курс на противостояние с Англией, Францией и Россией. Сильный всегда прав – таков был неофициальный лозунг Германии, которая, мощно и динамично развиваясь во всех сферах, уверенно заявляла о себе как о новой сверхдержаве в мире. Вместо Бисмарка за кулисами власти стояла зловещая и мало оцененная тогда личность барона Фридриха Августа фон Хольштейна.
Как мы уже отмечали выше, Германия и Австро-Венгрия в 1890 году демонстративно не пригласили Россию продлить старый, «бисмарковский» 1873 года Союз трёх императоров и вместе с Италией образовали свой клуб, получивший название Тройственного союза. Правда, Россия и Германия в 1887 году заключили между собой так называемый подстраховочный договор, согласно которому стороны обязывались соблюдать нейтралитет, если Франция нападёт на Германию, а Австро-Венгрия – на Россию. В тайном приложении к договору О. Бисмарк обещал даже поддержать стремление России овладеть проливами Босфор и Дарданеллы, но теперь, когда «перестраховочный» договор истёк, положение России было тревожным.
Одним из первых опасность новой политики Австро-Германии и Германии заметили послы России в Берлине граф П.А. Шувалов и в Вене князь А.Б. Лобанов (Ростовский), будущий министр иностранных дел, а также Владимир Николаевич Ламздорф, первый советник министра иностранных дел России Н.К. Гирса (1820-1895)34 и будущий министр иностранных дел. Уже в 1891 году Лобанов обратил внимание на агрессивность политики Австро-Венгрии на Балканах, а Шувалов заметил, что без поощрения этой политики берлинским кабинетом Австро-Венгрия никогда бы не осмелилась вести себя так открыто и грубо. Граф Шувалов указывал на двойственность поведения Германии: одна линия, тайная, за которой стоял Вильгельм II, была направлена на разжигание в Европе пожара, другая, официальная, спокойная, призванная усыпить бдительность иностранных правительств, была представлена правительством в лице канцлера Каприви (1890-1894).
Примечание 34. Гирс Николай Карлович, имеет шведские корни, родился 9.5.1820 г. в семье директора почты в г. Радзивилове на русско-австрийской границе. Учился в Царскосельском лицее (1830-1838), поступил в Азиатский департамент МИД младшим помощником столоначальника. До 1875 года – младший драгоман консульства в Яссах, потом секретарь миссии в Константинополе, директор канцелярии полномочного комиссара в Валахии и Молдавии, генконсул в Египте, чрезвычайный посланник в Персии, затем в Швейцарии и в объединённом королевстве Швеции и Норвегии. С декабря 1875 года – товарищ министра иностранных дел и одновременно управляющим Азиатским департаментом МИД, с 1881 года до 1895 года – министр иностранных дел России. Сторонник проведения национальной политики и ориентации на тесный контакт с Германией. Конец примечания.
Не все люди из окружения Вильгельма II одобряли избранную им политическую линию. В марте 1891 года начальник военного кабинета кайзера генерал-адъютант Ганке «пожаловался» русскому послу графу Муравьёву:
«…вы вряд ли можете себе представить, сколько лиц…стараются вызвать в нём (в Вильгельме II, Б.Г.) недоверие постоянными рассказами о ваших вооружениях и военных приготовлениях… Мой молодой император…не может отделаться от самолюбия гвардейского поручика и считает, что ваш император его оскорбил. Ему передали, будто у вас говорили, что он сам напросился на манёвры в Нарву, что там его терпели как незваного гостя…».
Вот такой человек с кругозором и менталитетом гвардейского поручика, чрезвычайно мнительный, тщеславный и самоуверенный, а в то же время подверженный постороннему влиянию, стал у кормила власти в стране с 70-миллионным населением. Отношение к России обидчивый кайзер, по всей видимости, строил на своём отношении к русскому императору Александру III. Великий князь Александр Михайлович вспоминал, как вызывающе смешно вёл себя Вильгельм II во время своего визита в 1878 году в Санкт-Петербург и как нагло самоуверенно – сопровождавший его канцлер Бисмарк. Железный канцлер прочитал Александру III лекцию о том, как следовало управлять империей, а молодой кайзер жестикулировал, бегал взад-вперёд, повышал голос и извергал из себя «целый арсенал международных планов». «Всё это кончилось плохо. Бисмарку объявили выговор, а Вильгельма высмеяли», – пишет князь.
Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала, что кайзер предложил царю поделить Европу между Германией и Россией. Александр III сказал ему:
– Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш. Полюбуйся на себя в зеркале.
У обоих потентатов после этой встречи возникла непреодолимая взаимная антипатия. Александр Михайлович и Ольга Александровна полагают, что именно эта взаимная неприязнь послужила непреодолимым препятствием на пути возобновления русско-германского союза.
К «сердечному» согласию. Путь к союзу России с Францией был не прост. Республиканская Франция особых восторгов у русского самодержца Александра III не вызывала. Но монархическая аллергия на галльский республиканизм оказалась слабее неприязни к Вильгельму II, и как всегда России пришлось выбирать между плохим и худшим. Ещё в конце 1887 года Н.К. Гирс писал, что о союзе России с Францией «не может быть и речи, а только об общей позиции повсюду, где интересы совпадают… Даже видимость того, что Россия ищет дружбы с Францией, скорее ослабит, чем укрепит наши позиции».
Но события демонстрировали всё большую агрессивность Германии и Австро-Венгрии по отношению к России, а когда весной 1891 года до Петербурга дошли известия о возможном присоединении к Тройственному союзу Англии, Н.К. Гирс забеспокоился и уже 4 июля 1891 года начал зондирующие переговоры с французским послом в Петербурге Антуаном Лабуле. Благоприятный фон для этого был создан накануне, после того как при правительстве Фрейсине (1886-1890) во Франции были арестованы несколько русских революционеров. Но главным фактором проникновения французского влияния стал франк. К описываемому моменту в Россию нескончаемым потоком полились французские займы: первый заём в 1888 году составил полмиллиарда франков, затем французские банки предоставили России 700 млн. франков и 1 млрд. 200 млн. франков. Потом французские военные корабли нанесли визит в Кронштадт, а русские – ответный визит в Тулон.
После этого французы немедленно подхватили инициативу русского министра, и уже к концу июля на Кэ дэ’Орсэ был выработан текст совместного франко-русского соглашения. После придания соглашению «большей широты», т.е. после внесения поправок, имевших целью не связывать Россию конкретными обязательствами, и одобрения текста Александром III стороны обменялись дипломатическими нотами, и союз, названный «сердечным согласием» («антант кордиаль»), в августе 1891 года вступил в силу. Контрассигнуя текст договора, Гирс осенил себя крестным знамением и произнёс: «Я просил Господа Бога остановить мою руку, если вопреки всем предположениям, вопреки моим разумениям этот союз должен стать пагубным для России». Господь Бог просьбе министра не внял…
Внешнеполитическое ведомство России своей главной задачей на последующем отрезке времени видело в том, чтобы наряду с укреплением союза с Францией попытаться привлечь к сотрудничеству Англию и установить с членами Тройственного союза нормальные отношения, позволяющие устранять возникавшие между ними противоречия и недоразумения. При этом на Певческом Мосту прекрасно понимали, что главную проблему на этом пути представляли особые отношения России с балканскими странами. В руководящем звене Германии, в частности, у кайзера Вильгельма, возникло параноидальное представление о том, что в Париже и Петербурге возник коварный план «окружения» Германии и её политико-экономической изоляции. Нужно было попытаться развеять такие необоснованные обвинения и внушить и кайзеру Вильгельму, и его правительству, что франко-русский союз имеет исключительно оборонительное значение. (Другой вопрос, какое толкование союзу давал Париж).
