II. Россия и Швеция в 30-е годы

1) Россия и Швеция на фоне польских событий

2) Турецкая авантюра

3) Военная конвенция с Францией

Между тем приближалось время созыва очередного съезда риксдага – май 1738 года, и все стороны, каждая по-своему, готовились к нему. 21 июня/7 июля 1738 года английский резидент в Санкт-Петербурге Клавдий Рондо проинформировал статс-секретаря Форин Офис Харрингтона о содержании своей последней беседы с вице-канцлером Остерманом и Бироном. Согласно этому донесению, Анна Иоановна в ответ на подкупы французским послом шведских чиновников и депутатов парламента приказала подобную же практику применять М.П. Бестужеву, для чего направила ему большую сумму денег. Франция на «подготовку» риксдага выделила Сен-Северину 200 тыс. ливров, Лондон выделил Финчу около 9 000 фунтов, в то время как Бестужев, по оценке Мальмстрёма, располагал суммой, эквивалентной примерно 50 тысячам шведских крон (Финч в отчёте Харрингтону от 12/25 августа 1740 года сообщает, что Бестужев раздал в Стокгольме 50 тысяч рублей).

М.П. Бестужев, как видно из письма Финча Харрингтону от 9 марта 1738 года, отнёсся к своим обязанностям «благодетеля» прорусской партии весьма беспечно: он совершенно открыто забрал из банка мешок с дукатами, предназначенными для раздачи депутатам риксдага, чем навлёк на себя обвинения противников в даче взяток и вмешательстве во внутренние дела Швеции. Тем более что противники России состояли ранее на денежном содержании русских посланников и хорошо знали всю эту кухню.

Как всегда, пик политической борьбы пришёлся на период работы шведского парламента. Риксдаг 1738 года, открывшийся 13 мая, был важным во всех отношениях: он выбирал нового лантмаршала и проходил в обстановке заката целой эпохи деятельности Хорна, стоявшего у руководства страной целых 33 года и 28 лет – руководителем правительства³². 74-летний Хорн подал прошение об освобождении его от всех государственных обязанностей. Его место теперь занял Юлленборг. Кроме того, именно на этом съезде впервые официально появились названия противостоящих друг другу партий – «колпаков» и «шляп».

Примечание 32. А.Б. Хорн скончался 17 апреля 1742 г. в возрасте 78 лет. Конец примечания.

Новый лантмаршал риксдага, амбициозный и тщеславный граф Карл Густав Тессин, был выходцем из семьи известных художников, архитекторов и театральных деятелей Швеции. Он успел побывать и поработать повсюду³³, но нигде не оставил значительных следов, кроме, впрочем, репутации умного, образованного, энергичного, находчивого человека. Хорн попытался послать его к Сент-Джеймсскому двору, но Лондон его не принял. Сам Тессин захотел сменить в Париже Едду, но этого не захотел Хорн. Тогда Тессин попросил у Хорна занять вакантное место статс-секретаря, но Хорн предпочёл ему Едду. Тессин слыл человеком без особых партийных пристрастий (пока не обнаружилось, что он поддерживал тайные связи с Сен-Северином), что и послужило причиной того, что оба его соперника на выборах – бывший лантмаршал Левенхаупт и генерал Спенс – сняли свои кандидатуры в его пользу.

Примечание 33. К.Г. Тессин родился в 1695 году, служил у Карла XII придворным интендантом (1718), избирался членом секретной комиссии риксдага (1723), входил в посольство Ю. Седеръельма в Петербург (1725), был посланником в Вене (1725-1726, 1735-1736), вступил в брак с Ульрикой Спарре, дочерью влиятельного фельдмаршала и члена Совета Эрика Спарре (1727), а с 1738 года – активный деятель партии «шляп» и сторонник союза с Францией. Конец примечания.

Риксдаг 1738 года, длившийся целый год, привёл к безраздельному правлению в стране профранцузской партии «шляп». Если основной идеей Хорна было разумное балансирование между Россией, морскими державами и Францией, правда, не исключавшего при благоприятных условиях и войны с восточным соседом, то основной идеей правительства Юлленборга стала именно война с Россией и возвращение утраченных прибалтийских территорий. Если Хорн не пренебрегал сотрудничеством с Англией, то правительство «шляп» предпочло полную ориентацию на Францию, Турцию и по возможности – на Данию.

