Узел 2. Боснийский кризис

В октябре 1906 года с поста министра иностранных дел Австро-Венгрии ушёл поляк граф Агенор Голуховский и на его место был назначен посол в Петербурге (1899-1906) барон Лекса, он же Алоис Эренталь. Место барона Лексы в Петербурге на пять лет занял граф Леопольд Берхтольд (1906-1911). Видно, «петербургская практика» считалась полезной для будущих австро-венгерских министров, потому что в 1912 году и Берхтольд станет министром иностранных дел так называемой Двойственной (Дунайской) монархии⁷.

Примечание 7. Двойственность выражалась главным образом в составных частях империи – Австрии и Венгрии. Балканские, чешские и польские владения Веной в расчёт не принимались из-за негативной позиции Будапешта. Конец примечания.

Запомним эти имена, читатель, они нам скоро пригодятся, ибо их носители станут главными «героями» событий, едва не приведшим к европейской войне уже в 1908 году. Как и в марокканском деле, Австро-Венгрия и Германия действовали нагло и напористо, пренебрегая нормами международного права, морали и чести. Здесь пару Бюлову составил новый шеф австрийского внешнеполитического ведомства Алоис Эренталь. Впрочем, он заткнул за пояс самого мастера блефа канцлера Бюлова, прибегнув не только к шантажу, блефу и обману, но и к мелкому жульничеству. Пожалуй, впервые в истории дипломатии на сцену вылезла такая грязная личность, не пренебрегавшая для достижения цели самыми подлыми и низкими средствами.

Алоис Эренталь, 1854 г.р., был внуком еврейского торговца зерном в Праге, «облагороженного» баронским титулом «Лекса» в XIX веке. Кайзер Вильгельм II, намекая на его еврейское происхождение, пренебрежительно звал его просто Лексой. Один из его биографов писал: «Его дипломатия заключалась больше в надменности и интриганстве, нежели в благоразумной сдержанности, а льстивая податливость была смесью притворства и мелкой хитрости, напористости и уловки, реализма и цинизма, а его готовность к обману, обходным манёврам и надувательству скрывали грубую и жестокую волю».

Барон Лекса поставил перед собой амбициозную цель: вернуть Австро-Венгрии утерянную роль ведущей державы Европы. Для этого он решил использовать «активную и смелую» политику. Ещё послом в России и в первые дни своей работы на Балльплатц⁸ он выступал в качестве сторонника Тройственного союза с Россией, за что удостоился замечания кайзера Вильгельма: «У Эренталя фантазии». Как бы то ни было, ещё в 1907 году он считал, что на Балканах следовало действовать в согласии с Россией. «Только третья сторона может получить выгоду от конфликта Сербии с монархией», – заявил он на заседании правительства 27 октября 1907 года. Наследный эрцгерцог Франц Фердинанд, сторонник умеренной политики и взвешенных решений, в этот момент видел в Эрентале своего сторонника. Франц Фердинанд считал, что единственным верным способом присоединить к монархии Боснию-Герцеговину было взаимопонимание с Сербией и мягкое отношение ко всем славянским подданным.

Примечание 8. На площади Балльплатц в Вене располагалось здание МИД австро-венгерской империи. Конец примечания.

Затем взгляды Эренталя и эрцгерцога резко разошлись – во всяком случае, в части реализации балканской программы наследника. Согласно специалистам, министр подпал под влияние венгров, всячески противившихся идее эрцгерцога превратить двойную монархию в тройную, т.е. создать на Балканах сербохорватскую автономную общность и включить её в состав империи. В Будапеште не хотели лишаться своего привилегированного положения и делить его с ненавистными им славянами. По всей видимости, каналом влияния на министра стала его жена венгерская графиня. При нём почти все важные посты в МИД Австро-Венгрии заняли венгры.

