III. Россия и Швеция в 40-е годы

1. Заговор послов

2. Стокгольм накануне войны

3. Война 1741-1743  гг.

Секретная комиссия, распустив себя в конце съезда риксдага, поручила вести вопросы вооружения, снабжения и финансирования армии и флота, специально созданной комиссии из 8 членов во главе с министром Росеном. Самые секретные вопросы были поручены президенту канцелярии К. Юлленборгу. Главнокомандующим армией и флотом стал лантмаршал риксдага К.Г.  Левенхаупт, наделённый и военными, и дипломатическими полномочиями.

Момент для войны, по мнению шведских историков, Стокгольм выбрал крайне неудачно. Россия уже вышла из войны с Турцией и могла сосредоточить свою военную силу на северном фланге. А главное, как мы увидим, не оправдался расчёт на внутренние неурядицы в российских верхах. Неурядицы были, но шведам они нисколько не помогли. Своего неудовольствия таким развитием событий не скрывали и в Париже.

После потери в Северной войне Выборга шведская армия лишилась в Финляндии всяких точек опоры. Нюслотт (ныне Савонлинна), представлявший собой определённую ценность как крепость, находился слишком далеко к северу, чтобы преградить путь русским войскам, наступавшим вдоль побережья. Вильманстранд (ныне Лапперанта) и Фредриксхамн, в русской транскрипции Фридрихсгам (ныне Хамина), расположенные друг от друга на расстоянии 80  км, были крепостями слабыми и недостроенными. Ещё накануне войны предлагалось построить крепость на западном берегу р. Кюмене или в районе Хельсингфорса (Хельсинки), но «шляпники» пренебрегли этими предложениями, посчитав сооружение крепостей делом ненужным – ведь шведской армии, наследнице громких побед Карла XII, предназначались лишь одни наступления! «Шляпы» как-то не учли, что Карла XII в армии давно не было, а былой дух его армии успел выветриться.

Всем было известно, что сухопутные войска Швеции пребывали в плачевном состоянии. Более-менее внушительно выглядел военно-морской флот: галерный или армейский флот (15 галер, 2 прама⁴⁴ и др.) под командованием Фалькенгрена и «большой» флот (11 линейных кораблей, 4 фрегата и др.) под командованием Раялина. На фоне развалившегося после смерти Петра I русского флота шведский выглядел намного сильнее, и шведы делали на него большую ставку.

Примечание 44. Плоскодонное судно типа баржи, на борту которого устанавливалась сильная артилерия; прамы использовались для обороны портов и бомбардировки береговых укреплений противника. Конец примечания.

Но флоту не повезло в самом начале: в экипажах началась повальная эпидемия заразных заболеваний, «выкосившая» к 3 августа 1741 года 2 463 человека из общего количества 5 087 человек, из них 599 умершими. К 8 августа число умерших возросло до 729, а заболевших и списанных на берег – до 2 382. В строю у обоих адмиралов оставалось менее 2 000 человек. 4 сентября болезнь унесла самого адмирала Раялина, перед смертью умолявшего Левенхаупта послать к нему хотя бы какого-нибудь захудалого фельдшера. На всём флоте для адмирала не нашлось не только доктора, но и фельдшера! Прибывшее позже пополнение в количестве 1 300 человек мало исправило положение, и оба флота до самого конца испытывали недостаток и в матросах, и в боцманах, и в офицерах. Шведам, однако, повезло в том смысле, что русский флот оказался к войне вовсе не готов и в военных действиях в кампании 1741 года участия не принимал вообще.

Сухопутные части в Финляндии имели в своём составе около 18 000 человек, но все они были разбросаны по многочисленным гарнизонам и лагерям вокруг двух больших дорог, идущих на восток от Обу (Або, ныне Турку). С объявлением войны их нужно было собрать в одну компактную группировку, но для этого нужно было заранее продумать вопросы их размещения в тёплых и сухих помещениях, одеть и обуть на все случаи сурового климата, а главное – накормить и вооружить. Ничего подобного, конечно, сделано не было, и теперь генералу Будденброку приходилось на ходу импровизировать и хоть как-то исправлять положение.

Странным образом объявление о начале войны Будденброк получил лишь… 31 июля, т.е. на 4 дня позже официального обнародования, а адмирал Раялин – вообще 3 августа. Следуя приказу из Стокгольма о стягивании частей к Фредриксхамну, генерал Будденброк пришёл к выводу о том, что следовало организовывать не один, а два лагеря: один для сбора частей на верхней, северной, дороге у м. Мартила в 35 км от Вильманстранда, а другой  – на нижней, южной, дороге у Кварнбю в 7,5 км от Фредриксхамна. От Кварнбю отходила ещё одна дорога на север, соединявшая его с Мартилой. Расстояние между обоими лагерями составляло 40 км, что, по расчётам Будденброка, позволяло обеим группировкам в течение суток прийти друг другу на помощь. Командовать лагерем в Мартиле Будденброк поручил генералу Карлу Х. Врангелю, а сам оставался в Кварнбю, полагая, что противник мог наступать именно вдоль побережья Финского залива.

Известие о начале войны Петербург получил одновременно со шведским адмиралом Раялином, т.е. 3-4 августа. К этому времени под Выборгом уже был сосредоточен корпус генерала Якоба (Джеймса) Кейта. Прибывший в августе 1741 года к русской армии главнокомандующий П.П. Лейси сразу оценил обстановку на театре военных действий и убедился, что разбросанные по всей Финляндии шведские силы существенного сопротивления русской армии не окажут. Зачитанное 13 августа в полках корпуса Кейта объявление о начале военных действий со шведами, по свидетельству Мальмстрёма, было встречено радостными возгласами. На следующий день части Кейта двинулись на запад, миновали Выборг и 16 августа остановились лагерем в м. Кананоя, что в 7,5 км от финской границы и в 25 км от Вильманстранда. Вечером того же дня на русский передовой пост вышел шведский унтер-офицер с барабанщиком и двумя солдатами, очевидно с поручением вручить русским письмо о начале военных действий, но русские в темноте не разобрались и обстреляли шведов. Шведы были вынуждены повернуть обратно.

Будденброк в это время находился в Вильманстранде, но донесению унтер-офицера о том, что русская армия была уже на подходе к крепости, значения не придал – просто не поверил. Утром 17 августа он вернулся в Кварнбю, уверяя всех и себя в том числе, что никакая опасность Вильманстранду не угрожает.

