IV. Россия и Швеция в Семилетней войне

В 1755 году Швеция продлила на 10 лет свой союз с Францией, но отклонила аналогичное предложение Пруссии. К этому времени внутри страны выкристаллизовалась новая партийная система, при которой главными противоборствующими сторонами стали партия короля и профранцузская партия, состоявшая в основном из «шляп», в то время как часть «колпаков» примкнула к первой, а часть – ко второй партии. Тессин удалился от дел, и королевская партия, в той или иной степени благожелательно настроенная по отношению к России, становилась всё крепче и сильнее. В партии, выступавшей за союз с Россией и сохранение конституционного строя, главным человеком стал граф Брахе (Браге).

Чтобы провести графа на пост лантмаршала, Панин, когда-то считавший денежные подкупы бессмысленным делом, не устоял перед искушением и запросил у Петербурга от 20 до 30 тысяч рублей. Панин.  Ответ канцлера на реляцию посла был подобен холодному душу. При этом Бестужев подчёркивал, что его письмо следует рассматривать как частное и дружеское, потому что над составлением официального ответа Иностранная коллегия ещё должна была потрудиться. В Петербурге, писал канцлер, никто и слышать не хочет о том, чтобы выдать Панину запрашиваемую им сумму, так что он просто не в состоянии что-либо сделать по этому поводу. В этой ситуации, по мнению Бестужева, остаётся только «предавать шведов их собственному жребию, довольствуясь одними безубыточными случаями вселять между ними... недоверенность и несогласие; образ их правительства сам то по большей части... делает; а что до посторонних денег принадлежит, то... пример неоднократных издержек... показует, что сколько нам волка ни кормить, он в лес убежит; ...и какие бы мы великие суммы ни истощили, Франция с половинными издержками всегда больше нашего сделает...». Избрание графа Брахе, продолжает канцлер, ничего существенного для России не изменит, потому что он  – швед и ничем будет не лучше Унгерн-Штернберга, получавшего от русских мзду и только вредившего России. Такой же швед – посланник граф Поссе, который «сколько наружность ни наблюдает, есть однако же внутренно клятвенный мне и вам злодей, хотя к тому другой причины и не имеет, как только что он родился швед да таким и жизнь свою скончает». Последовавший за письмом Бестужева рескрипт Елизаветы содержал ожидаемый отказ в выделении денег на шведские дела по тем же основаниям, которые изложил Панину канцлер: никакие подачки продажным депутатам и министрам не перебьют влияния Парижа на Стокгольм. Понадобилось 35 лет, чтобы в Петербург возобладал, наконец, здравый смысл.

Смерть Фредрика I, казалось, должна была внести в русско-шведские отношения новую напряжённость – так, по крайней мере, считало шведское правительство Тессина. Чтобы смягчить эту напряжённость, Стокгольм, как мы видели, не дожидаясь созыва риксдага, выпустил манифест с заверением Адольфа Фредрика о том, что, вступая на шведский трон, он ни в коей мере не собирается изменять форму правления государством. Как покажут последующие события, это заверение было не совсем искренним – всё-таки недаром в Санкт-Петербурге к этому двуличному человеку, к тому же находившемуся под сильным влиянием своей властной и тщеславной супруги, питали сильное недоверие. Да и шведское правительство скоро почувствовало, что новый король конституционные взгляды министров на объём своих полномочий отнюдь не разделяет.

Пока же Тессину и его министрам удалось уговорить Адольфа Фредрика в целесообразности подобного заявления, так что у нового короля не было иного выбора, как проявить солидарность со своим правительством. И это произвело на русскую сторону соответствующее впечатление – во всяком случае, Панин поспешил выразить шведскому правительству глубокое удовлетворение по поводу этого королевского заверения. У Бестужева в это время голова была занята куда более серьёзными делами, нежели вопрос шведского престолонаследия. На горизонте замаячила война с Пруссией.

На всякий случай правительство Швеции, в исполнение принятого ранее решения, направило в Финляндию дополнительный воинский контингент численностью в 8 000 человек, хотя обстановка в губернаторстве была вполне спокойной. Как пишет Мальмстрём, это не вызвало со стороны России никаких возражений или протестов. Более того: русские дипломаты сменили язык угроз на язык дружественных заверений, а в Петербурге дипломатическому корпусу дали понять, что в связи с заверениями, данными новым шведским королём, у императрицы Елизаветы теперь не было к шведской стороне никаких претензий, и что Россия с этого момента намеревается жить со Швецией в дружбе. И хотя шведский посланник на этот счёт не получил от русской стороны никакого официального документа, шведы таким развитием событий тоже были вполне удовлетворены.

В 1753 году Россия неожиданно, задолго до истечения договора 1745 года, предложила начать переговоры о его продлении, но шведская сторона это предложение вежливо отклонила, расценив его как попытку вызвать у Турции и Франции недоверие к Швеции. Аналогичное предложение от Франции было, однако, с демонстративной готовностью принято, и 17 января 1754 года шведско-франзуский союз, срок годности которого истекал лишь через 4 года, был продлён ещё на 10 лет, вплоть до 1768 года. Естественно, Париж не переставал снабжать шведов субсидиями. Двойные стандарты по отношению к России уже тогда были в большом ходу и у шведов, в частности, и у европейцев вообще.