Согласно мнению австрийского посла в Белграде Гизля фон Гизлингена (1913-1914), уход Вены из Боснии-Герцеговины был бы самоубийством, потому что это дало бы старт к цепной реакции и вызвало бы распад империи. Провинцию нужно было присоединять, и Эренталь считал, что делать это нужно как можно быстрее. А быстро означало силой. В голове у барона Лексы созрел план аннексии Боснии и Герцеговины.

Без договорённости с Россией добиться этой цели было невозможно. Договариваться нужно было со своим русским коллегой А.П. Извольским, сменившим на посту министра иностранных дел в 1906 году В.Н. Ламздорфа. Если в предыдущий период тандем Голуховский-Ламздорф действовал вполне коллегиально и результативно, то о такой связке в случае с Эренталем и Извольским и думать было нечего. Оба они не соответствовали своим говорящим фамилиям: Извольский не был человеком типа «чего изволите», а Эренталь отнюдь не являлся символом «чести»⁹. Вместо прежнего духа сотрудничества они исповедовали принципы соперничества и соревнования. Оба министра были амбициозны, высокомерны и тщеславны. Работа в МИД для них была лишь средством для удовлетворения самолюбия. Таких людей всегда было достаточно в наличии, и горе тому правителю, который воспользуется их услугами – рано или поздно честолюбец «наделает делов» или «наломает дров».

Примечание 9. По иронии судьбы говорящая фамилия Эренталя переводится на русский язык как «долина чести». Конец примечания.

Контакт барона Лексы с Извольским состоялся во время визита последнего в Вену (25 сентября 1907 – 1 октября 1907 года). Извольский рассказал Эренталю о своём намерении поставить перед европейскими державами вопрос о «золотой мечте» русских патриотов – о черноморских проливах Босфоре и Дарданеллах, а австрийский собеседник проинформировал его о планах Австро-Венгрии аннексировать Боснию-Герцеговину. (Идея аннексии была уже заложена в итоговый документ Берлинского конгресса, согласно ст. 25 которого Австро-Венгрия брала эту провинцию в своё временное управление и размещала военные гарнизоны в санджаке Новый двор). О сроках аннексии, сказал барон Лекса, он проинформирует русскую сторону дополнительно. Таким образом, оба честолюбца увязали в один узел и проливы, и аннексию.

Вопрос о присоединении Боснии-Герцеговины в этот момент даже ещё не обсуждался правительством Дунайской монархии, и Эренталь начал с обработки его членов в пользу своего плана. На заседании 1 декабря 1907 года австро-венгерское правительство, не отвергая в принципе возможность присоединения Боснии-Герцеговины к монархии, постановило учредить в этой подмандатной провинции народное представительство, т.е. некое подобие парламента. Эта оговорка, по мнению барона, была не существенной, он полагал для себя вопрос об аннексии решённым и взялся обрабатывать Турцию и страны, подписавшие Берлинский трактат от 1878 года.

Центральным пунктом плана Эренталя был отказ Вены от санджака Новый Базар. Санджак должен был стать хорошей приманкой для Турции, без согласия которой аннексия Боснии-Герцеговины была невозможна, и солидной уступкой для участников Берлинского трактата, в первую очередь для России и Италии. Санджак рассматривался в Европе как плацдарм Австро-Венгрии для продвижения к Салоникам и к морю, и вот теперь барон делал широкий жест, отказываясь от этого плацдарма. Некоторое препятствие на этом пути Эренталь встретил в лице начальника генштаба генерала Конрада фон Гётцендорфа, выступавшего за немедленную аннексию не только Боснии и Герцеговины, но и Сербии, но он надеялся «жадного» генерала уговорить.

27 января 1908 года Эренталь уведомил всех подписантов Берлинского договора о том, что он добился разрешения султана Турции на концессию для строительства железной дороги в санджаке Новый Базар. Это всем показалось странным: стратегическое и военной значение дороги было ничтожным, да и зачем нужно было добиваться концессии, если Австрия собиралась от санджака отказаться? Это было странно для посторонних, но не для Эренталя. Этим шагом он повышал ценность санджака, а значит и своей уступки. Он хотел показать, что Вена отказывается от политики экспансии на Балканском полуострове, и усыпить бдительность Европы.