По поводу сближения с Францией у российского политического истэблишмента было немало сомнений и противников. В окружении Александра III, например, высказывались справедливые опасения, что союз с французами более выгоден им, нежели русским, и что Париж ради своих реваншистских целей в Эльзасе-Лотарингии хочет только подставить Россию под удар Германии (министр иностранных дел Н.К. Гирс). Многие считали, что России не следовало вообще стремиться к союзам и полностью сосредоточиться на своём внутреннем развитии. В концентрированном выражении изоляционистские взгляды в 1892 году высказал первый советник министра иностранных дел граф В.Н. Ламздорф:
«Наше дело – сторона! Вместо того чтобы систематически ссориться с немцами и донкихотствовать в пользу французов, мы должны были бы договориться с ними о нашем нейтралитете, необходимом для нас обоих; мы могли бы его обещать при условии предоставления нам известной свободы на Востоке. После этого нам оставалось бы только заниматься нашими собственными делами, предоставив другим устраивать свои дела между собой. Им понадобилось бы на это не менее столетия!»
Мысль, конечно, хорошая, но, кажется, нереальная. Исторический опыт показывает, что Россию Запад никогда не оставлял в покое. Слишком она богата, велика, громоздка и неудобна для того, чтобы оставить её нейтральной. И второе: любой конфликт между двумя крупными европейскими государствами неизбежно втянул бы в себя Россию. Начальник генштаба русской армии генерал Н.Н. Обручев (1830-1904), выступивший вместе с военным министром П. Ванновским за подписание военной конвенции с Францией, в докладной записке по этому вопросу Александру III прозорливо писал:
«При доведённом до крайности военном напряжении Европы, подготовившей многомиллионные армии, трудно допустить, чтобы впредь начавшаяся на континенте война могла ограничиться лишь изолированной борьбой между какими-либо двумя государствами… Столкновение закончится общим конгрессом, и на сем конгрессе та сторона будет иметь наибольший вес, которая в данную минуту будет представлять наибольшую силу. Не столько победитель, если уж он истощил свои силы, будет редактировать мирный договор, сколько тот, кто, сохранив свои силы, может грозить новой, выгодной для него войной»35.
Примечание 35. Читатель может вполне оценить прозорливость этого прогноза. И в первой, и второй мировой войне на роль победителя пытались претендовать вышедшие из них с наименьшими потерями США. Конец примечания.
Во время правления Николая II споры о выборе союзников продолжились. Вокруг вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны сформировалась антигерманская группировка, в которую входили верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, первое время А.П. Извольский, генерал Н.Н. Янушкевич, председатель Совета министров И.Л. Горемыкин и др. Германофилы П.Н. Дурново, Р.Р. Розен36, М.А. Таубе и др. пытались убедить царя и его окружение в необходимости срочной смены внешнеполитической ориентации России и сближения с Германией.
Примечание 36. Роман Романович Розен, видный дипломат конца XIX-начала XX вв., работавший посланником в Белграде, Мюнхене, Афинах, Токио поверенным в делах России в Мексике и послом в Вашингтоне, вторым лицом в делегации С.Ю. Витте на мирных переговорах с Японией в Портсмуте. Конец примечания.
Заслуживала внимания умная, но запоздалая записка П.Н. Дурново, которая была подана Николаю II в феврале 1914 года и в которой бывший министр внутренних дел убедительно доказывал целесообразность союза с Германией и с удивительной прозорливостью предсказывал губительные последствия предстоящей большой войны для всех участвующих в ней монархий. По мнению Таубе, все эти попытки свернуть внешнюю политику с избранного курса были подобны ударам кулака по воде. «Пока я царствую, мир со стороны России не будет нарушен», – отвечал им царь. Как бы то ни было, к 1914 году шанс на русско-германское сближение был практически упущен, и Россия прочно застряла в сетях англо-французского «сердечного» согласия.
