Тучи над Лифляндией
Оба монарха – и русский и польско-саксонский – ещё не подозревали, какие последствия в Европе и в их собственных странах будет иметь их встреча в Раве, какие трудности их ожидают, и с какими людьми столкнёт их судьба при выполнении достигнутых на этой встрече договорённостей. Один из них уже появился в поле зрения Августа, но пока ещё легкомысленный саксонец не приблизил его к себе настолько, чтобы хорошенько узнать, чего он стоит, а Пётр вообще не имел о нём никакого понятия. Но пройдёт немного времени и этот человек станет для них важной, если не ключевой фигурой на пути претворения их амбициозных планов.
Что же это был человек? Кто он, какого рода и как очутился в близком окружении сначала Августа II, а потом и Петра I?
Имя этого человека – Йоханн Рейнхольд (фон) Паткуль, звание его – лифляндский дворянин и барон, ведущий свою родословную от рыцарей-тевтонцев, которые в 13 веке пришли в Прибалтику и огнём и мечом покорили эту землю, причинив массу бед и страданий как коренному населению, так и их славянским соседям. Исследователи его биографии считают, что предки барона прибыли из Вестфалии, как и большинство немецких рыцарей, и носили фамилию Патдорф. С течением времени их немецкая фамилия изменилась и получила местное, характерное для Лифляндии, звучание с окончанием на «куль»6. Как известно, в большинстве случаев баронские фамилии совпадают с названием своего родового имения. Род Паткулей разрастался, пускал корни, в том числе и на территории самой Швеции.
Примечание 6. Эстонское «кулль» соответствует немецкому «дорф» Конец примечания.
Прежде чем обратиться к личности Паткуля, необходимо дать краткую историческую справку о Лифляндии, без которой будет трудно понять последующие события.
Первоначально Лифляндия охватывала всю Прибалтику, включая Эстонию и Курляндию. История Лифляндии (Ливонии) – это сплошная история войн, а её территория – поле жестоких кровавых битв. Уже сразу после утверждения рыцарей в стране начались внутрение распри: сначала между гроссмейстерами ордена и епископами, потом между коренными «немцами» и вновь прибывающим из Германии дворянством. Одновременно шли нескончаемые войны с Литвой, Польшей и Россией. К моменту Реформации церкви рыцарский орден настолько ослаб и одряхлел, что стал разваливаться на части. Последний гроссмейстер ордена Готтхард Келлер в 1559 году уступил Польше все земли южнее Двины, а сам получил Курляндское герцогство, находившееся также под польским протекторатом. Остальная часть Лифляндии присоединилась к Литве.
Сразу после этого в Прибалтику пришли шведы и завоевали Ревель вместе с несколькими другими мелкими городами. Польша не захотела с этим мириться, и в Лифляндии началась первая шведско-польская война. Потом в события вмешался Иван Грозный, захотевший отвоевать в Прибалтике исконные русские земли, и на следующие 150 лет Лифляндия стала яблоком раздора «треугольных» устремлений соседних государств: Польши, России и Швеции. Этот треугольная конфигурация на полтора века станет доминирующей характеристикой региона.
В 1621 году Густав II Адольф, вмешавшийся в религиозные войны Европы и сделавший из захолустной Швеции великую европейскую державу, взял приступом Ригу, а через несколько лет вся Лифляндия в качестве заморской провинции была присоединена к шведской короне. Юридически это приобретение было позже оформлено Оливским миром 1660 года, по которому Польша, сохранив в качестве вассала Курляндию, уступила Стокгольму все земли севернее Двины. Заметим, что в это же время царь Алексей Михайлович Тишайший тоже «воевал Ливонию», осаждал Ригу, но так неудачно, что два другие государства треугольника стали его противниками.
Лифляндия была завоёвана шведами, но её статус всё время оставался неопределённым. При этом прибалтийская провинция стала, можно сказать, жемчужиной всего шведского королевства, потому что давала дохода в казну не менее 1 млн. риксталеров в год, что составляло четверть всего бюджета страны. Но включить её в состав королевства никак не удавалось, потому что этому решительно воспротивились городские представительства и дворянство Швеции. С другой стороны, шведской аристократии, получившей в Прибалтике крупные земельные владения, было очень выгодно, чтобы Лифляндия так и осталась «заморской провинцией» Швеции, ибо в противном случае там нужно было отменять крепостное право, и помещики лишились бы дешёвых крепеостных рук латышей, эстонцев и литовцев.
Управлял Лифляндией генерал-губернатор, назначавшийся из Стокгольма, и двое его помощников: вице-губернатор и секретарь. Город Рига выбирала собственного губернатора, т.н. ståthållare и по отношению к шведской администрации занимала довольно независимое положение. Лифляндское дворянство, насчитывавшее не более 300 семей, тоже получило от шведских королей подтверждение своим привилегиям, купленным ценой большой крови и многолетней борьбы. Выражено это было в таких неясных и расплывчатых терминах, что они послужили потом причиной частых споров и досадных недоразумений. Потомки рыцарей, к примеру, имели право с разрешения генерал-губернатора собираться на свои съезды – ландтаги, избирать на них т.н. лантмаршала и назначать с одобрения же стокгольмского предствителя советников для осуществления текущих дел по управлению округами – лантратов. Судебное дело и управление округами осуществлялось в основном по шведскому образцу.