Извольский заподозрил неладное, полагая, что строительством железной дороги Австрия обеспечивала окружение Сербии в обход Албании, и забил тревогу, ибо это означало нарушение австро-российских договорённостей 1897 и 1903 гг. В отношениях между Петербургом и Веной наметились серьёзные трения. Извольский выдвинул требование о строительстве альтернативной железной дороги, связывающей балканские государства на Дунае с Адриатическим морем в районе Сан-Джиованни ди Медуа. Впрочем, эта идея оказалась лишь пропагандистским шагом Извольского, и настаивать на своём проекте он не стал.

Вместо этого 2 июля 1908 года он сделал очередной шаг навстречу Эренталю. Не проинформировав ни Париж, ни Лондон, он встретился с австрийцем и стал детально обсуждать вопрос о том, как далеко пойдёт каждая сторона в уступках другой стороне при аннексии Боснии-Герцеговины и заполучении Босфора и Дарданелл. Вот что заявил Извольский на этой встрече в своём меморандуме:

«Мы продолжаем придерживаться мнения, что вопрос об изменении статус-кво, оговоренного ст. 25 Берлинского договора, т.е. аннексия Боснии-Герцеговины и санджака Новый Базар, является исключительно прерогативой европейской озабоченности и по своему характеру не является вопросом, который можно решить одним лишь взаимопониманием между Россией и Австро-Венгрией. С другой стороны, мы готовы признать, что аналогичная оговорка должна быть применена и к вопросу Константинополя, прилегающих к нему территорий и проливов. Однако, ввиду чрезвычайной важности для наших стран видеть вышеозначенный вопрос урегулированным в соответствии с их взаимными интересами, императорское правительство готово вступить в дискуссию о них в дружественном духе взаимности».

Английский историк Г.П. Гуч написал, что «Извольский, формулируя эти слова, нечаянно открыл новую главу в истории Европы». Извольский в обмен на проливы отдавал Эренталю Новый Базар, Боснию и Герцеговину, и Эренталь воспользовался этим предложением в меру своей испорченности и наглости. Берхтольд в Петербурге, по указанию своего шефа, за такой «подарок» немедленно выразил Извольскому искреннюю признательность австрийской стороны. Свой ответ Александру Петровичу барон Лекса решил дать попозже. «Из моего ответа Извольский увидит, что я придаю огромное значение уточнению и усилению дружбы, которая до сих пор господствовала в отношениях между двумя империями», – сообщил он Берхтольду.

И Извольский воочию увидел.

Между тем произошли события, которые честному политику усложнили бы задачу, но барону Лексу лишь окончательно развязали руки. В июле 1908 года в вилаете Монастир и Салоники произошёл бунт турецких офицеров против султана Абдула Хамида, за которым последовала так называемая младотурецкая революция. Образованный ими «Комитет союза и прогресса» заставил султана ввести в стране конституцию 1876 года и поставить у руля Оттоманской империи своих людей¹⁰.

Примечание 10. Ещё в конце XIX в. в Османской империи возникла тайная организация «Иттихад-ве-теракки» - «Единение и прогресс», в которую в основном вошли члены ложи «вольных каменщиков», т.е. масонов, в Салониках. Их стали называть младотурками. Младотурки выступали за конституцию, парламент и равноправие всех подданных империи. После изгнания Абдул-Гамидом II младотурки ушли в эмиграцию в Египет и Францию, а в 1908 г. подняли в Турции восстание и заставили Абдул-Гамида ввести конституцию, а в 1909 г. прогнали его с трона вовсе. В 1913 г. после очередного военного переворота, предпринятого Энвер-пашой, султаном стал 72-летний Мехмед V.