Комментируя победу сторонников Юлленборга и Хёпкена, Мальмстрём справедливо пишет, что деньги иностранных посланников в данном случае вряд ли сыграли решающую роль – их было достаточно много и у их соперников «колпаков». Главным фактором переворота в умах шведских политиков стала ненависть к России. Партия Юлленборга была лучше организована к борьбе с противником, нежели сторонники Хорна. «Колпаки», как бы оправдывая своё название,  вели себя вяло, не успевая реагировать на выпады «шляп».

В сентябре 1739 года, когда победа Юлленборга была полной и бесповоротной, Бестужев принял «колпака» Г. Бонде, который обещал организовать своих сторонников по принципу партии «шляп», а некоторое время спустя Т.Г. Бьельке, изгнанный из риксрода, попросил у русского посла денег на организационные расходы. Но всё это походило на размахивание кулаками после драки.

В европейских дворах удивлялись разнузданным действиям шведского парламента, а в Петербурге Швецию уже сравнивали с неуправляемой Польшей. Хорошо информированный датский посол Люнар писал в Копенгаген:

«Шведы, кажется, создали порядок, при котором предпочли слушаться самих себя, а не разумное монархическое правительство. Такое правительство, однако, при необходимости будет создано, как только в Швеции появится храбрый, умный и любимый армией король. Злоупотребление абсолютизмом привело к народному насилию. Злоупотребление народным правлением приведёт к восстановлению абсолютизма»³⁴.

Примечание 34. Датчанин снова оказался провидцем: в 1772 г. Густав III с помощью армии осуществит государственный переворот и восстановит в Швеции абсолютную власть монарха. Конец примечания.

Между тем 31 октября/10 ноября 1738 года с Францией была подписана военная конвенция сроком на 10 лет, согласно которой Швеция должна была получать в течение 3 лет субсидии в размере 300 тысяч риксталеров в год. Главным переговорщиком выступал Тессин, хотя в шведскую делегацию включили и Хорна с Бонде – вероятно, для придания веса или мнимого единства членов правительства. Военная конвенция, пишет Веттерберг, противоречила всей предыдущей политике Хорна, но его заставили поставить под ней свою подпись. В это время на него оказывалось сильное давление со стороны «шляп», привлекших для его уговоров уйти в отставку и друзей (К. Спарре), и родственников (зять генерал А. Лёвен).

На вопрос одного из представителей партии «колпаков», почему субсидии выплачивались всего 3 года, тогда как военные обязательства Швеции действовали 10 лет, Тессин ответил, что интересы Швеции и Франции были настолько разными, что связь между ними должна сохраняться постоянно. На практике, пишет Веттерберг, секретная комиссия признала ограниченность принципа взаимности в обязательствах сторон. Её члены высказались в  том смысле, что для Швеции, якобы, не важно, что Франция не выполняла требования о взаимности обязательств по тем вопросам, которые не касаются Швеции. «Так выглядела взаимность между великой и малой державами», – заключает историк и добавляет, что Франция в тот момент нисколько не была заинтересована в том, чтобы Швеция вступала в войну с Россией – ей нужно было отвратить шведов от английских более выгодных субсидий.

Свою внешнюю, да и внутреннюю, политику правительство «шляп» проводило с вопиющим нарушением законности. Главным руководящим органом страны стала секретная комиссия, которая подмяла под себя и правительство, и риксдаг, и короля. Она с беспримерным усердием стала очищать государственный аппарат от сторонников Хорна и продвигать на их места своих людей. С головокружительной лёгкостью она сорила казёнными деньгами и награждала своих сторонников солидными синекурами. При этом комиссия окружила свою деятельность плотной завесой секретности и ревниво следила за тем, чтобы ни один «посторонний», включая членов правительства, не смог бы проконтролировать её решения. Постепенно в стране создалась нетерпимая к другим мнениям обстановка, началась настоящая охота на «ведьм», жертвами которой стали и члены партии «колпаков», и вообще независимые честные шведы. Охота на ведьм сменялась кампаниями шпиономании, причём шпионов правительство Юлленборга находило лишь в стане русских и англичан. Французский шпион Клинковстрём спокойно и уверенно делал свою карьеру в правительственном аппарате и за свои «заслуги» удостоился даже титула барона.

Практически все шведские историки единодушно характеризуют время правления «шляп» как самое несчастное для страны. Лантмаршал Тессин уже на заключительной фазе риксдага в апреле 1739 года вынужден был с испугом констатировать, что если «Швеция получит в этом вавилонском столпотворении войну, то она приведёт страну к гибели». Он не выдержал начавшегося в руководстве страны сумасшествия и в июне 1739 года отправился послом в Париж.