20 августа в лагерь под Кананоей прибыл Лейси и после короткого военного совета приказал направить в рейд к Вильманстранду небольшой «летучий» отряд – без обоза, без палаток, с запасом провианта на 5 суток. 21 августа отряд у м. Таскула перешёл государственную русско-шведскую границу и, не встречая никакого сопротивления, достиг деревни Синкола, где и заночевал в открытом поле. До Вильманстранда оставалось рукой подать – всего каких-то 7-8 км. На следующий день марш продолжился. Первым препятствием оказался разобранный мост через реку, но это задержало отряд всего на 3 часа. Восстанавливая мост, русские впервые увидели на противоположном берегу шведов. Их было совсем немного, и они поспешили укрыться за крепостными стенами.

Около 16:00 русские подошли к деревне Армила, расположенной в 2,5 км от цели рейда. Отряд остановился, в то время как офицеры отправились на рекогносцировку для изучения крепостных сооружений Вильманстранда и шведских позиций.

Справедливости ради укажем, что по объективным данным состояние русской армии в Финляндии тоже были малоутешительным: боевой дух её был недостаточно высок, генералы и офицеры испытывали перед противником боязнь, страдала дисциплина, не хватало выучки. По воспоминаниям полковника Кристофа-Хайнриха Манштейна (1711-1757), автора «Записок о России» и участника сражения под Вильманстрандом, 22 августа 1741 года в армии случилась ложная тревога: русский часовой выстрелил в шведский разведывательный патруль, высланный комендантом Вильманстранда, в результате чего со стороны русских началась беспорядочная стрельба, в ходе которой были убиты и ранены 1 офицер и 17 солдат, а многочисленные пули пробили палатки, в которых находились Кейт и Лейси. 200 драгунских коней, напуганные стрельбой, вырвались из пикетов и понеслись по вильманстрандской дороге. Услышав стрельбу и конский топот, расположенный поблизости шведский передовой отряд обратился в бегство и ретировался в крепость. Как мы видим, противники были достойны друг друга во всех отношениях – по крайней мере, в начале войны.

В самой крепости находился небольшой – до 400 человек – гарнизон, которым командовал полковник Виллебранд, и 125 артиллеристов. За стенами крепости, в палисадах, располагались 600 человек Карельского драгунского полка под командованием подполковника Бранденбурга. Появление под стенами крепости русских солдат произвело на шведов эффект грома среди ясного неба. Ни Виллебранду, ни Бранденбургу в голову не пришло произвести разведку, хотя уже в течение 5 дней в непосредственной близости от них, ввергая в панику местных крестьян, действовал передовой русский отряд.

Бранденбург незамедлительно выслал к Врангелю и Будденброку нарочного с просьбой выслать подмогу. Когда посыльный Бранденбурга поздно вечером добрался до Мартилы, то Врангель ему не поверил и отослал его к Будденброку в Кварнбю с извещением, что он, Врангель, в любой момент готов выйти к Вильманстранду, но будет ждать либо ещё одного подтверждения оттуда, либо приказа от самого Будденброка. К счастью для Бранденбурга, из Вильманстранда прибыл местный чиновник, передавший Врангелю привет и повторную просьбу коменданта крепости о высылке подкрепления.

В 2 часа ночи Врангель выступил к Вильманстранду – тоже, как и русские, без артиллерии и обоза, с запасом продовольствия на 2-3 суток и с боеприпасами на 36 выстрелов для солдат. К вечеру он достиг цели – как раз в тот момент, когда русский отряд устраивался на ночлег под Армилой. Обе стороны выстроились в боевой порядок, но из-за наступившей темноты бой отложили до утра. От Будденброка вернулся нарочный Бранденбурга и привёз Врангелю уже бессмысленный приказ выступить из Мартилы и, в случае обнаружения превосходящих сил противника, от боя уклониться и ждать Будденброка.

Крепость Вильманстранд располагалась на мысе Сайменского канала и была с трёх сторон защищена водой, с четвёртой стороны её защищали земляные валы и палисады. Врангель со своим подкреплением занял позиции несколько наискосок от Вильманстранда: правый фланг его был защищён деревней и болотом, а левый на расстоянии мушкетного выстрела проходил вдоль восточных стен крепости. На высоте, доминировавшей местность, он установил батарею из 6 пушек, взятых из крепости.

Сначала Лейси полагал, что перед ним находятся объединённые силы Будденброка и Врангеля, а потому приказа на наступление не отдавал и в случае нападения шведов готовился отступить. Но убедившись к полудню 23 августа, что  перед ним находились лишь части, подчинённые Врангелю, он решил их атаковать. 23 августа в 14:00 по сигналу – выстрелу из 3 пушек – русские пошли в наступление. Атакующие располагали 11 пехотными полками и 9 эскадронами кавалерии, и им предстояло преодолеть совершенно открытую и простреливаемую шведами местность. Шведские силы были вдвое меньше – около 4 000 человек – и, согласно Мальмстрёму, располагали 6 полками пехоты и Карельским драгунским полком, поровну разделенным на две части для прикрытия обеих флангов, но зато они были в обороне и имели несомненное позиционное преимущество, занимая высоту с крутым обрывом.

Шведы немедленно ответили огнём всей своей крепостной и полевой артиллерии, в то время как русские имели всего лишь одну батарею полевых пушек. Особенно большие потери наступавшим причиняла 6-пушечная батарея Врангеля, и Лейси распорядился выслать для её овладения два полка гренадеров. Но и они были встречены таким плотным огнём, что вынуждены были отступить назад.

Вторая волна русской пехоты, продвигавшаяся вслед за гренадерами, уклоняясь от огня шведов, повернула против их левого фланга. Им навстречу бросились стрелки Саволакского и Виллебрандского полков, но были отогнаны ружейным огнём русских и в панике стали отступать к крепостным стенам. Русские неотступно следовали за ними и скоро достигли крепостного вала Вильманстранда. 3 роты Карельских драгун, вместо того чтобы ударить русским в тыл, покинули поле боя. За ними ушёл Тавастехусский полк, оставив своих товарищей из Вестерботтенского полка одних на растерзание русской пехоте.