В июне-августе 1755 года король Адольф Фредрик осуществил ознакомительную поездку по Финляндии, которая в некотором смысле имела и антирусскую нагрузку. Стокгольм показывал Санкт-Петербургу в генерал-губернаторстве свой флаг и свою решимость укреплять его обороноспособность. Русская сторона внимательно наблюдала за этой поездкой, но никаких комментариев или замечаний на сей счёт не сделала. Как отмечает Мальмстрём, русский кабинет с 1751 года вёл себя миролюбиво и примирительно, хотя никаких видимых подвижек к дружественным отношениям между странами не наблюдалось. Ровные прохладные, как шведский климат, отношения – вот неизменный modus vivendi между Россией и Швецией.

Из Финляндии король отправил в Петербург полковника Шернельда с письмом вежливости к императрице Елизавете, уведомляя её о своём появлении вблизи русской границы. Шведскому полковнику, по всей видимости, русская столица приглянулась, и он там несколько задержался, встречаясь и с министрами Елизаветы, и с придворной знатью, чем вызвал недоумение в дипломатическом корпусе: уж не вступили ли шведы в какие-либо тайные переговоры с русскими? Особенно насторожился французский посол д’Авренкур. А.Ю. Хёпкену, сменившему на посту главы правительства Тессина, пришлось специальным письмом отзывать Шернельда обратно в Стокгольм.

Внутренняя обстановка в Швеции в это время характеризовалась постепенным обострением отношений королевской пары с правительством и парламентом, поскольку новый король и в особенности королева, в нарушении собственных обещаний и правительственного манифеста,  всё чаще стали проявлять желание прибавить себе власти и отнять её у правительства и риксдага. Одновременно стала набирать силу партия «колпаков». Лантмаршалом риксдага был выбран генерал Аксель Ферсен (1719-1810).

В начале 1756 года Адольф Фредрик послал в Петербург полковника графа Адама Хорна со специальной миссией сообщить о смерти своей матери, но на самом деле попытаться заручиться поддержкой императрицы Елизаветы в борьбе с правительством и парламентом. В письме к своей бывшей благодетельнице король-фарисей выступал в пользу восстановления с ней дружеских и доверительных отношений и ругал тех шведов, которые эти отношения в своё время испортили. Мальмстрём пишет, что как минимум король желал использовать Елизавету в качестве третейского судьи в споре со своими подданными, а как максимум – заручиться её поддержкой в усилении своей самодержавной власти. По всей видимости, у Адольфа Фредрика была плохая память: он забыл, как десятью годами ранее решительно отверг всякое вмешательство Елизаветы Петровны во внутренние дела королевства. Очевидно, что внутреннее противостояние в стране достигло такой напряжённости, что иного выхода король уже не видел.

Кроме того, А. Хорн должен был установить в Петербурге контакт с английским послом и тем самым начать от имени своего короля секретные переговоры о восстановлении дипломатических отношений Швеции с Англией.

Естественно, никакой помощи от императрицы король не получил, а поездка Хорна послужила лишь дополнительной причиной для напряжённости внутри Швеции.

Между тем в Европе произошла резкая перегруппировка сил: Франция разочаровалась в Пруссии и сблизилась с Австрией, заключив с ней в мае 1756 года так называемый Вестминстерский союзный договор. Взявшая верх в Петербурге профранцузская партия Воронцова-Шуваловых привела к восстановлению дипломатических отношений России с Францией. В результате к австро-французскому союзу в августе того же года  присоединилась Россия, и образовалась новая антипрусская коалиция. 18/29 августа прусские войска вторглись в Саксонию и оккупировали её, спровоцировав австро-франко-русский блок на ответные действия.

Весть о восстановлении дипломатических отношений России с Францией, по словам Панина, произвела в Стокгольме форменный фурор: «Одни чрезвычайно торжествуют, а другие с такой же неумеренностью упадают, третьи боятся своим делам дальних из того следствий...». Поссе из Петербурга с удовлетворением рапортовал своему правительству, что в Петербурге звезда канцлера Бестужева закатилась, а вместе с ней – и звезда английского посланника Уильямса, и что на арену вышел франкоман вице-канцлер М.И. Воронцов. В правительственных кругах Швеции такое развитие воспринималось весьма и весьма положительно.

Чтобы выбить у Фридриха II из-под ног почву, который оправдывал свои военные действия необходимостью противостояния католическим державам Европы, Вена и Париж предложили Швеции как лютеранской державе, одному из гарантов Вестфальского мира 1648 г. и члену Священной Римской империи, выступить с осуждением Пруссии. Франция напомнила Швеции о её прежнем влиянии на дела Европы, и это тоже не могло не возбудить у шведов гордости и тщеславия.

Но Стокгольму было не так-то легко решиться в угоду Парижу так круто изменить свой внешнеполитический курс – стать союзницей своих закоренелых старых врагов Австрии и России и выступить против своего естественного лютеранского союзника – могущественной Пруссии. Ведь одна из скрытых причин, по которым Франция в 1741 году подталкивала Швецию к войне с Россией, заключалась в том, чтобы связать по рукам и ногам Россию и не позволить ей напасть на Пруссию. Но тогда Франция заигрывала с Пруссией!