После смерти Густава II Адольфа, во времена правления его малолетней дочери Кристины, интерес к провинции в Стокгольме ослаб, чем и воспользовались немецкие «рыцари», успешно притормозив все начинания шведской администрации и постепенно восстановив свои утраченные было позиции. Не легче было и с самоуправляемой Ригой. Так что шведы, по мнению шведского историка П. Энглунда, не могли считаться ни оккупантами, ни колонизаторами.
Чтобы получить хотя бы частичное представление о том, с какими проблемами шведы столкнулись в Прибалтике, например при учреждении университета в Дерпте (Тарту). В Стокгольме рассчитывали на него в первую очередь как на инструмент для развития латышской культуры. Университет, первый в этом регионе, быстро развивался и становился популярным далеко за его пределами, в том числе у самих шведов. Местное же дворянство не только игнорировало его и не посылало туда своих детей учиться, но выступило за его закрытие. Оно полагало просвещение своих крестьян вредным, поскольку оно могло подорвать их привилегии, и добилось того, что количество местных студентов обычно не превышало 5 человек.
Что касается практики крепостного права, то она была жестокой – пожалуй, даже жёстче, чем в России. Местное население было полностью бесправным, безграмотным, униженным и покорным7. В известной степени шведская оккупация была для них благом. Настроенная более либерально, чем местные бароны, шведская администрация хоть как-то смягчала крепостнический климат провинции.
Примечание 7. Нынешние власти Литвы, Латвии и Эстонии любят напоминать миру об «экслплоатации и угнетении» прибалтийских народов Россией или Советским Союзом. Между тем, именно благодаря царской России, которая отменила крепостничество в Остзейских провинциях на полвека раньше, чем у себя, они получили возможность развиваться и сохранить свою культуру. Конец примечания.
Первое предупреждение лифляндским дворянам сделал король Швеции и Польши Сигизмунд III, первым запустив механизм т.н. редукции, т.е. насильственого изъятия в пользу короны земель, доставшихся им ещё с незапамятных орденских времён. Король Густав II Адольф сделал все необходимые приготовления к тому, чтобы продолжить редукцию, но неожиданно пал в битве под Лютценом, и планы «пощипать» поместья лифляндцев были временно оставлены. В третий раз вопрос о редукции в Стокгольме был поднят при воинственном Карле Х Густаве в 1655 году, но пока в ограниченном масштабе: изъятию, с «учётом особенностей Лифляндии и на основе тщательного подхода», подлежали т.н. королевские и скотные дворы. В остальном же король успокоил лифляндцев и пообещал сохранить их привилегии в том виде, как они существовали ранее.
Из-за непрерывных войн и доминирующей роли дворянства в королевстве редукция всё время откладывалась, пока не наступили новые – абсолютистские – времена короля Карла XI. Поначалу молодой король вполне разрядил накалившуюся было обстановку, возхникшую в Лифляндии из-за слухов о возобновлении редукции. В 1678 году он направил лифляндским баронам и рыцарям послание, в котором однозначно заверил их, что не допустит, «чтобы им каким-либо образом чинили помехи при осуществлении отцовских прав на родовые имения». Король добавил, что не одобряет решения шведского риксдага о том, чтобы распространить редукцию на Прибалтику, тем более что решением того же риксдага от 1655 года было установлено, что в завоёванных провинциях должно принимать во внимание особенности местного законодательства и управления. Лифляндскому дворянству предлагалось не испытывать никаких опасений по поводу того, что Его Королевское Величество на вопрос о редукции имеет взгляды, идущие вразрез с интересами дворянства.
Чего стоили торжественные обещания шведского короля, показало время. Не прошло и двух лет с момента их дачи, как они были вероломно нарушены. В Стокгольме был созван риксдаг, специально посвящённый проведению в жизнь редукционных установок в Лифляндии. Самих лифляндцев в Стокгольм пригласить «забыли». Риксдаг постановил «редуцировать» у дворян земли, приобретённые не только во время нахождения провинции под шведской короной, но и родовые поместья, унаследованные от праотцов! Сам король был, мягко говоря, ошарашен таким радикализмом своих «ближних» подданных, а потому попытался смягчить его, уточнив, что редукции будут подлежать земли, благоприобретённые немецкими баронами уже при шведской администрации.