Настоящих этнических турок среди членов «Единения и прогресса» было мало, это были в основном обращённые в ислам жители окраин бывшей империи, включая иудеев, черкесов, греков и балканских славян. Таким был и Мустафа Кемаль (Ататюрк). Скоро идеологией младотурок стал «пантюркизм», они провозгласили превосходство турецкой расы над всеми другими в империи и создание турецкой державы от Боснии до Алтая. Одним из идеологов пантюркизама стал Юсуф Акчур, татарский эмигрант из России. Большевики, установившие отношения с младотурецкой державой Ататюрка, сотрудничали с ней в борьбе с британским влиянием в Средней Азии, куда прибыл так называемый Энвер-паша. Потом Энвер-паша обманул большевиков и стал разыгрывать в Туркестане свою «пантюркскую» карту. Встав во главе отряда басмачей, он скоро погиб от большевистской пули. Конец примечания.

Младотурецкая революция заставила Эренталя действовать быстро и решительно – младотурки начертали на своих лозунгах консолидацию и даже расширение Османской империи, и идея аннексии Боснии-Герцеговины вряд ли бы им понравилась. Преодолев сопротивление фон Гётцендорфа, Эренталь сел за сочинение уведомительных нот Турции и европейским державам, подписавшим Берлинский трактат. В них барон обосновывал необходимость аннексии балканской провинции, но предусмотрительно не увязывал этот вопрос с претензиями России на черноморские проливы. Эрцгерцог Франц Фердинанд тоже, правда, неохотно, дал своё согласие. 6 августа он написал министру, что настроен против аннексии Боснии-Герцеговины, но если это так уж и необходимо, то что ж, он не возражает. Только ни в коем случае не отдавать провинцию в управление Венгрии.

19 августа 1908 года на общем заседании австро-венгерского правительства Эренталь, легко преодолев возражения некоторых его членов, добился согласия на оставление Австрией санджака Новый Базар и присоединение к ней Боснии и Герцеговины, безаппеляционно заявив, что со стороны России проблем не возникнет. Военные, со своей стороны, подтвердили, что в наихудшем варианте Россия к применению силы в данный момент всё равно не готова, а что касается Италии, которая будет не согласна с аннексией, то монархия легко с ней справится сама, без немецкой помощи.

Обложив со всех сторон медведя в берлоге и зарядив ружьё, охотник Лекса отправился на охоту.

Во второй половине августа Извольский отправлялся на отдых в Карлсбад и запланировал встретиться с Эренталем, чтобы продолжить обмен мнениями, начатый 2 июля. Николай II, заподозрив неладное, накануне отъезда министра 13 августа рекомендовал ему никакой инициативы к встрече с Эренталем не проявлять. Эренталь тоже не хотел делать первый шаг – атмосфера недоверия и подозрений уже завладела обоими дипломатами. Но в Карлсбад приехал Берхтольд(!) и уговорил Извольского встретиться с Эренталем в замке Бухлау.

Переговорщики прибыли в замок 15 августа, продолжили консультации на следующий день и расстались после 6 часов интенсивных переговоров. О содержании бухлаусских договорённостей ясности нет: Извольский после себя не оставил дословного изложения существа беседы, а потом только оправдывался, а принадлежащим Эренталю воспоминаниям верить нельзя, потому что правда в них густо перемешана с измышлениями. Так что на этот счёт историки располагают довольно зыбкими и противоречивыми сведениями. Извольский лгал, потому что ему было неловко и стыдно, что дал обвести себя вокруг пальца, а Эренталь лгал, чтобы оправдать свою «активную», т.е. воровскую дипломатию.

Эренталь, к примеру, утверждает, что Извольский заявил, что «если мы будем вынуждены пойти на аннексию Боснии, то Россия сохранит дружеское и благожелательное отношение», но должна будет позаботиться и о собственных интересах и о последствиях, которые аннексия вызовет у Турции и у балканских государств. Что касается русских интересов, то Австрия должна будет сохранить такое же благожелательное отношение к России, когда она предпримет конкретные шаги к получению доступа к черноморским проливам.