В летней реляции 1756 года Панин с удовлетворением отмечал, что реакция шведского кабинета на вторжение прусской армии в Саксонию была однозначно негативной. Королевский советник Хёпкен-младший сказал послу, что желал бы «поскорее услыхать о вступлении наших (т.е. русских, Б.Г.) войск в прусские области; это будет самый действенный способ потушить военный огонь». Было похоже на то, что Швеция перед Пруссией всё-таки отдавала предпочтение своей старой союзнице Франции.

Кажется, пишет Мальмстрём, что при принятии решения присоединиться к антипрусской коалиции перевесили внутренние причины: Фридрих II слишком активно вмешивался во внутренние распри шведов на стороне своей сестры, королевы Ловисы Ульрики, а это представляло большую опасность для партии «шляп». Общегосударственный вопрос о войне снова превратился в вопрос партийный. Позиция нейтралитета, по мнению идеологов этой партии, не давала возможности приобрести новых друзей, но грозила потерять старых. Большую роль во втягивании Швеции в войну в Европе сыграл также председатель правительства Хёпкен, и Швеция, следуя призыву Австрии и Франции, выступила с осуждением действий Пруссии.

В это время оставшиеся якобы в стороне англичане пытались внушить русскому посланнику в Лондоне князю Голицыну необходимость предпринятия со стороны России действий в пользу расширения прав и полномочий утеснённого парламентом и правительством короля Швеции. Из этого английского демарша явно торчали прусские «уши»: Берлин хотел отвлечь Петербург на посторонние дела и сорвать вступление русской армии в прусские пределы. Естественно, никаких шагов со стороны России в этом направлении не последовало. Больше того, Панин получил из Петербурга указание о совместных с французским послом д'Авренкуром действиях, направленных на сохранение и укрепление положения Адольфа Фредрика как конституционного монарха.

В конце 1756 года Панин получил новые инструкции о том, чтобы вместе с французским и австрийским послом приступить к переговорам с правительством Швеции о присоединении к антипрусской коалиции. Д'Авренкур сказался непроинструктированным на этот счёт своим правительством и высказал опасение, что Швеция, ввязавшись в войну, тут же потеряет Померанию. Поэтому лучший вариант для Швеции – оставаться в рамках Вестфальского договора 1648 года. Естественно, шведское правительство больше прислушивалось к мнению французского, нежели русского посланника.

Так что на первых порах Швеция ограничилась осуждением агрессии Пруссии против Саксонии и дипломатической поддержкой противников Пруссии, но втихомолку продолжила свои контакты с Австрией и Францией. Переговоры в Вене и Париже шведские послы провели в обстановке строжайшей секретности – о них ничего не знал даже король Адольф Фредрик. Шведские дипломаты понимали, что если бы король был посвящён в эту тайну, то через его супругу о ней немедленно узнал бы и Фридрих II, а он мог нанести молниеносный удар по шведской крепости Штральзунд, находившейся в полном упадке и даже не имевшей нормального для её защиты гарнизона. И вот при таком состоянии шведских верхов Хёпкен втягивал страну в новый военный конфликт. Правда, в этом предприятии Франции и Австрии усердно помогала и Россия.

Чтобы сделать шведов ещё более податливыми, Елизавета разрешила вывезти в Швецию не только 10 000 четвертей хлеба (в некоторых ленах страны в это время был голод), но и подарила этот хлеб королю Адольфу Фредрику. Этот шаг произвёл, однако, на правительство Швеции странный эффект: оно объявило, что такой подарок страна принять не может, потому что отблагодарить Россию равным образом ей нечем. Положение спас король: после некоторого замешательства он внёс в правительство записку, в которой, принимая во внимание недостаток зерна в стране, с признательностью принимал подарок русской императрицы. Инцидент был исчерпан к обоюдному согласию правительства и короля. И России тоже.

А 21 марта 1757 года в Стокгольме между Австрией, Францией и Швецией была подписана военная конвенция. На сей раз короля Адольфа Фредрика проинформировали о ней за неделю до подписания. Конвенция была составлена в самых общих выражениях, в которых стороны обязывались гарантировать в Европе мир согласно положениям Вестфальского договора. Но Париж на этом не остановился и стал настаивать на том, чтобы Швеция на деле продемонстрировала свою приверженность к соглашению и направила в Германию 30-тысячную армию – естественно, на деньги, предоставленные новыми союзниками. И Стокгольм на эту приманку «клюнул».

И снова движущими мотивами поведения правительства Швеции стал реваншизм: Швеция надеялась в ходе войны с Пруссией вернуть потерянный в Северной войне город Штеттин. Французы не преминули дать понять шведам, что присутствие их армии в Померании было необходимо для того, чтобы помешать России сделать в Германии территориальные приобретения. Этот довод подействовал на шведов безотказно: вредить русским они были готовы всегда и везде.

Таковы были союзники России в этой войне, которая вошла в историю под названием Семилетней. Франция и Австрия видели в России всего лишь поставщика хороших русских солдат, т.е. пушечного мяса.

Итак, дело неуклонно шло к большой войне, в которой шведы стали формальными союзниками русских. Нужно отдать Хёпкену честь: сделав первый шаг к войне, он вдруг стал сомневаться в целесообразности участия в ней. Он составил для членов правительства промеморию, в которой проанализировал все плюсы и минусы участия Швеции в предстоящей войне с Пруссией, и выгоды в его видении событий превалировали над недостатками. При этом болезнь и близкая перспектива смерти русской императрицы и заступление на русский престол Петра III рассматривались Хёпкеном как хороший знак для Швеции и уважительная причина для неучастия в коалиции против Пруссии.