Что же заставило Карла XI отступиться от своих слов? Войны. Беспрерывные войны, которые начали вести ещё его предшественники на шведском троне и которые опустошили государственную казну. А между тем, великодержавные аппетиты шведов были удовлетворены далеко не полностью. Превратить Балтийское море в Шведское и полностью контролировать Европу – таковы были планы Стокгольма. Денег на исполнение этих «наполеоновских» планов катастрофически не хватало. Подданных короля уже обобрали как липку. Где же взять ещё средства? Все в Стокгольме показали пальцами на заморские провинции Лифляндию, Померанию, Бремен-Верден и Ингерманландию. Быстро создали комиссию из 12 комиссаров, поручили им изучить ситуацию в Прибалтике, составить списки и приступить к делу.
От обеспокоенных прибалтийских баронов в Стокгольм посыпались письма, запросы, просьбы и мольбы о послаблениях. В ответ они получали холодные разъяснения, что изъятие земель будет осуществляться согласно общим правилам, и только после этого можно будет вникать в ситуацию каждого отдельно взятого помещика и дворянства в целом. Метрополия старалась создать впечатление, что редукцию будут проводить аккуратно, осторожно и внимательно. И так бы оно, возможно, и случилось, если бы генерал-губернатором в Риге оставался дряхлый Кристер Хорн. Но Хорна убрали, обвинив в излишнем потворстве местным баронам, а на его место поставили Якоба Юхана Хастфера.
Я.Ю. Хастфер был совершенно иной фигурой – король знал, кого назначить генерал-губернатором в Лифляндию в такое ответственное время. Это был человек суровый, жестокий, и бесцеремонный. Он родился в Ревеле в старинной дворянской эстонской семье, в девятнадцатилетнем возрасте вступил в войско шведов простым мушкетёром, быстро сделал офицерскую карьеру и в тридцать с лишним лет уже имел чин полковника и командовал лейб-гвардейцами и драбантами короля – самым привилегированным подразделением в шведской армии. В 1686 году, заступая на пост лифляндского начальника, он не достиг ещё и сорока лет, имел высокий гражданский чин и звание генерал-лейтенанта от инфантерии.
Я.Ю. Хастфер войдёт в историю Лифляндии и Швеции как одна из мрачных фигур того времени. Даже шведские исследователи его деяний не могут удержаться от критических замечаний в его адрес. А. Фрюкселль описывает его как «чрезвычайно храброго в потасовках, но некомпетентного, грубого, высокомерного, лицемерного и эгоистичного в других делах» человека.
Хастфер сразу взял быка за рога и во вверенной ему провинции провёл сначала земельную ревизию. Единицей измерения площади в Лифляндии считался гак8. За 1 гак в Лифляндии испокон веков принимали участок, достаточной для прокормления одного землепашца с парой волов. Хастфера с двенадцатью комиссарами такая расплывчатая единица не устраивала, и скоро в провинции размеры гака были установлены точно. Среди землевладельцев возник ропот недовольства, они собрали свой съезд в Риге и направили королю просьбу о послаблениях при проведении редукции. Бывшие рыцари жаловались Карлу XI на несправедливую потерю родовых имений и «покорнейше» напоминали ему о своей верной службе и о королевском обещании от 10 мая 1678 года.
Примечание 8. Уж не у русских ли «одолжено» было это понятие? Конец примечания.
В Стокгольме это послание вызвало шок и недоумение. Как! Лифляндцы осмелились оспаривать решение короля и сомневаться в его честном слове! Разъяренный Карл XI потребовал от Риги представить ему список подписавших жалобу и список отсутствовавших на съезде дворян и распорядился изменить веками существовавший в Лифляндии и Эстонии порядок льготного наследования родовых имений. Хастфер взял тут же под козырёк. В результате, кроме ужесточения условий редукции лифляндское рыцарство ничего не добилось. Но недовольство действиями метрополии нарастало.
Год спустя бароны принимали запоздалую присягу Карлу XI и в полном составе собрались по этому случаю в Риге. Опять было выработано обращение в Стокгольм с той же целью: получить уступки в вопросе о редукции. Несмотря на то, что сам Хастфер редактировал послание к королю, реакция монарха и результат были аналогичными предыдущим. Король назвал действия лифляндски баронов неразумными, а самих их – неблагодарными за всё его «мудрое королевское попечительство о лифляндских подданных». Скоро последовало решение Государственного совета Швеции о том, чтобы распространить редукцию на все земли Лифляндии, включая и те, которые были приобретены до прихода в Прибалтику шведов. На каждое изъявление недовольства в Риге Стокгольм отвечал закручиванием гаек.
Пока король выигрывал этот раунд борьбы, но попытки лифляндских баронов умилостивить короля и смягчить условия редукции ещё продолжались. Новая такая попытка выдвинула в первые ряды борьбы не известного до сих пор барона Й.Р. Паткуля.