Впрочем, заключив тайный «брак по расчёту» с Парижем37, Гирс на первых порах не терял надежды улучшить отношения России с Германией. Он настоятельно советовал Александру III нанести ответный визит кайзеру Вильгельму II, однако император, подверженный антигерманским настроениям своей супруги императрицы Марии Фёдоровны, неохотно подставлял ухо под уста своего министра. Самодержавный Романов не мог преодолеть своей антипатии к ершистому и напористому Гоэнцолллерну. Поэтому он в декабре 1891 года, с подачи военного министра и начальника генштаба форсировал углубление отношений с новым союзником и инициировал заключение с Парижем так называемой военной конвенции. Гирсу с трудом удалось уговорить Александра III отложить подписание конвенции на более позднее время. Но отбив атаку русских и французских военных в мае, Гирс был вынужден уже в августе 1892 года снова заниматься этим вопросом. Франция торопилась, она увидела брешь в позиции Петербурга и устремилась в неё со всей силой. Из Германии в это время поступили сведения о новых ассигнованиях на строительство железных дорог и об увеличении численности германской армии, и Александр III окончательно сдался. Не сдавался тяжело заболевший Гирс. Ссылаясь на своё нездоровье, он прибёг к тактике затягивания и проволочек. Однако в декабре 1893 года вопрос был окончательно решён.
Примечание 37. Об обстановке секретности, окружавшей соглашение с Францией свидетельствует то обстоятельство, что к расшифровке телеграмм по этой теме был допущен лишь старший перлюстратор, а все незашифрованные документы собственноручно переписывал и составлял Ламздорф. Конец примечания.
Согласно тайной военной русско-французской конвенции, каждая сторона, в случае нападения на неё Тройственного союза, немедленно выступала другой стороне на помощь. В ней распределялись роли Франции на Западном, а России – на Восточном фронтах, определялись воинские контингенты и конкретные задачи.
Через год Н.К. Гирс тихо угас, и с его смертью в январе 1895 года ушла целая эпоха патриархальной русской дипломатии, начатая блестящим А.М. Горчаковым. Пришли новые времена, начиналась эпоха передела мира, возникли новые вызовы и проблемы, но с ними пришлось иметь дело уже новому министру иностранных дел князю А.Б. Лобанову-Ростовскому, Рюриковичу по происхождению, назначенному в феврале 1895 года. Новый министр своим поведением и характером резко отличался от прежнего: это был надменный, высокомерный светский лев и тот тип администратора, которые знают всё сами и ни в каких помощниках или советниках не нуждаются. Впрочем, А.Б. Лобанов был тонко чувствующим и знающим специалистом и пробыл на посту, к сожалению, всего полтора года и заметного следа после себя оставить не успел.
С августа 1896 года по декабрь 1900 года внешнеполитическое ведомство России возглавил М.Н. Муравьёв, неглупый, но легковесный дипломат, льстивость которого, по словам Извольского, поддавалась сравнению только с его поразительным невежеством в государственных делах. Современники характеризовали его как человека без глубокого образования, понимающего дипломатию как изворотливость и обман, неутомимого жуира, большого проныру и лентяя, обязанного своей карьере протекциям и интригам. Это был худший тип царедворца: он любил мундиры и ввёл их в дипломатический обиход своих подчинённых, но его любил император и в особенности – императрица (вероятно, за личную преданность). Заниматься делами он не любил и переложил их на своего заместителя Ламздорфа. Он всем говорил, что являлся лишь исполнителем воли своего государя и до небес превозносил дипломатические способности Николая II.
«Муравьёвский» период ознаменовался соглашением в 1897 году с Австро-Венгрией. Вена была обеспокоена отсутствием должного понимания в Берлине балканской политики Дунайской монархии38, и министр иностранных дел Агенор Голуховский (1895-1906), заявивший, что никогда не допустит Россию к черноморским проливам, и потерпевший неудачу в поисках поддержки у Англии, пришёл к выводу, что надо последовать старым советам Бисмарка и попытаться договориться с Россией о разделе сфер влияния на Балканах. Неожиданно для Вены повод для этого дал сам Петербург: князь Лобанов во время визита царя Николая II в Вену в августе 1896 года заявил Голуховскому, что для сохранения стабильности на Балканах была бы полезна австро-русская договорённость.