Но инерционная тяжесть уже принятого ранее решения довлела над членами правительства. Правительство «шляп» и секретная комиссия понадеялись, что война будет лёгкой – нужно было только продемонстрировать шведскую решимость, но зато какие выгоды она сулила в случае её успешного завершения! Шведы заранее знали, что вся тяжесть военных действий падёт на русских, французов и австрийцев, а им нужно было лишь слегка «похорохориться» и сделать вид, что они тоже воюют – и этого будет вполне достаточно. Удивительное легкомыслие овладело в середине XVIII века прагматичной и расчётливой во всём скандинавской нацией! Уроки только что проигранной войны с Россией так ничему и не научили шведов.

Но и страх перед поражением был тоже силён. Как только до Стокгольма дошла весть о победном походе Фридриха II на Прагу, Хёпкен и большинство членов правительства снова заколебались. Объединённые Вестминстерским  договором от 1 мая 1757 года, Австрия и Франция снова «навалились» на Швецию. Из Петербурга тоже доносились воинственные заявления Елизаветы Петровны. Шведам окончательно «протёрли» глаза и дали понять, что одной лишь демонстрацией силы им не обойтись, нужно сражаться и уже осенью приступать к осаде Штеттина. В противном случае никаких субсидий и территорий им не видать.

В июле Панин, во исполнение полученных от вице-канцлера Воронцова указаний, провёл переговоры с Хёпкеном о том, чтобы уже осенью шведы открыли военные действия против Пруссии. Посланник доказывал, что Фридрих II будет сильно связан австрийской и русской армиями, а потому приобретение Прусской Померании шведскими частями было делом вполне реальным. Шведское правительство ожидало из Вены и Парижа субсидий на содержание армии и решающего ответа пока не давало. Но уже в августе Панин докладывал, что соглашение об участии шведов в войне практически состоялось, и прусский посланник Сольмс покинул Стокгольм.

Эта война известна в Швеции под названием Померанской. Мнения в правительстве Швеции по поводу участия в Померанской (Семилетней) войне резко разошлись. Было для всех очевидно, что для вступления в войну нужно было заручиться поддержкой риксдага. Неясна была и позиция короля, которого до сих пор держали на «голодном информационном пайке». После долгих и утомительных дебатов 11 членов правительства против 5 решили, что Швеция всё-таки должна была выставить свою армию в Померании и начать войну с Пруссией. Но этого было не достаточно: согласно установленному порядку, такие решения должны были быть единогласными.

Принялись за обработку пятерых «отступников», проголосовавших против участия страны в войне. Впрочем, они уже заколебались – уж очень выгодными могли оказаться шансы в этой войне – и начали поддаваться на уговоры. Когда Хёпкена спросили, какую позицию, в конце концов, занимает глава правительства, тот дипломатично ответил, что он будет со всеми, если все придут к единому мнению, но в любом случае он отступать от военной конвенции от 27 марта не собирается. Примерно такую же «страусиную» позицию заняли все пятеро «оппозиционеров», после чего сторонники войны сочли это за «полное единство мнений» в правительстве, и путь к войне был, наконец, открыт. Осталось заручиться поддержкой короля, но это была такая мелочь!

А король простудился и участвовать в заседании правительства не смог. Тогда правительство составило соответствующий меморандум и отправило с ним к Адольфу Фредрику двух своих членов – Экеблада и Хамильтона. Король, ознакомившись с текстом меморандума, указал на нарушение конституции, поскольку решение о войне принималось без согласия риксдага. Посланники заверили его, что речь идёт не о наступательных действиях, а об обороне и защите от агрессора того, чем Швеция владеет. О том, что союзники пообещали Хёпкену вернуть потерянные в Северной войне померанские города и земли, Экеблад и Хамильтон ни словом не обмолвились. Адольф Фредрик быстро исчерпал свои возражения и сдался. Правда, он потом заявлял, что в случае неудачи он ни за что не отвечает, и что решение о военных действиях всё-таки принято без согласия парламента, но на это «ворчанье» короля уже никто не обращал никакого внимания. «Шляпы» для достижения своих целей давно уже привыкли лгать, обманывать, подтасовывать факты, запугивать, выкручивать руки.

Главнокомандующим был назначен 68-летний Унгерн-Штернберг, воевавший в армии Карла ХII и в последней войне в Финляндии, но, как пишет Мальмстрём, воинской славы себе нигде не стяжавший. Армия, как и следовало ожидать, к войне была совершенно не готова: не хватало солдат, офицеров, обмундирования, боеприпасов, продовольствия и т.п. Франция, как водится, не выполнила обещание о субсидиях и предоставила шведам значительно меньшую сумму, нежели ту, которая была необходима на содержание 20-тысячной армии. Австрия вообще отказалась от оказания денежной помощи шведам под тем предлогом, что деньги от католической державы могли дурно повлиять на настроения лютеран в Германии. Потребовалось подписание новой военной конвенции с Францией, что и было сделано 22 сентября 1757 года, когда Семилетняя война была уже в полном разгаре.