Рассматривая вопрос о редукции в исторической перспективе, следует упомянуть о том, что она, затронув в первую очередь интересы высшего слоя дворянства, была тесно увязана с абсолютистским курсом короля Карла XI. Во времена регентства при несовершеннолетнем Карле XI высшее дворянство Швеции стало пользоваться почти неограниченной властью. В этом смысле шведская элита общества действовала вполне ортодоксально и ничем не отличалась от высшей аристократии в других странах. Как только они чувствовали слабость человека на троне, они тут же пытались прибрать часть его полномочий к себе. И в России бояре пытались ограничить власть Ивана IV, а дворяне своими «кондициями» – полномочия императрицы Анны Иоанновны.
Карл XI, достигнув совершеннолетия, взял курс на восстановление утраченной власти. В этом вопросе он нашёл поддержку у своих крестьян, купечества и духовенства, выступавших застрельщиками при осуществлении королевской редукционной программы. Редукцию Карл XI, кроме намерения пополнить опустевшую казну, попутно использовал и как инструмент для укрепления королевскй власти.
Лифляндия была крепостнической провинцией, но в самой Швеции крепостничество было давно отменено, поэтому попытки некоторых шведских дворян перенести на родную почву опыт бесцеремонного и подчас жестокого обращения лифляндских баронов и рыцарей со своими крестьянами отрицательно сказывались на настроениях шведских низов метрополии. Они усматривали в этом ущемление своих пусть и огрниченных прав. «Подлые» слои шведского населения видели в баронах и рыцарях своих врагов, и короли умело пользовались этими настроениями в своих интересах.
В некотором историческом смысле редукция в Лифляндии носила прогрессивный характер, подрывая там устои феодализма. Для каждого же отдельно взятого помещика, рыцаря и барона она являлась величайшей несправедливостью, с которой мы можем лишь сравнить раскулачивание крестьян в Советском Союзе в 30-х гг. прошлого столетия. Как бы то ни было, но вопрос о проведении редукции в Лифляндии был завязан в крепкий узел, и все попытки заинтересованных сторон его развязать только ещё сильнее его затягивали.
Потомки ливонских рыцарей верой и правдой служили шведским королям с самого начала появления шведов в Прибалтике. Не был исключением и род Паткулей. Уже дед нашего героя – Йоханн Паткуль – в начале 17 столетия поступил на шведскую военную службу, но был вынужден бежать вместе со шведами в Стокгольм, когда поляки нанесли шведам пораджение и прогнали их из Лифляндии. С собой Йоханн Паткуль взял малолетнего сына Фридриха Вильгельма, которому было суждено увидеть свою родину много лет спустя, после того как войска короля Густава Адольфа вновь завоевали Ригу. Своё родовое имение в Кегельне (церковный приход Папендорф, между городами Вольмаром и Венденом) Фридрих Вильгельм нашёл разрушенным и разграбленным. Пока Паткули жили в Швеции, имение сменило нескольких владельцев, последним из которых был иезуитский патер.
Жить было не на что, и Фридрих Вильгельм пошёл по стопам отца, поступив к Густаву Адольфу в войско. Он прошёл с боями всю Германию, пока незадолго до своей гибели под Лютценом король не подтвердил его наследственные права на именье в Кегельне. В 1632 году ротмистр Паткуль вернулся домой, женился на Гертруде Цёге из рода Вайссенфельдов и стал «жить-поживать и добра наживать». Но с самого начала семейной жизни Фридриха Паткуля стали преследовать неудачи, имение стало предметов постоянных и непрерывных судебных исков и тяжб, и ему с трудом удавалось удерживаться наплаву. В своей округе Ф.В. Паткуль, однако, пользовался хорошей славой, слыл за «всеми любимого, честного, прямого и богобоязненного человека», и его даже избрали в ландраты9. Как всеми любимый, честный и богобоязненный человек не вылезал из судебных процессов, нам трудно понять. Е. Эрдманн, биограф Й.Р. Паткуля, и другие учёные считают, что сутяжничество в тогдашней Ливонии (и Швеции тоже) было обычным явлением.
Примечание 9. Ландраты занимались вопросами местного самоуправления. Конец примечания.
В 1646 году умерла жена, и Паткуль женился вторично на некоей Гертруде Хольстфер, ставшей матерью героя нашего повествования. Х. Хорнборг, финский историк шведского происхождения, пишет, что если принять за истину, что почти все баронские семьи Лифляндии, в силу жизненых условий, отличались дурными характерами и наклонностями, то род Хольстферов можно было считать типичным примером такого семейства. Буйный несдержанный нрав, упрямство, непостоянство, своеволие, надменность вместо чувства собственного достоинства, вероломство постоянно сопутствовали существованию Хольстферов. Родные братья второй жены Ф.В. Паткуля, Кристофер и Клаус (один сторонник шведов, другой – поляков), презрев кровное родство, не на жизнь, а на смерть боролись друг с другом. Яблоко недалеко откатилось от своей яблони – Гертруда №2 оказалась «крепким орешком», разгрызть который не удавалось ни новому мужу, ни соседям, ни властям.