На правом фланге сёдерманландцы и далекарлийцы покинули свои позиции и атаковали русских. Они отбросили их назад, смешались с порядками противника и попали в зону обстрела своей батареи, которая была вынуждена прекратить их огневую поддержку. Шведы увлеклись и продолжали гнать русских. Они захватили у них даже несколько пушек, но скоро увязли в плотных русских порядках и стали медленно отходить назад. (Согласно некоторым русским источникам, русская пехота намеренно отступала, заманивая шведов в глубину своих порядков). И на этом фланге карельские драгуны не выполнили свою задачу. Врангель попытался было восстановить нарушенную связь между левым и правым флангом, но получил ранение в руку и был вынужден покинуть поле боя.

Примерно к 17:00 русские захватили высоту и повернули шведские пушки против крепости, в которой укрылся гарнизон и оставшиеся части Врангеля. Оказать русским организованного и стойкого сопротивления деморализованные шведы уже не могли, но, тем не менее, вели себя дерзко и застрелили русского парламентёра, посланного Лейси с предложением о капитуляции. Это сильно разозлило русскую сторону, и они пошли в атаку на крепость. Около часа бой шёл на крепостных валах, а потом, убедившись, что сопротивляться было бесполезно, шведы на одном из укреплений выбросили белый флаг. На соседних участках крепости шведы ещё сопротивлялись, и русские продолжали бой, пока не овладели всем городом и не подвергли его, как водится, грабежу. На следующий день весь город был сожжён, а его жители вместе с пленными шведскими солдатами и офицерами уведены отступившей армией Лейси вглубь России.

Манштейн писал, что для русской армии это был тяжелейший поход, а одержанная победа – вполне заслуженной:

«Когда подумаешь о выгодах позиции, занимаемой шведами, и о неудобной местности, по которой русские должны были подходить к ним, то становится удивительным, что шведы были тут разбиты».

Отход русской армии на исходные позиции вызвал недовольство Анны Леопольдовны. В Петербурге полагали, что Лейси упустил возможность разгромить корпус Будденброка, занимавший позиции под Фридрихсгамом. Фельдмаршал сослался на недостаток амуниции, продовольствия и тяжёлой артиллерии, из-за которого он не мог осадить город, но некоторые историки считают, что Лейси знал о готовящемся в Петербурге перевороте и специально оттянул армию ближе к месту возможных важных событий. Часть его войск ушла даже в Лифляндию и Москву, а кавалерия – в Петербург.

Русские признали следующие свои потери при Вильманстранде: убитые – генерал-майор Икскюль, полковники Ломан и Бельмен, 12 офицеров и 500 рядовых; раненые – генерал-лейтенант Альбрехт, генерал-майор Стоффельн, полковники Манштейн и Левашов, ещё 68 офицеров и около 1 800 рядовых.

У шведов попали в плен Врангель, трое полковников, трое подполковников, 27 других офицеров, 62 унтер-офицера, и 1 250 рядовых. Число убитых достигло примерно 1000 человек. Остальным шведам частью удалось уйти по суше и укрыться в лесу, частью перебраться на остров посреди канала и ночью уйти к своим. Остатки показавшего чудеса храбрости Вестерботтенского полка, по свидетельствам очевидцев, покинули поле боя в строю, чем вызвали восхищение Кейта, не отдавшего приказ об их преследовании.

Что же Будденброк? Утром 22 августа он получил от посланца Врангеля и Бранденбурга сообщение о появлении под Вильманстрандом большой группы русских войск и посчитал его преувеличением или ошибкой. По его мнению, это мог быть лишь небольшой разведывательный отряд. К тому же он полагал, что противнику незачем было появляться на северной дороге, потому что главной целью Лейси шведский генерал полагал Фредриксгамскую крепость – с её падением ставилась под угрозу вся шведская армия в Финляндии и все пути сообщения со Швецией. Его версия поддерживалась также поступавшими от шведских дозорных донесениями о появлении на дороге от Выборга к Фредриксгаму русских разъездов.

Тем не менее, он приказал собрать всех лошадей, которые паслись в округе в радиусе до 30 км (в это лето в Финляндии был неурожай на зерновые, и плохо выросла трава), а частям – собираться в поход в направлении Вильманстранда, захватив с собой палатки и лёгкую артиллерию. Врангелю, как мы уже знаем, было отправлено запоздалое указание тоже двигаться к Вильманстранду. Но не успел Будденброк составить этот приказ Врангелю, как из Мартилы прискакал нарочный и сообщил, что Врангель рано утром с основными силами уже покинул лагерь, не сообщив никому о своих намерениях. Именно после этого Будденброк сделал в своём приказе добавление о том, что он тоже выступает к Вильманстранду и чтобы Врангель ждал его прибытия.

Собраться и выступить маршем на Вильманстранд удалось лишь к утру следующего дня, 23 августа, в который и произошло Вильманстрандское сражение. Будденброк преодолел за день всего 35 км и остановился на ночёвку в лесу Куроила, когда к нему прибыл нарочный из Вильманстранда и доложил о бое с русскими.

Как вспоминает полковник Манштейн, ночью в шведский лагерь прискакали несколько спасшихся из Вильманстранда драгун и, будучи неопознанными часовыми, спровоцировали с их стороны стрельбу. В лагере поднялась паника, и шведы стали разбегаться, кто куда. Порядок удалось восстановить лишь с большим трудом. Будденброку не оставалось ничего иного, как возвращаться в Кварнбю.

Так эта война началась с крупного поражения шведов.

Генералы списали его на превосходящие силы противника. С ними не согласен историк Мальмстрём, утверждавший, что главной причиной поражения шведов стали беззаботность, высокомерное отношение к противнику и грубое нарушение дисциплины. Шведы находились в обороне и занимали исключительно выгодные позиции, что позволяло им вполне уверенно встретить русские превосходящие силы. Но комендант крепости полковник Виллебранд несколько дней ничего не знал о появлении у себя под боком крупных сил русской армии и не выслал в разведку ни одного дозора или патруля. Такой же упрёк можно было сделать и Врангелю, и Будденброку. Врангель, убедившийся, наконец, в том, что под Вильманстранд подошли крупные русские силы, исчез из своего лагеря в Мартиле, не сообщив ни слова о своих намерениях Будденброку. Вступив в бой с превосходящими силами противника, он нарушил приказ Будденброка, хотя его извиняло то, что приказ этот поступил с большим запозданием, и, по всей вероятности, у него уже не было возможности избежать сражения. Далее, уже в ходе сражения, далекарлийцы, вопреки приказу своего командира полковника Васаборга, покинули свои выгодные позиции и увлеклись боем с русскими, что им стоило серьёзных потерь и беспорядочного бегства за стены крепости. Но хуже всего, конечно, было поведение Карельских драгун, не выполнивших свою задачу и самовольно покинувших поле боя. Выходит, что не так уж не прав был секретарь русской миссии в Стокгольме Функ, утверждая в своём пропагандистском памфлете, что в шведской армии дисциплина хромала на обе ноги, и любой прапорщик мог ослушаться любого генерала.