Померанская война началась 13 сентября, когда шведские войска без всякого объявления войны перешли реку Пеене, отделявшую прусскую Померанию от шведской и тем самым формально продемонстрировали, что агрессорами явились не пруссаки, а они сами. В Померании прусских солдат не было, так что вторжение шведов на прусскую территорию никакого сопротивления поначалу не встретило.

Начало войны было бодрое и многообещающее, но продолжение её оказалось на редкость бездарным и неудачным. Прусский генерал Левальд, потерпевший поражение от русской армии при Гросс-Егерсдорфе, но сохранивший костяк своей армии благодаря неумелым и робким действиям фельдмаршала С.Ф. Апраксина, неожиданно появился перед шведской армией и одним ударом выбросил её из прусской Померании. Армия шведов перед лицом прусских военных реалий оказалась несостоятельной и к серьёзным военным операциям неспособной. Французские субсидии выплачивались нерегулярно, Стокгольм стали менять одного за другим главнокомандующих (их за время войны было не то пять, не то шесть), но ничто не помогало. В конце концов, небольшой прусский отряд загнал шведов в Штральзунд, где они и сидели взаперти до конца войны.

В Померании действовал корпус П.А. Румянцева (1725-1796), ставшего впоследствии «Задунайским». С ним у шведов взаимодействия не получилось, да они к этому и не стремились. Некоторое движение наблюдалось лишь на море. В рескрипте русского кабинета новому главнокомандующему русской армией П.С. Салтыкову в 1759 году вменялось в обязанность при взаимодействии с союзными австрийскими войсками брать за пример действия адмирала Мишукова, «который так хорошо обходился с шведским флотом, отданным ему в команду, что шведы и на другой год прислали свои корабли в команду адмиралу Полянскому». Офицером связи при штабе шведской армии в Померании в 1759 году был ротмистр граф Пётр Апраксин.

К осени 1758 года французы, весьма недовольные вкладом шведов в военные действия, предложили им взять Штеттин. По-видимому, они рассуждали таким образом: мы вам пообещали «подарить» этот город, так берите его сами. Союзники считали, что Штеттин, гарнизон которого составляли в основном пленные саксонцы, сдастся сам, как только шведы приблизятся к его стенам.

Неожиданно выяснилось, что для штурма крепости у шведов отсутствовала крепостная артиллерия. На помощь шведам пришла сама Елизавета Петровна, пообещавшая дать им не только необходимые пушки, но и заряды к ним, а ещё и шеститысячный русский отряд в помощь. Задача русских должна была состоять в блокаде Штеттина, чтобы не допускать помощь осаждённым извне. В то время как шведы должны были штурмовать стены крепости, русский отряд должен был образовать вокруг них внешнее кольцо.

Предложение по поводу осады Штеттина, сделанное шведскому правительству Паниным в ноябре 1758 года, было встречено, по словам Мальмстрёма, с притворным удовлетворением. Сначала шведская военная коллегия целый месяц употребила на то, чтобы составить для русской стороны список всего необходимого (хотя этот список уже был давно выслан в Стокгольм главнокомандующим шведскими войсками), а потом с такой же медлительностью приступила к переговорам.

Причин тянуть время было много. В первую очередь переговорам мешало традиционное недоверие к русским. Сделанное главнокомандующим шведской армией в Померании генералом Хамильтоном предложение о взаимодействии с Румянцевым было встречено правительством, в первую очередь Хёпкеном, с большим неодобрением. До ушей Панина дошло заявление Хёпкена о том, что на какую бы сторону в этой войне Швеция ни становилась, всё равно ей придётся иметь дело с Россией. В Стокгольме серьёзно боялись, что вся слава, заслуженная шведскими солдатами, будет присвоена русскими! И это в ситуации, когда роль Швеции в Померанской войне была просто ничтожной, в то время как русская армия в нескольких крупных сражениях покрыла себя в Семилетней войне неувядаемой славой и даже заняла Берлин!

О причинах неуспеха шведской армии в Померании писал Панин. Померанская кампания стоила 20 млн. талеров, часть которых была получена шведами в рамках французских и австрийских субсидий:

«...Если взять в рассуждение число шведской армии и что она во всё время делала, лежав по июль месяц в Штральзунде и потом перешедши взад и вперёд не боле пятидесяти миль, почти не видав неприятеля, то нетрудно доказать, что по крайней мере третья часть этих миллионов разошлась по рукам».

Итак, деньги просто разворовали и до солдат не дошли. Французские субсидии за текущий год были уже выплачены, но как продолжать эту войну и на какие средства, никто в правительстве не знал.

1 июня 1759 года Панин сообщил, что никаких военных приготовлений в стране не отмечается, если не считать набора 600 рекрутов, готовых к отправке в Померанию. Другие пополнения в Германию, по наблюдению посланника, не ожидались, воинские части были разбросаны по своим гарнизонам, но отправить их на войну было не на что. В начале сентября Панин доложил, что государственный банк Швеции выдал шведскому правительству взаймы 30 бочек золота, из которых 20 бочек удержала статс-контора на выдачу жалованья статским чиновникам и офицерам армии и флота, 4 бочки взяла военная коллегия на расплату с подрядчиками за прошлый 1758 год, а на финансирование военных действий в Померании осталось всего... 6 бочек.