Вторая жена Паткуля была типичной дочерью своего времени. Дом лифляндского барона-помещика образца начала восемнадцатого века состоял, как правило, из одной жилой комнаты, двух подсобных помещений, сеней, кухни и кладовой. Кафельные печи и кирпичная труба были далеко не у всех, так что топили по-чёрному. Неудивительно, что многим лифляндским баронам было не до образования своих детей. Гертруд Хольстфер научилась читать, но писать не могла, и этого было довольно. Она искренно любила своего мужа и была предана ему и телом и душой, народив за двадцать лет замужества целую дюжину детей. Интересы семьи, мужа и детей были для неё превыше всего.
В 1656 году для Лифляндии кончились короткие мирные времена и небо затянуло грозовыми облаками новой войны. Шведская армия вторглась на территорию Польско-литовского государства, и пока Карл Х Густав гонялся за неподатливыми поляками по всей их обширной стране, «тишайший» царь России Алексей Михайлович нарушил Столбовский (весьма унизительный и несправедливый для России) мир и вторгся со своим войском в Лифляндию. Оставляя за собой разрушения, пожары и брошенные населением хутора и поместья, русская армия взяла города Дюнабург, Дорпат и Кокенхусен и осадила Ригу. После шестинедельного противостояния под стенами города осаду пришлось снять. К зиме русские отошли на восток, оставив в завоёванных городах и крепостях небольшие гарнизоны, чтобы следующим летом нагрянуть в Ливонию снова.
Наступление русских кое-как отбили, но в октябре под стенами Риги появилось войско литовского гетмана Гонсевского. К этому времени шведская армия во главе с королём, так и не добившись окончательной победы над поляками, ушла воевать в Данию, и оголённая в который раз Лифляндия подверглась новому нашествия поляков и литовцев. Литовцам, как и русским, крепость оказалась не по зубам, но зато подчинённому гетману генералу Комаровскому удалось завоевать Роннебург и Венден. Скоро Комаровский направил свои отряды к Вольмару.
Верховный главнокомандующий шведскими войсками в Лифляндии граф Магнус Габриэль Делагарди (де ла Гарди), свояк короля, 5 марта 1657 года послал Ф.В. Паткулю письмо, в котором призывал барона, как доброго патриота, взять на себя полномочия по координации действий военных и гражданских властей в Вольмарской округе. В августе граф пишет Паткулю благодарственное письмо за усердие, проявленное им на этом посту, и посвящает в свои планы оборонительных действий против русских. К моменту появления пана Гонсевского в Лифляндии Ф.В. Паткуль находился в своём поместье и хотел вместе с семьёй отсидеться за неприступными стенами Риги, но, получив уведомление от генерала Адеркаса о том, что все пути к Риге перерезаны противником, поспешил укрыться в ближайшей крепости Вольмаре. Это решение оказалось роковым как для самого лантрата, так и для будущего его сына Йохана Рейнхольда.
Гарнизоном в Вольмаре командовал майор Якоб Спренгпорт, немец по происхождению, недавно получивший шведское дворянство. Силы осаждённых были настолько малочисленны, что Спренгпорту для обороны крепости пришлось привлечь всё мужское население города и укрывшихся за его стенами беженцев. Правда, у Спренгпорта был шанс усилить гарнизон за счёт отступавших под ударами поляков отрядов генерала Адеркаса и полковника Толя, но заносчивый и упрямый Спренгпорт отказался им воспользоваться, сославшись на скудость провианта в городе. Он отказался открыть ворота для Адеркаса и Толя и решил оборонять город в одиночку. Оскорблённые Адеркас и Толь удалились в сторону Пернау, а Вольмар остался один на один с многочисленным противником.
Скоро в городе начались повальные голод и болезни, малочисленный гарнизон Вольмара неуклонно таял, но всё ещё держался. Ф.В. Паткуль проявил большую настойчивость и волю для укрепления духа оборонявшихся, день и ночь торчал на стенах крепости и вместе со своими сыновьями-подростками помогал отбивать атаки литовцев. Через пять дней осады Спренгпорт созвал военный совет и объявил, что положение крепости безысходно: кончились провиант, топливо и вода, гарнизон понёс тяжёлые потери – осталось всего 103 человека, способных носить оружие. Противник готовился к генеральному штурму крепости, и отразить его не было почти никаких шансов. Если поляки ворвутся в город, они, по обычаям того времени, устроят резню и грабёж. Комаровский уже три раза предлагал капитуляцию на весьма почётных для шведов условиях. Спренгпортен предлагал сжечь город и отступить в саму цитадель, которую, по его мнению, защищать будет намного легче.