Примечание 38. Статс-секретарь МИД Германии Адольф Маршалл фон Биберштейн 4 ноября
Следующий шаг был сделан австрийцами во время визита Франца Иосифа в апреле 1897 года в Петербург. К своему удивлению и император, и его мининдел обнаружили там тёплый приём. Во время визита Муравьёв и Голуховский достигли устной договорённости, а затем последовал обмен нотами через своих послов в Петербурге и Вене, которые и закрепили соглашение о сохранении статус-кво на Балканском полуострове. Партнёры обязались воздержаться от соперничества в этом регионе и наблюдать за тем, чтобы этот принцип соблюдался и другими державами Европы. Вопрос о доступе России к проливам Босфор и Дарданеллы не должен был решаться сепаратно, а при согласии Европы.
Фактически, пишет итальянский историк Томмазини, австро-русское соглашение 1897 года подрывало основы Тройственного союза, и не случайно, что во время визита Николая II в 1898 году в Берлин кайзер Вильгельм выразил по этому поводу недовольство. М.Н. Муравьёв попытался успокоить кайзера, объяснив, что он достиг с Голуховским лишь договорённости о сохранении на Балканах статус-кво. Сам Голуховский, по мнению Томмазини, трактовал соглашение несколько шире. Не исключено, что Муравьёв кайзеру соврал (а заодно и своему монарху), и что на самом деле в своей договорённости с Глуховским он пошёл дальше, чем утверждал. Но, как бы то ни было, на какой-то срок между Веной и Петербургой возникла атмосфера взаимного понимания и уважения.
Определённые шаги русская дипломатия предпринимала и на германском направлении. В августе 1897 года М.Н. Муравьёв сделал неожиданное заявление о том, что предпочёл бы союз России с Германией, нежели с Францией. Его поддержала и русская пресса, утверждая, что две континентальные державы смогли бы лучше справиться с задачей поддержания гуманного порядка в мире и защиты от амбиций непримиримой эгоистки и алчности Англии. В сентябре 1897 года начальник генштаба русской армии Н.Н. Обручев предложил министру иностранных дел Германии Б. Бюлову заключить сроком на 3 года наступательно-оборонительный союз России с континентальными державами Европы.
30 мая 1898 года, после неудачной попытки англичан сблизиться с Германией по китайским делам, кайзер Вильгельм неожиданно написал царю Николаю сенсационное сообщение о том, что англичане за последние недели 3 раза делали ему предложение о союзе против России, в который, кроме неё и членов Тройственного союза, вошли бы Япония и США. «Прошу тебя ответить, что ты можешь предложить, и что ты предпримешь, если я отвергну предложение». Чтобы облегчить решение царя, кайзер добавил, что Франция, без всяких сомнений, согласится вступить в любую комбинацию, которую ей предложит Петербург.
Несомненно, кайзер предлагал царю союз континентальных держав против Англии. Николай II не клюнул на эту приманку и 3 июня ответил в Берлин, что за несколько месяцев до этого Англия тоже сделала России выгодное предложение и что ему сложно решить, насколько выгодно было английское предложение для Германии.
Разочарование и Россией, и коварным Альбионом, которое овладело Вильгельмом II при получении этого ответа, было огромным. В Берлине Хольштейн сделал вывод: любое соглашение с Англией будет направлено против России и тем самым ослабит безопасность Германии как на западе, так и на востоке, в то время как соглашение с Россией будет направлено против Англии и уменьшит шансы Германии в приобретении колоний. Поэтому лучше было воздержаться от того и другого.
О мирных настроениях в России свидетельствует созыв по инициативе Николая II в 1899 году Гаагской мирной конференции. Россия призвала все страны Европы к разоружению или хотя бы к сдерживанию гонки вооружений.