Хотя русская сторона несла значительную долю расходов на оказание военной помощи шведам, Стокгольму всё-таки предстояло тоже потратиться, но казна была пуста. Надо было сохранить хотя бы видимость сотрудничества с Россией, а потому в Петербург в марте 1759 года с померанского театра военных действий в Петербург для переговоров был отправлен самый бездарный шведский генерал Ливен. Вероятно, пишет Мальмстрём, его специально удалили подальше от театра военный действий, чтобы обезопасить шведскую армию от бед, которые он мог наделать. Чётких инструкций Ливену не дали, потому что шведы и сами не знали, что им нужно, в каком количестве и для чего. Ему строго-настрого наказали не навредить Швеции излишними обязательствами (как будто Штеттин был нужен не шведам, а России), но и не обмануть союзника, чтобы потом не пришлось краснеть от стыда. А лучше всего, посчитали в шведском правительстве, вести дело к тому, чтобы речь об осаде Штеттина вообще отпала.

Мальмстрём приводит знаменательное, демагогическое и циничное во всех отношениях заявление Хёпкена по этому поводу, сделанное на заседании правительства 21 или 22 марта 1759 года: «…Никто не отрицает пользы осады Штеттина, но для получения пользы нужны возможности», – изрёк он с важностью, как будто в этой плоской истине заключалось само открытие Америки или закон Ньютона. – «В конечном итоге для Швеции предоставляются три возможности: всерьёз думать об осаде Штеттина, заявить России и другим нашим союзникам о нашей неспособности или попытаться ловко свалить всю вину на Россию. Первое для нас невозможно, второе означало бы разрыв связей с Францией и отказ от субсидий. Но если мы приступим к делу со всем умением, так что наши союзники убедятся, что виноваты не мы, то мы избавимся от бесконечных расходов, связанных с осадой, избежим риска и беды сотрудничества с Россией и сохраним за собой субсидии, которые мы ещё не истратили и которые так нам необходимы».

Инструкция генералу Ливену на переговоры не сохранилась, он прочитал её перед отъездом из Стокгольма и с собой в Петербург не взял. Мальмстрём пишет, что её содержание и без того ясно из вышеприведенного выступления Хёпкена и из его двух писем Ливену в русскую столицу (от 3 и 10 апреля), в которых сформулирована цель командировки генерала. Главное для Хёпкена заключалось в том, чтобы «послы (союзников, К.Г.М.) были убеждены в готовности шведов», а в остальном нужно было вести дело к провалу переговоров из-за якобы невыполнимых …русских условий.

Итак, Ливен отправился в путь с задачей провалить цель своей поездки. Со своей задачей он справился блестяще, потому что ему не пришлось ничего выдумывать или решать: сама русская сторона стала создавать для шведов трудности, убедившись в их неспособности. К тому же, инициативу русской императрицы не одобрили французы и австрийцы. Союзники опасались, что Россия в ответ на оказание помощи шведам выдвинет к ним территориальные притязания. К тому же Париж планировал использовать шведскую армию для высадки в Англии, а Австрия была недовольна тем, что русские войска оперировали в устьях Одера и всячески пытались направить её в верховье этой реки. Между Веной и Санкт-Петербургом ещё до прибытия Ливена в русскую столицу была достигнута договорённость о том, чтобы осуществить совместную операцию против Фридриха II в Силезии, а потом уже обратить свои взоры на Штеттин. При этом Россия и не скрывала, что Штеттин являлся главным её призом в померанской кампании.

При таком раскладе остаётся только гадать, с какой целью русская императрица выступила с инициативой помочь шведам в осаде Штеттина. В результате реализовался выгодный для Швеции и не очень выгодный для России вариант: шведы легко «отбоярились» от осады Штеттина, выставив виноватыми в этом русских, и сохранили за собой субсидии и внешний бодрый вид. Хёпкен мог потирать руки от удовольствия.

В мае 1759 года, когда пруссаки под командованием генерала Добны держали в тесном кольце Штральзунд, русские косвенно способствовали снятию осады с этой крепости: они вторглись в Померанию, и Фридрих II, вынужденный выслать навстречу Румянцеву хоть какой-нибудь воинский контингент, использовал для этого отряд Добны.

К осени 1759 года шведы заняли о-в Узедом и город Воллин, и шведский генерал Лантингсхаусен направил главнокомандующему русской армией генерал-аншефу П.С. Салтыкову письмо с предложением начать осаду Штеттина. Но у Салтыкова не было для этого ни желания, ни распоряжений сверху. К тому же у него снова возникли недоразумения с австрийскими союзниками, и он намеревался к зиме отступить к Висле.

К 1760 году Франция и Пруссия, утомлённые войной, стали склоняться к миру. Франция одновременно вела в Канаде войну с Англией. Россия потребовала за своё участие в войне Восточную Пруссию, чему яростно воспротивились и министр иностранных дел Франции Амбруаз Шуазель, и Хёпкен (тут шведы оказались кстати!). Перспектива появления России на южных берегах Балтики всполошила всех европейцев. Однако Мария-Терезия, императрица Священной Римской империи, поддержала требование России и в марте 1760 года заключила с Елизаветой Петровной тайное соглашение о том, чтобы Восточная Пруссия после окончания войны вошла в состав Российской империи. Впрочем, сами жители Восточной Пруссии, со столицей Кёнигсберг, приветливо встретили русскую армию и ещё в 1758 году были приведены к присяге русской императрице.