Эренталь, якобы, согласился с этой формулой и признал, что немедленным последствием аннексии будет объявление независимости Болгарии и воссоединение о-ва Крит с Грецией, но категорически возразил против приращения территорий и изменения границ Черногории и Сербии. Извольский, согласно Эренталю, настаивал на расширении территории Сербии при условии её хорошего поведения и доброго отношения к Австро-Венгрии, а также на отмене ограничений Берлинского трактата (ст. 29), касающихся суверенитета Черногории. Согласились якобы на том, что всё должна решить международная конференция, которую можно было бы созвать в Константинополе.

Извольский сказал, что как только он вернётся обратно в Карлсбад, он составит меморандум о своём понимании результатов беседы и пошлёт его на ознакомление Эренталю. При прощании Извольский спросил Эренталя о предполагаемых сроках аннексии, и тот ответил, что всё будет зависеть от результатов докладов австрийских чиновников в Боснии и Герцеговине, но, скорее всего, это случится в начале октября, накануне приезда делегаций в Константинополь. Русский министр попросил партнёра отложить это мероприятие до середины октября, когда он уже будет на своём рабочем месте в Петербурге и сможет подготовить общественное мнение России к аннексии. Эренталь занервничал и сказал, что по причинам от него не зависящим он не может ждать так долго, но в любом случае обещал проинформировать коллегу заранее.

17 сентября Извольский выехал из Бухлау в Тегернзее, потом отправился в Мюнхен, оттуда в Дезио, Париж, Лондон и Берлин. Как тогда было принято, отпуск чиновники совмещали с делами. В Тегернзее он 21 числа получил от Эренталя сообщение о том, что тот ещё не в состоянии сообщить ему точную дату аннексии, но Извольский мог полагаться на его обещание своевременно проинформировать его об этом. Эренталь напоминал русскому коллеге о том, что ждёт от него обещанный меморандум о бухлаусских договорённостях. 23 числа Извольский ответил ему, что меморандум он отправил царю и направит его текст сразу после монаршего одобрения.

Меморандум Извольского до сих пор не опубликован, а в своих мемуарах Александр Петрович пишет о чём угодно, только не об этом эпизоде своей деятельности на посту министра иностранных дел. Историки обычно опираются на версию событий, изложенную Извольским 4 октября английскому послу виконту Ф. Берти в Париже (1905-1918) для передачи Э. Грею. Эта версия была явно написана под воздействием неприятного для автора события: накануне он от австрийского посла в Париже графа Рудольфа Хевенхюллера-Метча (1903-1911) уже знал, что аннексия назначена на... 7 октября. Это был первый обманный финт Эренталя: он обещал проинформировать его заблаговременно об аннексии Боснии-Герцеговины, но не сделал этого вообще.

Что же явствует из документа, переданного Извольским сэру Грею? Русский министр утверждает, что в Бухлау Эренталь пытался отстаивать точку зрения о том, что аннексия является сугубо австро-турецким делом. На это Извольский якобы резонно заявил, что Россия с этим согласиться не может, поскольку аннексия является общим делом государств, подписавших Берлинский договор. Он также предупредил Эренталя, что аннексия может обострить обстановку в Турции и на Балканском полуострове. Эренталь якобы в ответ пообещал умиротворить турок передачей санджака Новый Базар. Извольский заметил, что этой компенсации недостаточно и сказал: «Мы не будем воевать, но предупреждаю Вас, если вы отмените обременительную для вас оговорку Берлинского договора, вы должны быть готовы к тому, что Россия и балканские страны потребуют отмены оговорок, обременительных для них. Короче говоря, вы дадите толчок к ревизии Берлинского договора». Россия потребует доступа к проливам, Болгария – независимости, Сербия – уточнения границ, Черногория – отмену ограничений на её суверенитет. «Я предупреждаю Вас, что мы их поддержим», – добавил Извольский и закончил сообщение Грею словами о том, что с момента встречи в Бухлау никакого контакта с венским кабинетом у него не было.