Но все эти причины, пишет Мальмстрём, ни в докладе правительству о сражении, ни позже, в ходе следствия по делам Левенхаупта и Будденброка, названы не были. Все говорили, что шведы сражались храбро, но были вынуждены уступить численному превосходству русских. При этом один из виновников поражения – генерал Врангель – приобрёл славу  героя.

Война началась для шведов с серьёзного поражения, но она была ещё отнюдь не проиграна. Русская армия тоже не была лишена недостатков. Она была ещё слаба для того, чтобы закрепить свой успех под Вильманстрандом, и, подобно шведам, сразу поспешила отступить на исходные позиции.

3 сентября 1741 года в Кварнбю прибыл Левенхаупт и взял на себя главное командование войсками. Между тем, сухопутные части всё ещё продолжали концентрироваться в районе Фредриксгама, и Левенхаупт попытался воспользоваться передышкой на фронте оживлением действий своего флота. Он предложил «большому» флоту перекрыть вход в Выборгский залив и тем самым перерезать пути снабжения русской армии. Моряки ответили перечислением причин, по которым это предприятие нельзя было выполнить: продолжающаяся эпидемия чесотки в экипажах, теснота Выборгского залива для крупных судов и опасность попасть под огонь русской береговой артиллерии, а некоторое время спустя шаутбенахт Крунхавен вообще отправил 4 крупных корабля обратно в Карлскруну. Не удалось подвигнуть на активные действия и галерный флот Швеции. Мальмстрём пишет, что именно во флоте дисциплина оказалась на весьма низком уровне, там даже офицеры открыто проявляли своё негативное отношение к войне.

Так время протянулось до октября, а потом, убедившись в пассивности русского флота, шведские моряки отправились домой. На рейде Фредриксгама остались зимовать всего 2 линейных корябля и 1 фрегат – и то только потому, что сильно пострадали в шторме, и экипаж был просто неспособен ими управлять. В докладе королю Фредрику Левенхаупт писал, что на кораблях господствующее положение заняли выборные органы – так называемые военные консилии (советы), без решения которых командир корабля не мог сделать ни шагу. Как тут не вспомнить приказ № 1 Временного правительства от 1917 года, разложивший всю русскую армию!

Военно-морской флот России на бумаге выглядел довольно внушительно, но уровень его боевой подготовки был крайне низок, так что в этом отношении русские моряки выглядели ничуть не лучше шведских. Зимой моряки отсиживались в Ревеле и Кронштадте, а летние плаванья и учения начинали не раньше мая, а то и в июне. Летом 1739 года флот совершил «поход» лишь до Красной Горки, а в 1740 году – аж до самого Ревеля! База в Ревеле практически была ликвидирована – там держали только одну брандвахту. Острейшей проблемой к началу войны, как и у шведов, стала катастрофическая нехватка личного состава – некомплект составил 36%. Особенно не хватало штурманов и лекарей. Русских штурманов уже не было, и их пришлось в срочном порядке нанимать послу в Голландии Головкину, но удовлетворить спрос на них так и не удалось. Поэтому русский флот, в особенности, парусный или «большой», вёл себя в течение всей войны пассивно и в этом отношении ни в чём не уступал шведскому. Действия обоих флотов напоминали маневры «глухого» и «слепого» боксёра на ринге.

Бездействовал в 1741 году и русский галерный флот⁴⁵.

Примечание 45. О состоянии дисциплины на галерном флоте свидетельствует дело капитана Ивана Кукарина. Ему поручили принять командование тремя учебными галерами и ещё восемь использовать для перевозки пехоты из Петербурга в Кронштадт. Кукарин по причине пьянства приказ не выполнил, и его вызвали для объяснений в Адмиралтейств-коллегию. Но он и туда явился в пьяном состоянии. Тогда его взяли под арест, но он и там ничего не понял: проснувшись, он принял караульного солдата за своего слугу. Тот попытался объяснить ситуацию, но получил в ответ оплеуху. Разгулявшийся дворянчик из флота был уволен. Конец примечания.

В октябре 1741 года в Финляндии сконцентрировалась крупная группировка шведской армии, насчитывавшая 22 800 человек. Правда, если отбросить заболевших, писал Мальмстрём, то в строю оставалось всего около 15 400 человек. Но и с этими силами, считает историк, можно было предпринять что-нибудь толковое против 16 тысяч русских, собравшихся зимовать между Кананоей и Выборгом. Но ни шведы, ни русские на активные действия настроены не были.

Когда пушки замолчали, должны были заговорить дипломаты.

Русская дипломатия попыталась оживить свои мёртворождённые оборонительные союзы с Пруссией и Данией, но в ответ от Фридриха II получила лишь заверения в дружеской моральной поддержке и выражения уверенности в том, что русская армия и сама легко справится со шведами. Из Копенгагена шли отговорки и ссылки на «неблагоприятные обстоятельства» и просьбы подождать и дать время на размышление.

Впрочем, первыми должны были сделать ход французы или шведы, но шведская дипломатия страдала той же нерешительностью, что и армия с флотом. Шведы сильно зависели от французов и каждый свой шаг были вынуждены с ними согласовывать. Мальмстрём, например, считает, что шведы напрасно не воспользовались предложением царевны Елизаветы о том, чтобы во главе своей армии в Финляндии поставить голштинского принца Карла Петера-Ульриха. Тринадцатилетний принц имел полные права и шансы занять как шведский, так и русский престол, но шведы слишком медленно «соображали» и готовили соответствующие дипломатические переговоры с голштинским двором. А потом под давлением французов они были вынуждены вообще отказаться от его использования, чтобы не мешать дипломатической акции Версаля, затеявшего женить своего принца Конти на Елизавете. Расчёты французов в конечном итоге не оправдались, потому что Елизавете французский жених не понравился.