Россия, как пишет Мальмстрём, вела себя на первых порах удивительно беспечно. Но это было верно лишь отчасти: резидент К. Рондо докладывал из Петербурга в Лондон, что русские приступили к созданию на финской границе запасов амуниции и продовольствия и к вербовке 40 тысяч рекрутов. Англичане, как бы дополняя последние не всегда объективные донесения русского посланника из Стокгольма, настойчиво доводили до русской стороны информацию о зловещей роли Франции в Швеции в подготовке войны с Россией. Они были об этом хорошо проинформированы благодаря агенту внутри французского правительства.

В ноябре 1738 года статс-секретарь Форин Офис Харрингтон в письме К. Рондо выразил удивление «легкомысленным» на этом фоне поведением русских, отказывающихся от заключения выгодного оборонительного союза с Англией. В то время как между Стокгольмом и Парижем была заключена военная конвенция, вице-канцлер Остерман упрямо избегал переговоров на эту актуальную тему. Вероятно, дело было не в легкомыслии, а в недоверии Петербурга к Лондону. По всей видимости, Остерман находился в плену у недоверия к англичанам, в котором пребывал и его посол в Швеции. Харрингтон просил Рондо хотя бы попытаться получить от Остермана русский проект договора этого союза, обращая внимание посла на необходимость сохранения вокруг переговоров об этом союзе строжайшей конспирации.

Лондон предложил также Петербургу проинформировать шведского посла в Петербурге К.Э. Нолькена³⁵ о той неблаговидной роли, которую Франция сыграла на заключительном этапе польского кризиса, однако Бирон отклонил и это предложение, не решаясь «раздражать» Францию, которая в это время усиленно занималась посредничеством между Россией, Австрией и Турцией и готовила Белградский мир. Согласившись на посредничество Франции в мирных переговорах с турками, Петербург стал заложником этих посреднических услуг, в то время как открывавшиеся перед ним перспективы сотрудничества с Лондоном сводились на «нет» близорукой позицией М.П. Бестужева-Рюмина.

Примечание 35. Не путать с его сыном Юханом Фредриком Нолькеном (1737-1809), чрезвычайным посланником Швеции в Петербурге в другой период времени (1773-1788). Конец примечания.

К февралю 1739 года Бестужев освободился, наконец, от опасных иллюзий относительно планов Франции в Швеции и в полной мере стал осознавать нависшую на северном фланге опасность для России. «Зашевелился» и вице-канцлер Остерман, дав поручение Кантемиру в Париж предпринять демарш у французского правительства и потребовать объяснений по поводу недружественных акций Франции в Стокгольме. Версаль отделался пустыми отговорками, что ещё больше насторожило русскую сторону.

Именно в это время в голове у М.П. Бестужева возникает план перехватить М. Синклера на обратном пути из Турции. Очевидно, он полагал, что добытые у шведского курьера секретные документы о сговоре Турции со Швецией раскроют, наконец, глаза Бирону, Остерману и императрице Анне Иоанновне на опасность с севера и помогут оказать нужное давление на правительство Юлленборга.

21 апреля/2 мая 1739 года К. Рондо сообщил Харрингтону о выезде из Санкт-Петербурга на родину шведского посла Нолькена. У него в России умерла жена, и он повёз её тело домой. Рондо беспокоился о том, что приезд Нолькена в Стокгольм ускорит развитие событий в Швеции, потому что посол непременно доложит своему правительству о великом хаосе и о беспорядках, творящихся вокруг императрицы Анны Иоановны и её двора, и что неурядицы в стане русских будут восприняты воинственной партией «шляп» как сигнал к выступлению.

В июне Харрингтон, явно используя разведданные, полученные от своего парижского источника, просит Рондо проинформировать русский кабинет о том, что шведы для переброски своей армии в Финляндии намерены воспользоваться услугами французского военно-морского флота, и что после выполнения десантной операции французы намерены блокировать русский флот в Кронштадте. Военные действия шведов должны начаться уже предстоящей зимой, шведы планируют напасть на Кронштадт и Санкт-Петербург по льду.

Обстановка в самой Швеции и вокруг неё накалялась.