Совет граждан Вольмара отклонил план коменданта крепости и проголосовал за капитуляцию. 27 октября литовско-польский отряд вступил в город. Согласно условиям капитуляции, гарнизон оставлял в Вольмаре трёх офицеров в качестве заложников, всему отряду Спренгпорта предоставлялась возможность свободного выхода из крепости и организованного отступления к Ревелю со знамёнами, двумя полевыми пушками по десять зарядов для каждой, полным вооружением для солдат и офицеров, с дымящимися фитилями и пулями во рту10. Гражданскому населению гарантировалась неприкосновенность, помещикам – старые привилегии, полученные ещё из рук короля Сигизмунда III. В подтверждение этих гарантий поляки выдали всем т.н. salvaguardia – охранные грамоты. Для возвращения беженцев к местам своих поселений выделялся специальный охранный конвой. Поляки явно не хотели портить отношения с населением страны, которую они хотели вновь присоединить к Речи Посполитой, и демонстрировали максимум предупредительности и внимания к их нуждам.
Примечание 10. Согласно уставу шведского войска тех времён, мушкетёры шли в бой с пулями во рту, чтобы не лазить за ними в подсумки, держать их наготове и по команде сплюнуть их в дуло мушкета при перезаряжении. В данном случае условия капитуляции «с пулями во рту» свидетельствовали о том, что победители проявили по отношению к побеждённым великодушие и доверие. Конец примечания.
Между тем, выпущенный из города отряд Спренгпорта, вместо того чтобы двигаться к Ревелю, как это предписывалось условиями капитуляции, развернулся в сторону Пернау, чтобы соединиться с частями Делагарди. Возможно, это было разумным поступком с военной точки зрения, но для гражданского населения в Вольмаре это оказалось настоящей бедой. Возмущённые вероломством, с которым шведы нарушили условия капитуляции, поляки отменили все обещанные гарантии и взяли гражданское население Вольмара под охрану на правах заложников. Лантрат Ф.В. Паткуль с членами своей семьи надолго застрял в городе.
Поместье Паткулей оказалось в руках польских военных и подверглось систематическому разграблению. Восемь из его детей заболели чумой и в течение нескольких недель один за другим сошли в могилу. Та же участь выпала и на долю его слуг и домочадцев. Не было ни средств, ни сил, чтобы их похоронить. В городе нельзя было найти не только доски, из которых можно было бы сколотить гробы, но вообще не было ни кусочка дерева. Ф.В. Паткулю с трудом удалось получить разрешение поляков на посещение Кегельна и похоронить там умерших детей.
Поляки целых два года безраздельно господствовали в Лифляндии. Только Рига и Пернау – два маленьких островка – оставались во владении шведов. Австрийский кесарь выступил против Карла Х, и всем казалось, что господство шведов в Европе сломлено и что они больше никогда не появятся в прибалтийских пределах. Лифляндцы почувствовали себя брошенными своим королём и пребывали в большом смятении. Страна была разорена, и нужно было как-то налаживать жизнь. Население стояло перед дилеммой: покидать насиженные места и добираться до спасительной шведской территории или принимать присягу польскому королю. Оккупанты делали всё, чтобы правдой и неправдой убедить лифляндских баронов в том, что им следовало сделать выбор в пользу второго варианта.
В конце ноября поляки насильно собрали в местечке Хензельсхоф самых авторитетных в округе баронов и предложили им на выбор или подаваться в сторону Нарвы (в изгнание) и немедленно терять всё своё имущество и землю, или тут же принять присягу польскому королю. Ф.В. Паткуль и большинство его земляков предпочли остаться дома. После этого процесс приведения населения к присяге сдвинулся с места и принял массовый характер. Поляки организовывали свою администрацию и предложили Паткулю занять место председательствующего в местном суде. Скорее неволей, чем добровольно, Паткуль был вынужден согласиться, чтобы способствовать утверждению в провинции нового административного порядка.
Как пишет Х. Хорнборг, польское присутствие в Лифляндии, словно карточный домик, рухнуло в одночасье. Король закончил свои дела в Дании и убрал из Лифляндии слабого и нерешительного Делагарди, назначив новым генерал-губернатором энергичного шотландца графа Роберта Дугласа. 16 июля 1658 года Дуглас высадился в Риге, а уже 3 августа принудил польский гарнизон в Вольмаре к сдаче. В город вернулся печально известный майор Спренгпорт, виновный в бедах и лишениях волльмарцев, и, как ни в чём не бывало, занял пост его коменданта, в то время как Ф.В. Паткуль был арестован и переведен сначала в Ригу, а потом в Стокгольм для дознания и суда.
Паткулю предъявили обвинение в нарушении долга перед шведской короной, т.е. в измене, а двенадцать членов т.н. комиссариального суда занялись расследованием его «преступлений». С поляками сотрудничали многие, но к суду был привлечён лишь Паткуль. Почему? Тут явно не обошлось без интриг и доносов, кому-то было выгодно свалить всю вину за неудачи в войне на гражданское лицо, а самому уйти от наказания. Кому же это было выгодно? В первую очередь бездеятельному губернатору Делагарди, которого поочерёдно били то русские, то поляки с литовцами. Выгодно это было и вероломному и жестокосердному Якобу Спренгпорту, выслуживавшемуся перед новым – шведским – сувереном и давшему начало целой дворянской династии в Швеции. Но история не сохранила доказательств их вины в драме лифляндского барона Паткуля11.