Переговоры с царевной Елизаветой в Петербурге вёл, как мы знаем, Шетарди. Елизавета выражала недовольство тем, что её предложение относительно Карла Петера-Ульрика шведская сторона так и не претворила в жизнь. Елизавета, как пишет Мальмстрём, стала усиленно намекать Нолькену и Шетарди на те преимущества, которые она могла бы доставить Стокгольму, взойдя на русский трон. При этом царевна, якобы, намекала не только на предоставление шведам субсидий, но и на территориальные уступки. Правительство Юлленборга не очень обольщалось на этот счёт, и вопрос о территориальных уступках отодвигала на мирные переговоры, которые должны были начаться после войны.

Между тем, русская армия отошла на зимние квартиры, и Левенхаупт последовал этому примеру. В обстановке строжайшей секретности он стал готовиться к вторжению в Россию, для чего по совету Версаля выпустил, наконец, бесполезный и запоздалый манифест, составленный на русском и немецком языках и обращённый к русской армии в соответствии с ранее выраженными царевной Елизаветой пожеланиями.

Анна Леопольдовна, лишив своего доверия вице-канцлера А.И. Остермана, запросила совета у своего любовника саксонского посланника графа Линара, находившегося в это время в Дрездене. Саксонец поспешил в Петербург, но узнав о государственном перевороте пользу Елизаветы, благоразумно вернулся домой. 13 августа от имени малолетнего Ивана VI всё-таки вышел манифест, в котором, между прочим, говорилось:

«Между неверными и дикими, Бога не исповедующими погаными, не только между христианскими державами ещё не слыхано было, чтоб, не объявя наперёд о причинах неудовольства своего или не учиня по последней мере хотя мало основанных жалоб и не требуя о пристойном поправлении оных, войну начать, как то действительно ныне от Швеции чинится».

В манифесте содержались выражения, призванные оправдать справедливую, «христианскую» позицию России, но в нём, к сожалению, не было достойного и чёткого ответа на саму шведскую агрессию. Русское правительство ограничилось расплывчатыми и не совсем точными оценками произошедшего.

19 ноября Левенхаупт с 6 000 пехотинцами, 450 драгунами и 10 пушками вышел из Фредриксгама и, не встречая никакого сопротивления, вторгся на русскую территорию, дошёл вплоть до м. Сэкъярви и 23 ноября, в 35 км от Выборга, сделал остановку. Одновременно из района Вильманстранда вышел небольшой смешанный пехотно-конный отряд и сделал вылазку в русскую часть Карелии. Это, по мнению, Левенхаупта, должно было произвести на русскую сторону впечатление широкого шведского наступления.

Как пишет Мальмстрём, это двойное вторжение шведов в сочетании с манифестом и в самом деле вызвало в Петербурге переполох, но только эффект от него оказался для шведов неожиданным. Действия шведской армии в Финляндии дали толчок событиям, которые были давно запланированы, но всё время оттягивались по тем или иным причинам. Правительница Анна Леопольдовна немедленно приказала только что появившемуся в столице генералу Кейту возвратиться к войскам и встретить шведов с оружием в руках. Вместе с Кейтом к Выборгу отправилась и часть гвардии, на которую делала ставку Елизавета. Это сильно встревожило заговорщиков вокруг царевны Елизаветы и заставило их действовать без всякого промедления. 200 гвардейцев в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года осуществили государственный переворот, и на престол взошла Елизавета Петровна. Лейси в момент переворота находился в столице, и когда заговорщики ворвались в его квартиру и спросили хозяина, к какой партии он принадлежит, тот дал правильный и точный ответ: «К ныне царствующей». Он сохранил жизнь и остался главнокомандующим русской армией в Финляндии.

Шведы ликовали: ведь они вместе с французами  рассматривались Елизаветой Петровной в качестве самых близких друзей. Новая императрица приказала зачитать манифест Левенхаупта и объявить народу, что объявленная в манифесте цель войны теперь достигнута. Генералу Кейту приказали от военных действий со шведами пока воздерживаться. К Левенхаупту с устным приветствием Елизаветы Петровны и письмом от Шетарди отправился пленный шведский офицер. 27 ноября Левенхаупт узнал, что военные действия между шведами и русскими прекращаются, и что императрица надеется, что Левенхаупт воздержится от дальнейшего продвижения вглубь русской территории.

Швед в это время был занят довольно прозаичным делом: он собирал оставленные русскими запасы сена и срочно отправлял его в лагерь под Кварнбю. Он ответил Шетарди, что воспринимает полученную новость с большим удовлетворением и готов последовать русскому призыву прекратить кровопролитие, но при условии, что будет обеспечена «безопасность Швеции», т.е. если Швеция получит обратно потерянные в Северной войне территории. Шетарди в ответном письме успокоил генерала, что новая императрица благосклонно смотрит на удовлетворение потребностей шведов и просил пока соблюдать в военных действиях паузу. Довольный Левенхаупт сообщил королю Фредрику I из Сэкъярви, что в предстоящих переговорах о формальном заключении перемирия он в качестве непременного условия потребует от русской стороны как минимум Выборг и Кексхольм, и 6 декабря отпустил свои части обратно в Кварнбю.

Левенхаупт, честный военный, не мог поступить так, как в своё время действовал в 1611 году Делагарди: обещать на словах помочь Москве освободить страну от польских оккупантов и одновременно «прибирать» к рукам новгородские земли. Но в Стокгольме рассудили иначе, чем в Сэкъярви. Юлленборг и его министры полагали, что нужно было ковать железо, пока оно было горячим, т.е. не дожидаясь «милости» от Елизаветы Петровны, пытаться силой оружия добыть то, что было можно и что плохо лежало. Ведь оправившаяся от головокружительно успешного прихода к власти императрица может передумать и не уступить шведам ни клочка земли. Тут шведское правительство не ошибалось: у Елизаветы Петровны и в самом деле не было на уме мысли «благодарить» шведов уступкой того, что было завоёвано её отцом. Да и благодарить-то их было не за что.

Из Стокгольма Левенхаупту последовал приказ: немедленно со всеми имеющимися силами выступить к Выборгу и силой оружия добиться его передачи в шведскую собственность. Юлленборг поверил в поступившие в это время из Константинополя сообщения о том, что Порта готова разорвать мирное соглашение с Россией и объявить ей войну, и посчитал ситуацию для достижения поставленной цели весьма благоприятной⁴⁶.

Примечание 46. На самом деле, турки не имели ни малейшего желания вступать в войну с Россией. Во-первых, объектом агрессии оказалась не Швеция, а Россия, что исключало применение заключённого ранее между Стокгольмом и Константинополем оборонительного договора. Во-вторых, к России у Порты не было никаких претензий, в-третьих, турки обиделись, что об этой войне их шведы даже не предупредили, а в-четвёртых, они готовились к серьёзной войне с Персией. Когда французский посол в Константинополе начал уговаривать турок помочь шведам, те ответили, что им не понятно, как Франция, гарант Белградского мира, толкает их на его нарушение. Конец примечания.