Идея оказалась непопулярной. Франция встретила инициативу своего союзника в штыки. Газета «Тан» высокомерно писала, что «пока не исправлена несправедливость 1871 года…, истинные наследники Революции не могут разделять принципы графа Муравьёва». Париж ходил в Петербург не в поисках политики отказа от реванша за Эльзас и Лотарингию! Вильгельм II назвал идею царя утопичной и противоречащей военным приготовлениям России, но чтобы не ссориться с царём, 29 августа 1899 года написал ему письмо, в котором поздравил его с идеей конференции. Бюлов надеялся, что идею царя похоронит Англия, но ошибся: единственной страной, отказавшейся принять идею разоружения, была Италия.
Проходившая с 18 мая по 29 июля 1899 года в обстановке несогласия и резких противоречий конференция никаких радикальных решений принять не смогла. Был заключён расплывчатый и никого ни к чему не обязывающий договор о мирном разрешении международных споров, о законах ведения сухопутной войны и о применении Женевской конвенции 1864 года в морской войне.
После конференции министр иностранных дел Франции Теофил Делькассе (1895-1908) заехал в Петербург, чтобы обсудить там свой план расширения сферы действия «сердечного согласия» между Францией и Россией. При последовавшем потом обмене нотами с Муравьёвым в абзац текста соглашения, касавшийся вклада партнёров в поддержание мира, были добавлены слова «поддержание эквилибриума среди европейских вооружённых сил». Кроме того, срок военной конвенции между союзниками был сделан неограниченным. Л. Альбертини поясняет, что Россия, таким образом, должна была считаться с эльзас-лотарингским фактором как причиной войны, а Франция должна была принимать во внимание интересы России на Балканах. Итальянский историк полагает также, что Делькассе хотел приспособить договор с Россией и на случай конфликта с непредсказуемой пока Англией.
Возможность войны с Англией французский и русский генеральные штабы обсуждали в июле 1900 года. Результатом обсуждения стал протокол, в котором при нападении англичан на французов Россия обязывалась силами 300-тысячной армии осуществить диверсию из района Оренбурга в Индию. Если же английской атаке подвергалась Россия, Франция обещала сконцентрировать в районе Ламанша 130-тысячную армию вторжения. Протокол в результате визита в апреле 1901 года Делькассе в Петербург и последовавшего обмена между ним и Ламздорфом письмами 16-17 мая 1901 года стал межправительственным соглашением. Соглашение стало осуществляться на практике, после того как Россия получила французский заём в размере 425 миллионов золотых франков и приступила к строительству железной дороги Оренбург-Ташкент.
Об Антанте с Англией в это время ещё не думали ни в Петербурге, ни в Париже. Да и у кайзера Вильгельма ещё не иссякли «смелые» идеи о привлечении на свою сторону России. Он спал и видел, как бы столкнуть Россию с Англией. 13 января 1900 года, после провала очередной попытки англичан урегулировать свои разногласия с немцами, кайзер Вильгельм, как всегда спонтанно и демонстративно, заявил русскому послу Н.Д. Остен-Сакену о своём заветном желании парализовать мощь Англии. Для этого надо было, чтобы Россия нанесла Англии смертельный удар в Индии. Он, кайзер, лично позаботится о том, чтобы на французской границе выставить кордон, и пронаблюдает за тем, чтобы все в Европе в это время сидели смирно.
Немцы не хотели таскать каштаны из огня для Англии, но сами заставляли делать это для себя русских. Ошеломлённый посол спросил кайзера, может ли он доложить об этом Е.В. императору Николаю.
– Конечно, – ответил Вильгельм.
Это была очередная провокационная выходка германского монарха. Несмотря ни на что, сжигать мосты, связывавшие Германию с Англией, Бюлов пока не собирался. Когда царь Николай 3 марта того же года предложил Берлину вместе с Парижем выступить посредниками в англо-бурской войне, Бюлов ответил вежливым отказом и предложил, чтобы сначала Париж и Петербург взаимно уладили свои недоразумения с Германией.