Примечание 11. О. Шёгрен в своей книге «Йохан Рейнхольд Паткуль» приводит версию о том, что Ф.В. Паткуль во время сидения в крепости Волльмар якобы способствовал предательской капитуляции города литовцам, и ни слова не упоминает о подлом поступке её коменданта Спренгпорта. Это тем более маловероятно, что ни один биограф Паткуля, включая шведских, об этом не упоминает, а приводят факты, изложенные нами выше. О. Шёгрен в своей работе явно поставил задачу развенчать ореол, созданный вокруг имени лифляндца, и рисует его образ и поступки исключительно в чёрных тонах. Конец примечания.
Паткуль провёл в тюрьмах Стокгольма почти два года. За это время он претерпел бесчисленное множество допросов, очных ставок, судебных заседаний; чтобы оправдаться, ему пришлось писать многочисленные объяснения, просьбы, отписки и ходатайства. Медвежью услугу ему оказали польские парламентёры в Оливе, которые вели переговоры о мире со шведами и положительно характеризовали деятельность своего бывшего председателя суда в Вольмаре. В Риге допрашивали его супругу и предложили ей в помощь нанять адвоката.
– Я слишком бедна, чтобы пользоваться услугами адвоката, – с подчёркнутым достоинством заявила она суду. – Я обращаюсь за помощью к всевидящему Богу и опираюсь на полномочия, данные мне из стокгольмской тюрьмы мужем.
Показания Гертруды Паткуль были точными, ясными и исчерпывающими. В конце 1659 года ей разрешили навестить мужа в Стокгольме, где у неё родился сын, которого 27 июля 1660 года крестили в немецком приходе Св. Гертруды и нарекли именами Йоханн Рейнхольд.
После смерти Карла Х в феврале и заключения с поляками Оливского мира в апреле 1660 года суд предложил Паткулю написать прошение о помиловании, что он не замедлил сделать. Его не только отпустили домой, но и восстановили во всех правах и вернули имущество.
В октябре семья вернулась в Лифляндию и обнаружила, что у Кегельна был новый владелец. Не прошло и года с момента выезда супруги Паткуля в Стокгольм, как имение было передано в другие руки и не кому иному, как самому генерал-губернатору. Роберт Дуглас не пошевелил и пальцем, чтобы уступить недвижимость законному владельцу. Реституционная грамота, выданная Паткулю в Стокгольме правительством регента при несовершеннолетнем короле Карле XI – а роль регента исполнял знакомый нам «шведский Ришелье» граф де ла Гарди, оказалась для всесильного губернатора фикцией, и Паткуль начал с ним судиться. Дело дошло до суда Свеа – наивысшей судебной инстанции, и Паткулю пришлось снова ездить в Стокгольм, платить огромные издержки и снова доказывать, что лифляндский барон не принадлежит к отряду парнокопытных и жвачечных.
В 1662 году Дуглас почил в бозе, и его вдова предложида Паткулю мировую: она была согласна уступить Кегельн за 1 500 риксдалеров – сумму, которую якобы её супруг выложил за модернизацию и «улучшение построек» в имении. Погрязший в долгах ротмистр королевской армии был вынужден брать новые займы. В 1666 году он умер, оставив жене не до конца урегулированными финансовые трудности и четверых сыновей: Мефодия в возрасте 8, Йохана – чуть старше 5, Карла Фридриха – 4 и Георга Вильгельма (Юргена) – 2 или 3 лет12.
Примечание 12. Если принять во внимание трёх оставшихся от первого брака взрослых дочерей и восьми умерших детей при осаде Волльмара, то у ротмистра Ф.В. Паткуля было 15 детей. Конец примечания.
Кегельн дышал на ладан – хозяйство было подорвано войной и долгами, и содержать имение не было средств. Выход из создавшегося положения был найден в форме опекунства: имение сдано в аренду, а доходы с аренды шли на выплату долгов и содержание семейства, перебравшегося в соседний хутор Вайдау, которому принадлежали расположенный рядом с церковью трактир прихода Папендорф и доля от доходов с рыбной ловли. Это всё, на что могла рассчитывать Гертруда Паткуль после смерти мужа.
Опекуном четырёх сыновей мадам Паткуль был назначен ротмистр Отто Фридрих фон Фитинхоф, кузен Ф.В. Паткуля, местный богач и кредитор, обеспокоенный в первую очередь собственными доходами, а не благосостоянием бедной семьи Паткулей. Понятное дело, что отношения с опекуном у вдовы не сложились сразу: сказывался её независимый характер и неукротимый нрав, особенно развившийся после смерти мужа. Ещё более глубокую неприязнь вдова стала питать к арендатору Кегельна ротмистру фон Тизенхаузену, с которым она, по словам Фитинхофа, вступила в открытую войну. Она никак не могла примириться с тем, что в её родной Кегельн вселился чужой человек!