В сопроводительной записке к меморандуму посол Берти написал своему шефу, что он пришёл к убеждению о том, что Извольский не сказал в нём всей правды. С этим соглашается и Альбертини, но справедливо замечает, что Извольский сделал это не из-за Эренталя, а потому, что русский дипломат не обязан был писать всю правду английскому коллеге – пусть даже потенциальному союзнику. Журналисты, имевшие впоследствии контакты с Извольским и Эренталем, а также историки, сопоставившие имеющиеся в их распоряжении объективные данные относительно бухлаусской встречи, сумели прояснить некоторые её моменты, но далеко не все. Уже после аннексии Извольский в сентябре 1909 года напечатал в Fortnightly Review статью на эту тему, а потом вслед за ним в том же органе поместил свою статью Эренталь. Заочная дискуссия двух министров ясности в вопрос не внесла, и мы не станем сосредотачиваться на деталях этой заочной драчки.

Альбертини следующим образом подытоживает результаты Бухлау:

1. Версия Эренталя – всего лишь недатированная копия какого-то документа. Оригинала отчёта Эренталя в венском архиве почему-то не оказалось. Американский исследователь Бернадот Шмитт, написавший о боснийском кризисе целые тома, и сербский министр иностранных дел Момчило Нинич независимо друг от друга пришли к выводу о том, что сохранившаяся в австрийских архивах копия с реальным положением дел ничего общего не имеет.

2. Те, кто хорошо знал барона Лексу, например, сами австрийцы, говорят о том, как барон мог умело, как бы вскользь, невзначай бросить в беседе с партнёром какую-нибудь важную вещь, так что тот её не замечал. Чтобы вспомнить какую-нибудь деталь из беседы с австрийцем, собеседнику иногда требовалось невероятное напряжение памяти. Но чаще всего он понимал суть произошедшего лишь тогда, когда было уже поздно. Не исключено, что нечто подобное произошло и с Извольским.

3. Посол Англии в Петербурге Николсон, в письме Грею от 8 октября 1908 года, т.е. на следующий день после аннексии, писал: «Я очень хорошо знаю Извольского и не думаю, что он изъявил согласие на австрийский проект, но полагаю, что вполне возможно он слегка перешагнул через рамки благоразумия и не продемонстрировал той решительной оппозиции, которую требовали обстоятельства. В личных беседах он часто не проявляет твёрдости и не склонен говорить вещи, которые могут показаться неприятными для собеседника. Это слабая черта в его характере»¹¹.

Примечание 11. Заметим, что Николсон, как никто другой, совершенно точно угадал недостаток Извольского, которым страдают все или почти все русские переговорщики на высшем уровне. Конец примечания.

4. Совершенно очевидно, что в Бухлау Извольский одобрил аннексию, о чём он и сам недвусмысленно написал в меморандуме от 2 июля. Но нет сомнения также и в том, что он чётко оговорил условия её проведения: не как келейную сделку между Россией и Австрией, а как предмет обсуждения и одобрения странами, подписавшими Берлинский договор. И естественно, что это одобрение он увязывал с требованием России о черноморских проливах. 25 сентября 1908 года он сказал в Берхтесгадене (Бавария) министру иностранных дел Германии (1907-1910) барону Вильгельму Шёну, что в Бухлау он обсуждал с Эренталем «много всяких модификаций, частью полезных, частью необходимых, которые невозможно претворить в жизнь без солидной ревизии Берлинского договора, и для решения которых желателен созыв нового конгресса».

Эренталь ложно утверждает, что Извольский-де без возражений принял его заявление о том, что «в переговорах с Портой и державами, подписавшими Берлинский трактат, не должно быть упоминания о Боснии и Герцеговине». Это вторая грубая и наглая ложь барона Лексы: такого Извольский никогда не мог себе позволить, ибо в результате требование России о проливах просто повисало в воздухе, а это был центральный пункт в его переговорах с австрийцем. Ведь не пошёл же на них русский министр только для того, чтобы ни за что, ни про что ублажить австрийцев присоединением к их монархии огромной балканской провинции! Извольский просто не мог согласиться на то, чтобы аннексия осуществлялась в форме односторонней австрийской декларации без всякого обсуждения или одобрения со стороны главных держав Европы. Но именно так она и была осуществлена жуликом Эренталем.