14 октября 1739 года Антиох Кантемир столкнулся в приёмной кардинала Флёри с Сен-Северином, приехавшим в Париж, чтобы сделать доклад о положении в Швеции. Сен-Северин сказал Кантемиру, что правительство Юлленборга, полагая себя слишком слабым, к войне не помышляет, что оно просто вынуждено отвечать на народный взрыв в связи с делом Синклера, и что он, Сен-Северин, никоим образом не может повлиять на умиротворение шведов, потому что его резонов никто якобы не слушает. Это была чистой воды демагогия, которую не могли не «раскусить» ни Кантемир, ни вице-канцлер Остерман.

Представляет интерес ответ А.И. Остермана на отчёт об этой беседе, выразившийся в замечании на полях документа, которое полностью излагает Соловьёв. Мы приведём лишь некоторые выдержки из этой довольно длинной цитаты:

«…дела в Швеции не на таком основании находятся, как С.-Северин рассуждает: старое министерство ниспровергнуто, и новое поставлено там исключительно французскими стараниями... Можно положить за верное, что шведы без согласия Франции войну не начнут и без французской помощи начать её не в состоянии... С другой стороны, не видно, какой бы Франция могла иметь интерес помогать Швеции в войне с нами...»

Привести Швецию в прежнее могучее состояние просто не возможно, считает Остерман, потому что Россия уже теперь это не позволит, однако за развитием ситуации следовало следить недрёманным оком.

 Сейчас-то мы знаем, что интерес Франции относительно Швеции имелся и вполне основательный. Он раскрывается в инструкции, полученной маркизом Шетарди перед отъездом из Парижа в Петербург, но об этом мы сообщим позже. А. Кантемир в своём отчёте за 24 января 1740 года приводит реплику кардинала Флёри о том, чтобы Россия для успокоения Швеции вернула ей завоёванные прибалтийские провинции. Кантемир отвечает, что это невозможно сделать, поскольку зафиксировано в Ништадтском мире и согласовано со всеми державами Европы. Кроме того, между Россией и Швецией уже три года действует договор о союзе, при подписании которого Россия выплатила все шведские долги Голландии. «Я знаю, что Россия имеет неоспоримое право на эти провинции», – сказал кардинал и закончил на этом беседу.

Нет надобности говорить о том, как это сообщение насторожило Петербург. Кардинал Флёри, а потом и его преемник А. Шуазель, ненавидевший Россию, всего-навсего последовательно претворяли в жизнь установку своего короля Людовика XV (1710-1774), вознамерившегося исключить Россию из европейского «концерта» и вернуть её в прежние «варварские» пределы. Видно здо́рово Пётр I перепугал семилетнего дофина, когда во время своего визита во Францию взял его на руки и подбросил высоко вверх!

А пока даже для проницательного и умного Остермана действия Франции в Швеции кажутся странными и нелогичными...

Заключение Белградского мира с Османской Портой, по оценкам Бестужева, несколько охладило воинственный пыл шведов, но не настолько, чтобы коренным образом переломить создавшуюся ситуацию. «Шляпы» быстро оправились от шока, вызванного посредничеством Франции при подписании Белградского мира (они были возмущены тем, что французы забыли об интересах Швеции и не включили её территориальные притязания в текст Белградского договора!), и приступили к массированной обработке населения в пользу войны. Подверглись нападению толпы русская церковь и здание миссии, в окно резиденции Бестужева полетели камни. Распространялись мифы о слабости России после войны с Турцией, о смутах и неурядицах в российском государстве, о том, что как только Швеция нападёт на Россию, в ней тут же вспыхнет антиправительственное возмущение.

В октябре 1739 года переговоры в Петербурге о подписании союзного англо-русского трактата, по-видимому, настолько продвинулись, что Харрингтон дал полномочия своему К. Рондо подписать документ об оборонительном союзе. Но тут возникло нечто непредвиденное: неожиданно умирает старательный Клавдий Рондо, и Харрингтон срочно перебрасывает своего деятельного и умного посла Финча из Стокгольма в Петербург. Петербург теперь становится для Форин Офис важным внешнеполитическим постом.

Примерно одновременно с Финчем в Петербург прибывает французский посол Иоахим Жак Тротти Шетарди (1705-1759). Его статус неопределённый, верительных грамот с собой он не привёз, а рядом с ним продолжает работать официальный посол Франции. Что он? Зачем прибыл в Россию? Не танцевать же менуэты с царевной Елизаветой Петровной! История с Шетарди, как известно, чрезвычайно занимательна³⁶, но мы коснёмся её только в степени, имеющей касательство к нашей теме.

Примечание 36. См. мою книгу «Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России», М., «Вече», тиражи 2013 и 2014 гг. Конец примечания.

