8. Контакты с норвежцами¹⁴

Примечание 14. Эта тема так или иначе уже была затронута нами в предыдущих главах. Она незримо проходит через все этапы страданий советских военнопленных, поэтому выделение отдельной главы автор рассматривает просто как дополнительный способ обратить на неё внимание читателя. Конец примечания.

Советский военнопленный Загит Маменков, сидевший в лагере в Ставангере, вернувшись после войны домой, рассказывал своей дочери, что в Европе нет народа более доброго и гостеприимного, нежели норвежцы.

Контакты с норвежцами, как правило, пленным запрещались. Аналогичные запреты на контакты с советскими военнопленными существовали и для норвежцев. Но полностью исключить их немцам не удавалось. Иногда сами условия работы позволяли пленным вступать в  контакт с местным населением, иногда  с риском наказания и даже жизни в контакт вступали сердобольные норвежцы, реже контакты происходили с разрешения немцев.

Трудно переоценить ту помощь, которую норвежцы за четыре года оказали нашим людям. Многие и многие пленные выжили только благодаря этой помощи, заключавшейся в содействии побегам и укрытию бежавших из лагерей, поддержке едой, моральной поддержке, оказании внимания и сочувствия вообще. Норвежцами руководило чувство жалости и милосердия, протеста против безжалостного унижения людей, а также чувство единства и солидарности в борьбе с общим врагом.

Главными «снабженцами» военнопленных были норвежские мальчишки и девчонки. Это они с удивительной настойчивостью и последовательностью, часто вполне сознательно, игнорировали немецкие инструкции и несли пленным спасение от голода. С них и спрос был меньше. Хотя были не редки случаи, когда за передачу еды ребёнком немцы наказывали его родителей. Без всякого преувеличения можно сказать, что норвежские мальчишки и девчонки спасли многим, очень многим нашим пленным жизнь. Они поддержали их морально и не дали огрубеть их душам.

Сольвейг Братланд из Ставангера, выросшая в семье с левыми убеждениями и с симпатией относившаяся к Советскому Союзу, установила контакт с военнопленным из лагеря Русенберг, Ставангер, по имени Николай и начала с ним своего рода переписку. Она подбрасывала ему через колючую проволоку письма и записки, в которых сообщала некоторые новости и передавала приветы. Однажды за этим занятием её застал охранник. Некоторое время спустя к ней в дом пришли гестаповец с переводчиком. К счастью, Сольвейг попался «добрый» гестаповец, которого она сумела убедить в том, что переписка с военнопленным носила любовный характер и что русский парень ей просто понравился. Дело закончилось штрафом в размере 30 крон, но могло быть и хуже.

Сольвейг вместе с Вальборг Свенссон часто можно было видеть разъезжающей по окрестностям Ставангера на велосипеде. В багажниках и в рюкзаках у них всегда была еда, которую они развозили по окрестным лагерям Русенберг, Форус, Санде, Сума, Фолькворд и Ауствол. Если у Сольвейг дружок был русский, то у Вальборг – поляк. Кроме еды, девушки организовали среди знакомых и незнакомых сбор медикаментов, одежды, обуви и т.п., но главное, что они несли пленным, была их доброта, сочувствие и сострадание. Ко всему прочему они несли пленным правдивую информацию о том, что происходило в мире, на фронтах войны и дома у военнопленных. Для лучшего общения Сольвейг Братланд взяла уроки русского языка и к концу войны вполне свободно говорила по-русски. Это были настоящие подвижницы, а их подвижничество после войны было вознаграждено властями Норвегии.

За такие «проступки» немцы направляли норвежцев в концентрационный лагерь «Грини». Житель м. Агдер Карл Юхан Линдстранд 19 мая 1943 года был расстрелян немцами за передачу еды советским военнопленным, а его 30 односельчан поплатились за своё милосердие тюремными сроками, причём половина их была отослана в концентрационные лагеря в Германии.

Скарстен и Стокке приводят такой эпизод из жизни лагеря Аустволль: однажды, когда у забора с колючей проволокой оказались целые толпы сочувствующих советским военнопленным норвежцев, администрация лагеря приказала применить для её разгоны слезоточивый газ. Норвежец Картон Холанд, работавший вместе с советскими военнопленными из лагеря Форус по трудовой повинности, вспоминал, что «ненависть к немцам только увеличивалась, а солидарность к бедным пленным – возрастала».

Один из пленных в лагере Фолькворд под Ставангером ухаживал за кроликами и часто рвал траву рядом с оградой из колючей проволоки. Местные норвежцы заметили это и стали класть в траву пакеты с едой. Пакеты к удовольствию «благотворителей» регулярно изымались.

Лив Квернеланд было 15 лет, когда она начала общаться с пленными лагеря Фолькворд. Она жила рядом с дорогой, по которой они маршировали каждый день. Каждый раз, когда они подходили к её дому, она открывала оконные гардины и махала им рукой. Пленные быстро привыкли к этой визуальной встрече и с нетерпением её ждали. Однажды они проходили мимо дома с песней, и Лив открыла окно, села за пианино и стала ей аккомпанировать. Один из охранников увидел, как Лив приветствует пленных, подошёл к окну и дал ей звонкую пощёчину.