5. Извольский, к сожалению, не прояснил в Бухлау ни процедуру аннексии, которую предложил ему Эренталь, ни дату её проведения. Барону В. Шёну он в упомянутой выше беседе сказал, что Эренталь имел в виду «представить план аннексии к следующей встрече делегаций, намеченной на 8 октября». Это была третья ложь Эренталя: на самом деле он планировал явиться на встречу европейских представителей уже после совершённой аннексии, как это и произошло на самом деле. Русский министр, надеясь на слово жулика Лексы, ждал оповещения об этом, но так и не получил его, искренно полагая, что он располагает временем, а потому спокойно продолжил свой отпуск и не торопился отправить свой меморандум о беседе в Бухлау Эренталю.

6. Сам Эренталь о своём трюке с датой аннексии похвастался издателю австрийской газеты Die Zeit Хейнриху Каннеру. Каннер пишет:

«Когда после встречи в Бухлау я интервьюировал Эренталя, он показался мне более оживлённым, более откровенным, более свободным, нежели обычно… Чуть ли не с плутовским жаром он рассказал мне о трюке, который он сыграл с Извольским, и которому он в Бухлау, формально объявив о предстоящей аннексии, не раскрыл её момента, который был уже близок. Извольский, самоудовлетворённо заявил Эренталь, даже не спросил его об этом. Он уехал в Париж, ничего не подозревая, и там его настигла весть об аннексии. Вызывающая сожаление фигура Извольского, кажется, дала Эренталю повод для глубокого удовлетворения во всей этой политической акции».

Аналогичные наблюдения о поведении барона Лексы сделали также французский посол в Вене Филипп Крозье (1907-1912) и австрийский профессор истории Хейнрих Фридъюнг.

Что ж, вор и мошенник рано или поздно проговаривается. Проговорился, не выдержав «самоудовлетворения», и лгунишка Лекса.

Он в это время развил бешеную деятельность: заручился лояльностью Болгарии, стоявшей на пороге своей независимости; проинформировал о предстоящей аннексии Берлин (26 сентября) и Лондон (28 сентября), но без указания даты её проведения. Сроки аннексии были сообщены, как мы уже упоминали выше, лишь послу в Париже Хевенхюллеру, – он-то и довёл их 4 октября до сведения вернувшегося из Италии Извольского; заранее разослал своим послам датированные 29-м сентябрём письма Франца Иосифа к монархам Европы, предназначенные для вручения 5-6 октября, за исключением Турции (султана барон Лекса решил предупредить в день самой аннексии – 7 октября).

Э. Грей в начале октября попытался остановить процедуру объявления независимости Болгарии, аппелируя к содействию в этом вопросе к Вене, но Эренталь высокомерно ответил, что вмешиваться во внутренние дела другого государства не намерен. Утром 5 октября 1908 года в Тырново Болгария объявила о независимости, а князь или принц Фердинанд принял титул царя. Эренталь клялся и божился, что к этому делу он никакого касательства не имеет. Как замечает Альбертини, Эренталю такие клятвы давались тем более легко, что о событиях в Болгарии он даже не проинформировал своего императора.

6 октября Франц Иосиф издал манифест, обращённый к жителям Боснии и Герцеговины, в котором он, сославшись на высокий материальный и духовный мир провинции, достигнутый за 30 лет австрийского управления, обнародовал своё решение дать провинции автономию и конституцию и включить её в состав своей империи. В этот же день император дал указание освободить от присутствия австрийских солдат санджак Новый Базар. 8 октября Эренталь сообщил об этом делегациям европейских держав.

Григорьев Борис Николаевич