Приказ выступить в поход к Выборгу Левенхаупт получил из Стокгольма 14 декабря, когда он уже вернулся в Фридриксгам, поэтому главнокомандующий ответил Юлленборгу, что выступить со всей шведской армией просто невозможно, да и нарушать данное им честное слово о прекращении военных действий он не желает.

Стокгольм продолжал настаивать на своём решении, Левенхаупт продолжал медлить. Стокгольм был обеспокоен тем, что все переговоры, касающиеся требований шведов, находились в руках французов, а опыт уже показал, как ненадёжны они могут быть. К тому же Шетарди действовал, по их мнению, несколько нерешительно. Впрочем, действиями Шетарди были недовольны и в Париже, и скоро французское правительство распорядилось осуществить перевод Стокгольму новой порции субсидий в размере 1 млн. ливров, соглашаясь с тем, что только силой оружия можно было вырвать у русского правительства необходимые территориальные уступки в пользу Швеции.

Шетарди через своего нарочного Креспи, франузского офицера, состоявшего на шведской службе, сделал Левенхаупту дополнительный запрос относительно содержания шведских требований, и Левенхаупт по тому же каналу дал ему устный ответ, что решать такие вопросы он не уполномочен, но полагает, что Швеции было бы необходимо получить обратно всю Прибалтику. Шетарди опять выслал Креспи к Левенхаупту, но уже с устным разъяснением, что уступка Швеции Выборга, Кексхольма и какой-нибудь гавани в Балтийском море более-менее реальна, но передача шведам Петербурга исключается напрочь.

Креспи ещё несколько раз пришлось преодолеть маршрут Петербург-Фредриксгам и обратно, но ничего существенного он сообщить Левенхаупту или Шетарди так и не смог. Время уходило, русское правительство хранило таинственное молчание, а в Стокгольме начали проявлять нервозное беспокойство. Наконец, неопределённость кончилась, и Левенхаупту пришёл приказ: ему следовало без всяких проволочек либо попытаться достичь хотя бы минимума территориальных требований путём мирных переговоров, либо возобновлять военные действия и добиваться поставленной цели силой оружия. А чтобы не зависеть от французов, Стокгольм решил вернуть в Петербург Нолькена.

24 ноября, накануне государственного переворота в Петербурге, скончалась королева Ульрика Элеонора, и препятствие к возврату идеи об использовании голштинского принца в интересах Швеции вроде бы отпало, но правительство Юлленборга всё медлило. Потом события опять «перегнали» шведов, потому что предусмотрительная русская императрица «перехватила» своего голштинского племянника и пригласила его в Петербург с явным намерением объявить наследником престола. 2 января 1742 года Карл Петер-Ульрих тайно сел на корабль в Киле и в сопровождении майора барона Николая Андреевича (Фридриха) Корфа (1710-1766) отплыл в город на Неве. Вместо того чтобы стать «знаменем» для шведской армии в Финляндии и для всего дела Швеции, он стал теперь элементом, цементирующим дело России.

С нескрываемым огорчением в Стокгольме узнали, что императрицу Елизавету Петровну окружили теперь братья Бестужевы-Рюмины: бывший посол в Швеции стал её обер-хофмаршалом, а его брат Алексей – вице-канцлером. Императрица, надеявшаяся увидеть в Версале посредника для заключения мира со Швецией, неожиданно убедилась, что Шетарди и его двор заинтересованы лишь в том, чтобы связывать русские военные силы на севере и по мере возможности удовлетворять территориальные притязания шведов.

Об этом постоянно предупреждал из Парижа и князь Антиох Кантемир. Вот одно из его сообщений в начале 1742 года:

«Предложения Франции нисколько не сходны с часто повторенными обнадёживаниями об истинном доброжелательстве королевском к вашему величеству. Кроме этих предложений, Франция составляет проект о тройном союзе между нею, Швециею и Даниею. Франция побуждает Порту против России; из этого ясно, что древний здешний проект об уменьшении русских сил не выходит из головы. Я обязан подтвердить, что всякая предосторожность против здешних хитростей не только прилична, но и очень нужна...»

Шведы, проиграв войну, набрались, наконец, смелости и поставили перед собой цель выторговать себе за счёт русских земель некоторые территориальные приобретения. Но в дело вмешался вице-канцлер А.П. Бестужев (1693-1766). В письме к Людовику XV с просьбой выступить в качестве посредника между Россией и Швецией, написанном по указанию Лестока секретарём Кабинета министров педантичным и исполнительным Карлом фон Бреверном (1704-1744), вице-канцлер нашёл удобную лазейку. Осторожный Бреверн вместо слова «посредничество» в письме королю Франции Людовику XV написал слова «добрые услуги», что позволило въедливому Бестужеву отрицать значение этого письма, убедить в необходимости этого Елизавету и обратиться за посредничеством к Англии. Шетарди, неожиданно встретивший в лице императрицы защитницу национальных интересов России и теснимый упрёками своего парижского начальства в слишком слабой защите интересов Швеции, вынужден был согласиться, чтобы переговоры со шведами перешли непосредственно в руки русских министров.

По инструкции, полученной из Версаля, Шетарди попытался воздействовать непосредственно на Елизавету, но та решительно заявила, что никаких территориальных уступок шведам, противных её чести и славе, она делать не расположена и напомнила французу, что она – дочь Петра I и соглашаться на предлагаемые условия ей не к лицу. Тогда Шетарди попросил у императрицы разрешения зачитать свой меморандум в защиту шведов непосредственно Бестужеву, полагая, что тот придерживается на этот счёт взглядов, аналогичных взглядам Лестока.

Маркиз уже встречался с Бестужевым раньше. На одной из встреч, обсуждая с маркизом шведские дела, Бестужев дал понять французу, что пока не успел сформировать о них твёрдое и окончательное мнение, в то время как английский и австрийский посланники Финч и Ботта пытаются склонить его каждый на свою сторону. Шетарди понял это как намёк на получение «подарка» и предложил Бестужеву «пенсию» в размере 15 000 ливров в год за его добрые намерения в пользу Франции. Бестужев, однако, от денег отказался, заявив Шетарди, что он их ничем не заслужил, и доложил о попытке его подкупа Елизавете.