Лив не ограничилась моральной поддержкой и вместе со своими друзьями стала оставлять в канаве рядом с дорогой, по которой шли пленные, пакеты с едой. Особенно пленным понравились вафельные печенья. Иногда её мать спрашивала, куда запропастились рукавицы или носки отца, и Лив говорила, что не знает. Знали об этом пленные, которым достались эти нужные вещи. В ответ пленные дарили ей свои поделки – игрушки, кольца, шкатулки и т.п. Однажды ей удалось передать в лагерь альбом, в который пленные написали ей стихи и украсили его своими безыскусными рисунками. Не мудрено, что один из пленных влюбился в девушку и затеял с ней переписку, которую она хранила в укромном местечке своей комнаты под потолком.

Другую девочку из Альтоны, Санднес, немцы застали за тем, как она бросала пленным еду через колючую проволоку. Они узнали имя её отца, арестовали его и отправили в концлагерь в Германии, откуда он уже не вернулся.

Электрик Карл Эверстад, живший до войны в Германии, хорошо владел немецким языком и по контракту с немецкой администрацией часто заходил в лагеря Сумармюр и Фролькворд для ремонта электропроводки. К его визитам охрана настолько уже привыкла, что пропускала в лагерь без всяких вопросов. Пленные тоже привыкли к Карлу и всегда находились рядом с ним. Достаточно было ему оставить пакет с едой в укромном месте, как он уже находился в руках пленных. К «подкармливанию» пленных подключились и другие коллеги Карла. Потом Эверстад подключил к «работе» с военнопленными своих знакомых, которые стали снабжать пленных селёдкой. Потом неутомимый электрик стал передавать заскорузшим от грязи пленным мыло. Потом он «перехватывал» военнопленных при следовании их на работу. Грузовик с ними часто останавливался перед пекарней, потому что охрана покупала там себе свежевыпеченный хлеб. Пекарь был приятелем Карла Эверстада, и пока немцы находились внутри магазинчика, в грузовик с пленными летели картошка, овсянка, хлебные буханки и т.п.

Однажды Эверстад приехал со своим товарищем Туром Тувландом к воротам лагеря и обнаружил, что у въезда в лагерь застрял грузовик с военнопленными. Шофёр нажимал на педаль газа, но колёса проворачивались, и грузовик не двигался с места. Тогда смышлёный электрик предложил стоящему рядом охраннику скомандовать пленным вылезти из кузова и подтолкнуть застрявший грузовик:

– Зачем даром тратить драгоценный бензин, когда есть дармовая рабочая сила?

Охранник согласился. Военнопленные спрыгнули на землю и стали раскачивать машину. В то время как Эверстад отвлекал внимание охранника приятной беседой, Тур Тувланд делал вид, что вместе с пленными толкает грузовик, а на самом деле незаметно раздал пленным носки.

Жители Сумармюры тоже делали всё возможное, чтобы подкормить отощавших военнопленных и на пути следования их к местам работы оставляли пакеты с едой. Редко пленные улучали момент и сами просили у норвежцев еду. Отказа им в этом никогда не было. Выше всего пленные ценили картошку. Один из пленных из благодарности поцеловал руку крестьянке Эггебё. Та была очень тронута этим и всем рассказывала: «Русский поцеловал мне руку!».

Уле Енсен из этого же посёлка снабжал пленных продуктами, когда те находились в выгребном туалете, устроенном немцами в непосредственной близости с его огородом. Он бросал передачу через забор, а находившиеся внутри туалета пленные ловко и незаметно от охраны ловили их руками. Однажды охранник заметил эту «трансакцию», вошёл в туалет и стал обыскивать военнопленного. Ничего не обнаружив, он удалился, а военнопленный, справив свою нужду, помахал на прощанье Енсену банкой сардин. «Ну и фокусник!» – подумал про себя норвежец. Заметим, что У. Енсен был связан с норвежским сопротивлением, а потому сильно рисковал своими контактами с советскими военнопленными. В конце войны немцы всё-таки засадили его в тюрьму, но Енсен остался в живых.

Общение норвежцев с пленными было затруднено языковым барьером: русские кое-как говорили по-немецки, и норвежцы, даже владеющие немецким, плохо их понимали. А по-норвежски пленные знали пару-тройку слов, и этого для полноценного общения, конечно, не хватало. Впрочем, иногда среди военнопленных попадались способные «лингвисты», которые неплохо выучивались немецкому и даже норвежскому языкам. Но это было редким исключением, как и случаи владения русским языком норвежцами.