С отъездом Финча Михаил Петрович лишился в Стокгольме умного и деятельного союзника. При сдержанном отношении А.И. Остермана к предложениям англичан и при блокировании деятельности М.П. Бестужева-Рюмина после эпизода с М. Синклером тон в Стокгольме стала задавать английская дипломатия. Впрочем, в Лондоне к этому времени уже признали бесполезность воздействия на шведские умы с помощью английского фунта стерлинга.

Все важные документы миссии Михаил Петрович к этому времени сдал на хранение голландскому посланнику, а компрометирующие бумаги сжёг. Создаётся впечатление, что последние годы своего пребывания в Швеции он выполнял свои обязанности без свойственной ему энергии, как-то механически, по инерции. Это было вполне понятно: пущенные в дело все возможные средства и способы «умиротворить» Швецию не оправдались.

Вместо Финча в Стокгольм прибыл новый посол Сент-Джеймсовского двора – сэр Барнаби (Barnaby), но с ним у Бестужева контакта, кажется, не сложилось. Барнаби поддерживал подозрительно тесные контакты с бывшим шведским посланником в Лондоне Спарре и тем самым подогревал у Бестужева старые подозрения к англичанам. Если учесть, что Спарре к этому времени окончательно перешёл в лагерь Юлленборга, то основания для подозрений у русского посла, конечно же, были. Английская дипломатия всегда имело двойное дно.

Став уже летом 1739 года на тропу войны, Швеция всё ещё колебалась, как флюгер. Впрочем, отсутствием какой-то отчаянной решимости правительство Юлленборга не страдало. «Теперь или никогда», – заявил Юлленборг отъезжающему в Париж К.Г. Тессину. Последнему явно надоели пустые воинственные фразы партнёров по партии, он предпочёл занять освободившееся, наконец, место посланника в Париже. Правительству Швеции не хватало самого малого: денег. Но это была такая мелочь, о которой не стоило и беспокоиться. Деньги дадут турки и французы. В первую очередь, конечно, французы.

Но, кроме денег, Юлленборг и его правительство хотело от Парижа – ни много, ни мало – ещё и помощи в привлечении на свою сторону Дании, Польши, Пруссии и Турции. Причём Пруссию «шляпы» хотели соблазнить в союз Курляндией, а Данию – Лифляндией, которые надобно было ещё отобрать у России. Естественно, всё это планировалось осуществить в случае победоносного завершения войны. «Шляпы» были большие фантазёры и мастера делить шкуры неубитых медведей.

К.Г. Тессин был человеком тонким и щепетильным, он не хотел пугать кардинала Флёри объёмами предстоящей помощи, а потому начал беседу в Версале с малого – о выделении субсидий на содержание двух армейских полков, только что переброшенных в Финляндию. Там шведские солдаты находились в ужасном положении: продуктов для них метрополия не выделила, а финны прокормить такое количество людей просто были не в состоянии.

В ответ шведский посланник не только не получил заверение о французских субсидиях, но встретил у кардинала полное непонимание этим необдуманным и преждевременным шагом. Ещё не начались переговоры с будущими союзниками датчанами, а шведы уже поторопились с подготовкой военных действий! Не одобрил Версаль и сделанное туркам предложение о военном союзе: Франция уже сильно заангажировалась в примирении Порты с Россией и Австрией, так что Швеция со своей воинственностью оказалась просто совсем некстати.

Это был первый щелчок по носу Юлленборгу и его друзьям, так слепо доверившимся французам. Но он был далеко не последний: французскому послу в Турции маркизу Л.С. де Вильнёву удалось, наконец, довести до конца дело примирения воюющих на юге держав, и 1 сентября в Белграде между Турцией и Австрией был заключён мирный договор, а 18 сентября 1739 года к нему присоединилась Россия. Русский фельдмаршал К.-Б. Миних, одержавший ряд блестящих побед над османами (Ставучаны, Хотин), пытался было возражать против этого неудачного для победоносной России мира, но в Петербурге ему дали понять о несостоятельности его аргументов, показав пальцем в сторону Швеции.

Сен-Северин, извиняясь за «неудачу» с Турцией, говорил Юлленборгу, что виноват во всём Вильнёв, слишком поторопившийся  с миром, но больше, по его мнению, была виновата Россия, так неожиданно принявшая невыгодные для себя условия мира.

Шведы проглотили эту пилюлю молча.