…И вот маркиз зачитывает теперь свой прошведский меморандум Бестужеву и ждёт его реакцию. Ответ вице-канцлера оказался для автора документа совершенным сюрпризом: нельзя начинать со шведами никаких мирных переговоров иначе, как на основании Ништадтского мирного договора! Вице-канцлер сразу понял, что от Франции ждать чего-то хорошего было напрасно, и заявил, что он бы заслужил смертную казнь, если бы посоветовал уступить побеждённым шведам хоть вершок русской земли.

– Надобно вести войну! – твёрдо сказал он. – Вот чего каждый из нас должен требовать для славы государыни и народа.

Далее он заявил, что если Швеция хочет вернуть свои территории, то Россия может ей поспособствовать в этом – ведь не только одной России она уступила свои земли.

– Не намекаете ли вы на Бремен и Верден, не хотите ли  их возвратить шведам? – спросил Шетарди.

– Можно всегда сговориться, мы искренне желаем Швеции добра, – уклончиво ответил вице-канцлер.

После визита Шетарди к Бестужеву была созвана конференция, на которой, кроме постоянных членов – канцлера, вице-канцлера, адмирала графа Н.Ф. Головина и обер-шталмейстера Куракина, – присутствовали императрица и фельдмаршал Лейси. На конференции было принято единогласное решение: никакая уступка шведам невозможна. Швеция может не соглашаться на невыгодный для неё мир, а Россия не согласна нарушать Ништадтский договор. Если Швеция имеет территориальные требования, то пусть она обращается к тем, кто их обещал удовлетворить.

Шетарди и шведы были вынуждены проглотить эту горькую пилюлю, а весной 1742 года русская армия в Финляндии прервала перемирие и перешла в наступление. Положение на внешнеполитическом фронте немедленно изменилось, Россия твёрдо заявила о своих интересах и могла теперь вести свои дела без посредничества Франции. Даже продавшийся французам Лесток был вынужден перейти на английскую пенсию (не отказываясь, впрочем, от французской).

В Стокгольме справедливо полагали, что братья Бестужевы-Рюмины быстро и эффективно «вылечили» императрицу Елизавету от её обязательств по отношению к шведам. Елизавете Петровне показали перехваченное письмо Юлленборга к великому визирю в Турции, в котором он откровенно призывал османов объявить России войну, так что убедить императрицу в целесообразности продолжения войны со шведами большого труда не составило.

Между тем, шведская армия теряла боеспособность и терпела лишения, не имея ни тёплых зимних квартир, ни в достаточном количестве провианта, а когда солдаты заразились чесоткой от своих флотских товарищей, армия ощутила полное отсутствие всякой медицинской помощи. За 4 месяца – с ноября 1741 года по февраль 1742 года – смерть унесла 2 000 человек. Количество одновременно болевших людей не опускалось ниже 4 000 человек. Из 1 500 человек гвардии, вообще не участвовавшей в боях, к весне 1742 года в живых осталось около 1000, а здоровых – около 300 человек. В сочетании с бездействием положение армии было просто катастрофическим. В офицерской и солдатской среде ходили самые разные слухи, не способствующие укреплению боевого духа, и росло недовольство затянувшейся бесполезной войной.

Маркиз Шетарди поддерживал контакт с Левенхауптом, направляя к нему одного курьера за другим. Он уже видел, что дело шведов проиграно и теперь убеждал Левенхаупта, что Швецию ждёт верный разгром. Шведский главнокомандующий был сбит с толку: совсем недавно Шетарди убеждал его в  обратном: в том, что у России нет ни денег, ни солдат, что русская армия не окажет шведской никакого сопротивления, что дело шведов обречено на успех. И вот теперь маркиз утверждал, что обстоятельства переменились. Было очевидно, что французы, наобещав шведам лёгкую победу, теперь пытались подтолкнуть их к замирению с русскими.

25 февраля 1742 года в Кварнбю прибыл русский офицер и от имени генерала Кейта объявил Левенхаупту о прекращении перемирия. Прибывшие из Петербурга шведы рассказали, что русские собрали огромную армию в 50 000 человек, в составе которой находились от 6 до 30 тысяч казаков (!), и что вся эта армада двинулась в сторону шведов.

Левенхаупт отдал приказ о сборе всех полков, расквартированных по всей округе (финские части вообще были распущены по домам), располагая пока в районе Фредриксгама всего 3,5 тысячами человек. Разведка добыла сведения, что русские уже вышли из-под Выборга и через какие-нибудь два-три дня могут появиться под крепостью.

Левенхаупт собрал военный совет, на котором после жаркого обсуждения было решено направить к русским парламентёра и попытаться предложить им переговоры о перемирии, чтобы выиграть время и подготовить армию к встрече. Левенхаупт был не согласен с таким «унизительным для чести армии» вариантом, но офицеры большинством голосов добились над главнокомандующим перевеса, и вопрос о посылке навстречу русским парламентёры был решён положительно.

Почётную задачу задержать русских поручили полковнику К.О. Лагеркранцу, в своё время активному деятелю парламентских баталий и стороннику профранцузской партии «шляп». Если предварительные переговоры с фельдмаршалом Лейси окажутся благоприятными, то Лагеркранц должен был отправиться в Россию с письмом к Шетарди, находившемуся в это время со всем русским двором в Москве, и с его помощью попытаться вступить в контакт с русским правительством. Если переговоры с Лейси провалятся, то Лагеркранцу надлежало немедленно возвращаться обратно в Фредриксгам.

1 марта 1742 года Лагеркранц выехал в путь, забыв взять с собой письменную инструкцию Левенхаупта и военного совета, которую, впрочем, успели ему зачитать накануне. Поскольку на пути к Фредриксгаму полковник не встретил ни одного русского солдата, а Лейси пребывал ещё в Петербурге, то он немедленно отправился в русскую столицу. Там фельдмаршал заявил шведу, что заключение перемирия не входит в его компетенцию, и что вопрос этот может решить лишь сама государыня-императрица.

Государыня-императрица в это время короновалась в Москве.

Посланник Нолькен вместе с Шетарди последовал за Елизаветой в старую русскую столицу. Шетарди, после того как получил реприманд из Парижа, пребывал в дурном настроении и помогать Лагеркранцу в его деле без получения на то начальственного разрешения расположен не был. В конце концов, маркизу удалось встретиться с Елизаветой Петровной и А.П. Бестужевым-Рюминым и доложить суть дела Лагеркранца, но получил от вице-канцлера  холодный ответ, что запущенный механизм возобновления военных действий остановить уже не возможно. Впрочем, русские не исключали и возможности мирных переговоров.