Пленный Михаил Аренберг не мог забыть, как из Ставангера на велосипедах выезжали норвежские девчонки Братланд и Свенссон и подкарауливали пленных на дорогах, чтобы незаметно передать им кульки с едой. Сам Аренберг получил от них немецко-норвежский словарь и постепенно научился говорить по-норвежски. Немцы распространяли лживую информацию о том, что в лагерях вокруг Ставангера многие советские военнопленные завербовались в армию Власова. Аренберг через Братланд и Свенссон опровергал эту информация и говорил, что никто из его товарищей «власовцем» быть не захотел.

Несмотря ни на что, молодость брала своё, и молодой парень из Сумармюра Сергей Гладышев влюбился в девушку из Люры по имени Элиса Турборг Аустротт. Они встретились после войны в транзитном лагере Ватне, клялись в любви, но после отъезда Сергея на родину никогда уже больше не встретились.

17-летний Хенрик Омдаль установил контакт с советскими военнопленными из Сумармюра на их рабочем месте. Он подкупал охранников яйцами, а пленным передавал большие порции зелени, муки и одежду. На собственном огороде зелени не хватало, и тогда Хенрик крал её у соседей. Одежду он прятал в мешки с картошкой, которую пленные по заказу немецких властей выгружали из подвалов норвежских фермеров. Пленные входили в подвалы в рваной, а выходили оттуда в «новой» одежде. После войны он сознался соседям в своём «преступлении» и был прощён ими, когда те узнали истинную причину поступков Хенрика.

Пленные лагеря Сумармюр после заключения мира жили некоторое время в домах у норвежцев. Этот период оставил у них неизгладимые впечатления.

Альфред Гудесет часто видел марширующих мимо его дома советских военнопленных из лагеря Санде, Сула. Вместе с ними на работу шли иногда несколько вольнонаёмных датчан. Датчане часто заходили в дом Гудесетов напиться воды и отнести воды пленным. Однажды в дом зашли датчанин с военнопленным, и датчанин сообщил, что русский может сделать кольцо из пятиэревой монеты в обмен на еду. Альфред дал пленному монету и через 2 дня получил вполне приличное мужское кольцо, на котором были выгравированы пятиконечная звезда и год, 1942. Потом пленный сделал дамское кольцо с выгравированным на нём цветочком. Обе стороны были весьма довольны обменом, и двусторонние контакты продолжились.

Успех контактов норвежцев с военнопленными часто зависел от персонала администрации лагеря, от коменданта и охранников. И среди немцев были люди, которые смотрели на инструкции сквозь пальцы и разрешали норвежцам и своим подопечным вступать в обоюдные контакты. Выяснилась такая закономерность: чем моложе был немецкий солдат, тем немилосерднее относился он к пленным. Один из охранников, бывший социал-демократ, в лагере Гимра (коммуна Сула) был чрезвычайно предупредителен ко всем попыткам норвежцев помочь пленным. Он предупреждал их специальным сигналом о том, можно ли приближаться к лагерю или, наоборот, существует опасность, например, присутствие в лагере гестаповцев. Однажды норвежцы не заметили сигнала «опасность» и, как обычно, явились в лагерь с едой и табаком. В результате охранник был наказан чисто в прусском стиле: с полной выкладкой его заставили совершить марш-бросок от лагеря до определённого населённого пункта и обратно. Норвежцы дождались его появления в укромном месте и пересадили его на велосипед. Так что часть пути немец преодолел без особого напряжения.

Впрочем, такие идиллические сцены из жизни оккупантов, норвежцев и военнопленных были редким исключением.

Гуннару Хёйсену в 1943 году было 13 лет, когда ему удалось нелегально проникнуть в лагерь Ваулен, Ставангер. Лагерь, естественно, был окружён высоким забором из колючей проволоки и охранялся солдатами с двух угловых вышек, снабжённых прожекторами. Проникнуть в лагерь можно было со стороны моря. Вооружившись «кусачками» и карманным фонариком и прихватив с собой тайком от уснувших родителей еду и табак, Гуннар глубокой ночью отправился к лагерю. Он прошёл по мелководью в выбранное заранее место и пополз к забору. Там он залёг и стал дожидаться смены охранников на сторожевых вышках. Улучив удобный момент, он сделал бросок и перекусил нижнюю кромку проволочного забора, который со стороны моря оказался не вкопанным в грунт. Потом, пользуясь паузами в работе прожекторов, он пробрался к одному бараку и вошёл в незапертую дверь. В нос ударила неимоверная вонь, а потом его окружили призраки, оказавшиеся людьми. Еда и сигареты были розданы в мёртвой тишине.

Гуннар несколько раз повторил свои визиты к военнопленным, пока его однажды не обнаружила охрана. Ему удалось избежать ареста и, пользуясь темнотой, улизнуть из лагеря. Правда, после этого ходить в лагерь он больше не отваживался.

А. Скарстен и М. Стокке помещают в своей книге десятки аналогичных эпизодов, свидетельствовавших о солидарности и заботливом отношении норвежцев к нашим пленным. И это только на материале двух южных губерний страны. В северной губернии Тромс дела обстояли значительно хуже: концентрация пленных в лагерях была намного выше, а помощь им извне от норвежцев в силу малой плотности населения была более редкой.