Таким образом, совместным действиям русской и шведской армии так и не суждено было сбыться, зато, как было упомянуто выше, это удалось их флотам уже летом 1758 года. Г.И. Герасимова автором двустороннего морского соглашения называет Н.И. Панина. Побудительным мотивом для объединения усилий русского и шведского флотов послужили осада Кольберга и желание не допустить в Балтийское море английский флот. 26 мая (6 июня) 1758 года адмирал З.Д. Мишуков, командующий объединённой так называемой Действующей эскадрой (Ревельской и Кронштадтской), получил указ из Петербурга, в котором говорилось, что «британский кабинет желает, дабы эскадра его кораблей в Балтике неожиданным образом появилась», в связи с чем в Стокгольме была подписана русско-шведская декларация о совместных мерах «для действительного недопущения английского флота в Балтийское море»⁷⁶.

Ревельской эскадре А.И. Полянского было приказано соединиться с кронштадтской эскадрой З.Д. Мишукова у о-ва Готланд, а потом ждать прибытия шведов, не упуская из виду возможность появления английских кораблей в районе Эресунда и датского острова Драгёр. При этом Мишакову было пояснено, что ему следует оборонять указанный пролив от вторжения англичан и в случае отсутствия шведского флота. Русские эскадры соединились у Готланда 7/18 июля 1758 года, а через двое суток у о-ва Борнхольм состоялась их встреча с шведскими союзниками. Объединённый флот двинулся к датским островам Амагер и Драгёр «для предприятия действ на основании Е.И.В. повеления» и стоял там вплоть до 28 августа/8 сентября, пока угроза столкновения с Великобританией миновала. Англичане решили не рисковать и в Балтийское море не входить.

«Для России это было большой победой», – пишут современные историки Монаков и Родионов. – «Не сделав ни одного выстрела, флот выполнил свою миссию». По всей видимости, в Стокгольме тоже засчитали маневры у датских берегов как большую победу своего флота. Конференция – неформальная группа министров и советников Елизаветы Петровны, созданная на случай Семилетней войны – поспешила направить Адмиралтейств-коллегии торжественный рескрипт, в котором говорилось: «Как ни поздно вышел прошедшим летом наш флот в море, однако ж точным исполнением данных от нас повелений приобретено нам от союзников наших благодарение…». Под союзниками подразумевались шведы.

Следующий случай сотрудничества русского и шведского флотов предоставился при осаде крупнейшего в Померании порта Кольберга. Для действий на суше был специально сформирован 12-тысячный корпус генерал-поручика П.А. Румянцева, а с моря осаждающим помогал объединённый русско-шведский флот в составе 40 больших и малых кораблей. Задача объединённого флота состояла в том, чтобы обеспечить корпус Румянцева всеми видами снабжения. В октябре 1758 года 11 из 27 малых транспортных судов при подходе к Кольбергу затонули, в результате чего положение осаждающих сильно осложнилось. К зиме армию пришлось отвести на зимние квартиры, а к весне следующего года осаду возобновили. Но в связи с изменениями плана кампании флот в 1759 году практически бездействовал.

Положение изменилось лишь к концу года. Согласно основной идее русского главнокомандующего генерал-фельдмаршала П.С. Салтыкова, предстояло все силы бросить на овладение Померанией, а для этого было необходимо в первую очередь овладеть портами Данциг и Кольберг. У австрийских союзников, как мы уже упоминали, на этот счёт было другое мнение, так что из основной идеи Салтыкова осталось только овладение Кольбергом. Поскольку все сухопутные силы русской армии были отвлечены по настоянию австрийцев на другие направления, то Конференция поручила взять Кольберг адмиралу Мишукову, дав ему в помощь отряд кавалеристов в 500 сабель!

Русский флот появился на рейде Кольберга 17/28 августа 1759 года. К полудню был открыт артиллерийский огонь по крепости, и началась высадка морского десанта. Стрельба велась днём и ночью, пруссаки отвечали тем же и наносили морякам чувствительные удары. 19/30 августа подошли ещё 9 галлиотов, доставившие подкрепление для высадившегося десанта в количестве 2 500 человек, а вечером прибыла шведская эскадра в составе 7 линейных кораблей и 1 бота. Казалось, что Кольберг обречён. Но 21 августа/1 сентября разразился жестокий шторм, корабли посрывало с якорей и разбросало по морю, причём часть из них была выброшена на берег, в результате чего погибли 45 моряков. Флот был вынужден отойти на безопасную глубину, и возобновить осаду удалось лишь через 6 дней.

Штурмом были взяты укрепления пруссаков на берегу Персанты, а на другом берегу, всего в 300 метрах от стен крепости, русские установили батарею осадных орудий и стали обстреливать крепость в упор. В городе возникли пожары, к упомянутой батарее были установлены ещё четыре, ответный огонь из крепости ослабевал с каждым часом, так что город должен был вот-вот пасть.