Впрочем, Турция к концу года подсластила эту пилюлю, согласившись заключить со Швецией оборонительный союз – Вильнёв, всё-таки, постарался. Но такой союзник шведам был бесполезен: ведь Россия на них нападать не собиралась, а значит, турки помочь им ничем не смогут. Оставалось надеяться только на датчан, поляков и пруссаков. Но датчане просили пока повременить до того момента, когда у неё истечёт срок оборонительного договора с Англией.

Всё ещё можно было остановить или отменить, но такое решение никак не могло устроить Юлленборга, ибо это означало бы официально признать полный крах всего нового правления. Оставалась только война и переговоры с Копенгагеном, Берлином и Варшавой. Стокгольм торопился, времени на раздумье оставалось всё меньше и меньше. Нужно было форсировать процесс переговоров.

Но Тессин всё стеснялся попросить денег у Версаля, опасаясь вызвать у кардинала Флёри зубную боль от той огромной суммы, которая требовалась для ведения войны с Россией. Он просто не мог ему признаться в том, что Юлленборг и Кº начали войну с совершенно пустой казной!

Первой, как и следовало ожидать, от союза со шведами отказалась Пруссия: Берлин не привык таскать каштаны из огня для других. Потом заупрямилась Дания: она настаивала на том, чтобы переговоры о союзе со Швецией были засекречены, чтобы не всполошились англичане. Но конспирация была нарушена – Мальмстрём полагает, что это сделали люди Юлленборга в надежде поставить Копенгаген перед свершившимся фактом. Однако реакция Копенгагена оказалась совершенно иной: Дания вообще отказалась разрывать союз с Англией и открыто присоединяться к франко-шведскому союзу. Её не соблазнила даже Лифляндия, которую шведы отдавали ей в случае победоносной войны с Россией. (Кстати, спрашивается, зачем было «шляпам» затевать войну с Россией, если самый лакомый кусок их реваншистских замыслов – Лифляндию – нужно было снова отдавать союзнику?) О поляках можно было не говорить вообще. Они не принадлежали сами себе. Весь их антирусский кураж рассеялся, как только Станислав Лещинский удрал из Данцига.

От авантюрной затеи, построенной даже не на песке, а в воздухе, стало дурно даже самим «шляпам». Возникла вдруг идея договориться обо всём с Россией мирным путём. Фантазёрам из правительства Юлленборга стало казаться, что Петербург, напуганный военными приготовлениями Стокгольма, пойдёт на уступки и возможно без единого выстрела вернёт шведам хотя бы Выборг или какой-нибудь там Кексхольм. Вести переговоры с Остерманом и Бироном поручили, конечно же, французам.

За дело шведов тут же взялся маркиз Шетарди. В общих и туманных выражениях он стал говорить русским министрам о необходимости удовлетворения претензий Швеции. Русские партнёры с язвительным простодушием отвечали, что им ни о каких претензиях шведов до сих пор слышать не приходилось – не будет ли маркиз так любезен сообщить им, в чём же, собственно, заключались жалобы Швеции?

Насчёт жалоб на русских недостатка у шведского нового правительства не было. Если подумать хорошенько, то русские были виноваты практически во всём. Но когда трезвые шведские дипломаты взялись за дело, результат получился плачевный. В список претензий попали:

а) «тайные помыслы» России о предоставлении в 1723 году преимуществ голштинскому герцогу (т.е. требование Петра I признать за герцогом титула «высочества»);

б) так называемое завещание Екатерины I на эту же тему;

в) высокомерное поведение только что казнённого Анной Иоанновной посланника В.Л. Долгорукого, когда он вёл переговоры со шведами относительно присоединения Швеции к Ганноверскому союзу;

г) «позиция силы», используемая якобы русскими дипломатами на всех переговорах со шведами;

д) убийство Синклера.

Даже французским друзьям Швеции все эти претензии показались такого свойства, что ожидать какого-либо их удовлетворения было просто невозможно – за исключением, естественно, убийства Синклера, да и то получить удовлетворение по этому эпизоду можно было только на поле боя. Естественно, дальше составления этого списка дело о «мирном удовлетворении претензий» Швеции не пошло. Ситуация для правительства Юлленборга создалась гротескная, прямо-таки комическая: Мальбрук в поход собрался, но у него не оказалось ни коня, ни меча, ни гроша денег. Даже у несчастного Дон-Кихота всё это было в наличии, у него был даже верный оруженосец Санчо Панса, хотя, собираясь в поход, благородный идальго завоёвывать другие страны вовсе не собирался. А тут…

1739 год завершался напряжённым ожиданием новых событий.