Таким образом, миссия Лагеркранца потерпела фиаско, и войти в прямые переговоры с русским кабинетом ему не удалось. Перед отъездом из Москвы полковник встретился с принцем Карлом Петером-Ульриком, уже принявшим православие и имя Петра Фёдоровича, и заручился его заверениями не забывать шведские интересы. Кроме того, он оставил у Шетарди записку, в которой в самых нелицеприятных выражениях охарактеризовал Левенхаупта (дурак, хвастун и неопытный военный). 

Твёрдая линия поведения русских оказалась для шведской и французской дипломатии полной неожиданностью. А.П. Бестужев-Рюмин отказался от французского посредничества, и Шетарди оказался для шведов уже бесполезной фигурой. Напрасно старались они изменить ситуацию в свою пользу – русские их просто не слушали. У них было своё на уме. Канцлер князь А.М. Черкасский (1680-1742), в частности, заявил Нолькену, что в скором времени императрица Елизавета направит королю Фредрику I официальное уведомление о вступлении на русский престол и предложит обменяться посланниками. Далее канцлер дал понять шведу, что с восстановлением Ништадтского мира Швеции, возможно, будет выдана некоторая денежная компенсация, а в крепостных сооружениях Выборга – удалён бастион, возведённый Минихом. И это было всё, что получил Нолькен во время своего визита в Петербург, если не учитывать участия в коронации Елизаветы Петровны.

2 мая 1742 года Нолькена пригласили на конференцию в дом А.М. Черкасского. Великому канцлеру ассистировали генерал А.И. Румянцев⁴⁷ и обер-хофмаршал М.П. Бестужев-Рюмин. (Вице-канцлер Бестужев-Рюмин был болен и в переговорах с Нолькеном не участвовал). Черкасский предложил Нолькену высказать свои соображения. Швед сказал, что поскольку Франция в мирных переговорах признана посредником, он хотел бы, чтобы на конференции присутствовал маркиз Шетарди. Нолькену разъяснили, что императрица Елизавета никогда не требовала от Парижа посредничества, а только добрых услуг. Нолькен ответил, что он считает посредничество и добрые услуги одним и тем же, и в его инструкции прописано вести переговоры с русской стороной в присутствии представителя страны-посредника. Черкасский возразил, что посредничество и добрые услуги – разные вещи, и это шведу как дипломату должно быть хорошо известно: добрые услуги Шетарди может оказывать Нолькену где и сколько угодно, но только не на этой конференции. Посредничество Франции для русской стороны неприемлемо, поскольку Франция находится в союзе со Швецией. Нолькен продолжал твердить, что у него инструкции, и что нарушить их он не может. Но его никто не слушал. На этом конференция закончилась.

Примечание 47. Румянцев Александр Иванович (1677-1749) граф, любимец Петра I, участник Северной войны и Персидского похода. Был назначен Анной Иоанновной президентом Камер-коллегии, но Румянцев не принял назначения, за что разгневанной императрицей был сослан в свою деревню, но скоро был прощён и послан в Казань губернатором (1735). В войне с турками (1736-39) в звании генерал-поручика командовал дивизией, с 1737 г. генерал-аншеф. В 1743 г. был полномочным представителем России на мирных переговорах со Швецией в г. Обу (Турку). Отец знаменитого полководца Румянцева (Задунайского) П.А. (1725-1796). Конец примечания.

5 мая с Нолькеном состоялась вторая встреча, на которой он зачитал послание к императрице Елизавете, основной смысл которого состоял в том, что мирные переговоры должны были осуществляться на основе принципов, изложенных в манифесте Левенхаупта, и при посредничестве Франции. В заявлении шведа делался намёк на то, что начатая Швецией война имела своей целью благородную цель – ниспровержение противного русским людям царствующего режима и водворение на русский трон дочери Петра I.

Русские конференц-министры, выслушав это заявление, ответили, что они не могут довести его до сведения императрицы, поскольку оно основано на ложных предпосылках о том, что родительский престол Елизавета получила благодаря шведам и французам, чего никто в Российской империи не признаёт. Нолькен настаивал на том, чтобы его заявление всё-таки было доложено Елизавете, поскольку начатая шведами война, якобы, велась не против российской императрицы, а для её пользы: «Смело говорю, что причины и цели войны те самые, которые истолкованы в манифесте  графа Левенхаупта. Я не говорю, что шведы посадили на престол её величество, но нельзя же отрицать, чтоб они этого не желали, и так как Франция для того же с ними согласилась, то необходимость её посредничества в настоящем мирном деле обязательна».

Такую очевидную ложь и демагогию русские участники конференции терпеть не могли. Они сказали, что в России нет ни одного человека, который бы поверил тому, что шведы развязали войну для пользы её величества. Русской стороне отлично известна подоплёка событий, предшествующих войне. Что касается французского посредничества, то пусть Нолькен сам рассудит, выслушав извлечения из рескрипта, который Шетарди вручил вице-канцлеру Бестужеву-Рюмину 4 января сего года. После этого ему зачитали этот рескрипт, первый пункт которого утверждал, что Швеция начала войну с целью возвращения утраченных по Ништадтскому миру территорий. В другом пункте говорилось, что Франция никогда не оставит Швецию в этих её притязаниях.

Настала минутная пауза. Нолькен никак не смог справиться с охватившим всё его существо смущением. Какая неувязка! Опять подвели эти французы! Он пробормотал что-то вроде того, что маркиз подобных вещей никогда ему не говорил, а потом стал говорить о других «дружеских» способах компенсации шведских претензий. Ему твёрдо заявили, что на компенсации может претендовать лишь русская сторона, подвергнувшаяся нападению, а не шведы, по собственному почину развязавшие эту войну. Россия ни на какие уступки никогда не пойдёт и будет строго придерживаться Ништадтского мирного договора. Если Швеция готова на самом деле начать мирные переговоры без всяких посредников, то русская сторона готова сделать это хоть сейчас.

С этим Нолькен уехал из Москвы и отправился в Финляндию к Левенхаупту.

4. Мирная конференция в Обу

5. После войны. Активная политика Бестужева-Рюмина и Корфа

6. Дипломатия Бестужева-Рюмина и Панина