Но на помощь осаждённым из Штеттина прибыл отряд генерала Вернера в составе 5 батальонов пехоты и 8 эскадронов кавалерии, неожиданное появление которого внесло смятение в лагерь русских. Адмирал Мишаков был вынужден приказать послать на берег новое подкрепление, но выполнить его приказ не удалось: на главной осадной батарее от случайного попадания вражеского снаряда взорвался пороховой погреб. В этот момент батальоны Вернера, при поддержке гарнизона крепости, начали атаку на русские позиции. Побросав осадные орудия, русский десант в беспорядке отошёл к берегу, где они укрылись под огнём русско-шведской эскадры.

Ввиду неясной обстановки осада крепости была снята, и Мишуков отдал приказ эскадре погрузить войска на суда и возвращаться в Ревель. Вернер преследовал русских буквально до самой воды, но, получив ощутимые потери от огня кораблей, был вынужден примириться с тем, что русский десант благополучно вернулся на борт своих кораблей.

9/20 сентября шведская эскадра снялась с якоря и тоже ушла домой.

Следующая попытка овладения Кольбергом предпринималась уже весной 1761 года, когда «Кольбергскую секретную экспедицию» возглавил знаменитый Румянцев. Численность его корпуса на сей раз составляла уже 18 тысяч человек, а с моря ему должен был помогать эскадра вице-адмирала А.И. Полянского в составе 19 линейных кораблей, 2 фрегатов, 3 бомбардирских судов и отряда из 12 транспортных судов, способных высадить десант численностью до 7 тысяч человек.

Подойти незаметно к Кольбергу не удалось – секрет операции выдал предатель генерал Тотлебен, который был платным агентом Фридриха II. Крепость с момента предыдущего штурма сильно укрепилась. Её защищал прусский гарнизон численностью около 4 тысяч человек при 120 пушках во главе с принцем Вюртембергским. В непосредственной близости от Кольберга располагался 12-тысячный корпус прусского генерала Платена, готовый прийти осаждённым на помощь.

Эскадра Полянского прибыла на рейд Кольберга 13/24 августа 1761 года, а на следующий день приступила к бомбардировке. Русский десант на сей раз был высажен на берег в другом месте. Через два дня подошла на помощь шведская эскадра под командованием адмирала Псиландер-Шотта в составе 6 кораблей и 3 фрегатов⁷⁷. Согласно Мальмстрёму, шведские сухопутные части под командованием генерал-лейтенанта Хессенстейна, не участвуя в осаде Кольберга, в это время предприняли ряд действий, в частности они стали угрожать прусакам с островов Узедом и Воллин. Они заняли город Каммин и вошли в соприкосновение с русскими патрулями.

Примечание 77. Мальмстрём указывает число фрегатов 2. Конец примечания.

Как пишет Мальмстрём, новый шведский главнокомандующий Эренсвэрд особого доверия к Румянцеву не испытывал, и когда в октябре 1761 года он узнал, что русские осадные части под Кольбергом испытывали нужду, то предположил, что осада Кольберга и на сей раз кончится неудачей. Не рискуя оставить Хессенстейна наедине с пруссаками, Эренсвэрд отдал ему приказ удалиться от русской и прусской армии на более безопасное расстояние, а сам выдвинул предложение снова попытаться уговорить русскую сторону о совместных действиях для осады Штеттина – это интересовало шведов куда больше. Стратегия союзников шведов интересовала мало, они хотели отвлечь их на выполнение своих целей. Нет смысла говорить, что русские на эту «удочку» больше не клевали.

Осада Кольберга была на редкость длительной, а бои с обеих сторон чрезвычайно упорными и кровопролитными. Для оказания помощи сухопутным войскам русские высадили на берег отряд моряков. Попытка Платена деблокировать крепость сорвалась. Осенью снова сильно заштормило, и основные силы русской и шведской эскадры возвратились на свои базы, оставив лишь охранение (3 русских и 2 шведских корабля). Осада продолжалась, причём обе стороны никаких активных действий не предпринимали, а ждали, у кого терпение лопнет раньше. Предсказание Эренсвэрда не сбылось: не выдержали пруссаки, и 6/17 декабря 1761 года город сдался войскам Румянцева.

А через месяц пришло известие из столицы о смерти императрицы Елизаветы Петровны (5/16 января 1762 года) и о восшествии на русский престол Петра III. Голштинский «чёртушка» мгновенно изменил внешнюю политику России и стал стремительно сближаться с Пруссией. Семилетняя война заканчивалась, а с ней в небытиё уходили и проблемы военно-политического взаимодействия России и Швеции.

Подводя итоги кампании 1761 года, Монаков и Родионов пишут:

«Огромное значение для России имели совместные действия русского и шведского флотов. Обеспечивая защиту интересов Швеции на Балтике, впервые в истории осуществляя стратегическое и тактическое взаимодействие с её морскими силами, флот способствовал решению важнейшей политической задачи – удержанию этой страны в составе антипрусской коалиции».

По всей видимости, так оно и было: деградировавшая шведская армия, главной проблемой которой к концу войны стали усталость, дезертирство и болезни, вынуждала шведское правительство значительно пересмотреть своё радужное отношение к этой войне, особенно если учесть, что главный союзник шведов – Франция – уже склонялся к миру. Швеция могла в любое время покинуть коалицию, и, возможно, только совместные действия императорского и королевского флотов в Балтийском море помогли сцементировать и удержать коалицию от распада.