Гертруда Паткуль предъявила арендатору претензии на клочок земли с посевами ржи. Однажды она в сопровождении пяти батраков-поляков, вооружённых шпагами и пистолетами, появилась в Кегельне и учинила перед окнами Тизенхаузена настоящий дебош со стрельбой и руганью. Ротмистр счёл за благо не высовываться из дома, но на следующий день на хулиганские действия вдовы пожаловался пастору. Лучше бы он не делал этого! На очной ставке в пасторском доме разгневанная Паткульша заявила, что пусть Тизенхаузен «подавится её рожью», а её слуги всё равно «загонят ему пару пуль под кожу».
В следующие рейды в Кегельн она то вылавливала из пруда рыбу, то на ячменном поле срезала на корню весь урожай, то устраивала другие пакости Тизенхаузену, который был вынужден обратиться в Дорпатский суд и привлечь разбушевавшуюся вдову к ответственности. Но всё это для вдовы Паткуль было как с гуся вода, она продолжала терроризировать всю округу и даже покусилась на самого пастора Йоахима Карлштадта: ей не понравилась его проповедь, в которой тот пытался урезонить её и призвать к миру. В подпитом состоянии она нанесла короткий, но результативный визит в дом к служителю церкви и изрядно отколотила его вместе с женой и домочадцами. Во всех этих рейдах мадам Паткуль активное участие принимали её малолетние сыновья. Опекунскому совету она также доставляла массу хлопот своими претензиями и жалобами на то, что с арендованного поместья недостаточно получает прибыли.
Мы описываем все эти эскапады мадам Паткуль с одной только целью, а именно: показать, каковы были нравы в тогдашней Лифляндии, с кого подрастающие сыновья могли брать пример и от кого они получили такую наследственность. И Йоханн Рейнхольд, предмет нашего повествования, и его брат Карл сполна получили от матери и буйный, несдержанный, горячий темперамент, и дерзкий, колючий, вспыльчивый, гневливый характер, который им в будущем будет сильно вредить. Молодой Йоханн Рейнхольд в письме к своему опекуну как-то писал, что «ругань и проклятия льются из уст матери нескончаемым потоком и что своих детей посылает то к дьяволу, то на виселицу». Ужасное пожелание, пишет Е. Эрдманн, если вспомнить о том, как кончил свою жизнь автор этих строк.
Казалось бы, у такой грубой и полуграмотной женщины, как Гертруда Паткуль, далёкой от таких категорий, как учение, знания или благонравие, должно было вырасти потомство распущенных хулиганов и неисправимых лоботрясов13. Тем не менее, будучи вряд ли хорошей воспитательницей, она сумела снабдить их необходимыми знаниями и пустить в жизненное плавание с каким-то багажом. Особенно много получил Йоханн Рейнхольд, самый способный и ставший старшим после смерти Мефодия. В программу его домашнего обучения, согласно веяниям времени, мать включила в первую очередь теологию – науку, которой наш герой, несмотря на страстное увлечение политикой, будет владеть на профессиональном уровне. Естественно, много времени уделялось также родному немецкому языку. В частности, сын много занимался риторикой, которая в последующей карьере очень и очень ему пригодилась. Потом шли латынь, французский и шведский языки, которыми Йоханн Рейнхольд тоже овладел в совершенстве. Не последнее место в обучении молодого барона занимали также история, география, математика, логика, основы этики. Так что наш герой не мог пожаловаться на свою мать: несмотря на бедность и скудость средств, она дала ему если не отличное, то вполне приличное образование.
Примечание 13. Старший брат Мефодий в возрасте 14 лет поступил на военную службу к голландцам и вскоре там по неизвестным причинам умер. Средний Карл Фридрих пошёл служить в шведскую армию, где в составе лифляндского полка прошёл сначала капралом, потом квартирмейстером неудачную прусскую кампанию, отличился в боях, получил чин корнета, по болезни вышел в отставку и в возрасте 18 лет женился. Младший Юрген тоже стал военным, смолоду служил военным – сначала в Лифляндии, потом в Германии – и в 1688 году был застрелен в Гамбурге на дуэли. Конец примечания.
В 1675 году фрау Паткуль вышла вторично замуж за отставного шведского ротмистра Хайнриха Мюллера (в шведском варианте Мёллер), успевшего прослужить и в польской, и в русско-царской армии. Спустя два года после женитьбы Мюллер взял на себя управление опустевшим хутором Вайдау.
К этому времени Йоханн Рейнхольд, сразу после конфирмации, вслед за братьями, в возрасте 17 лет покинул дом и отправился учиться в Германию. О его учёбе в Германии известно очень мало: в июле 1677 года он записался в Кильский университет, известный своими теологическими изысканиями. Кроме того, Паткуль начал заниматься фехтованием, о чём он сделал собственноручную запись в журнале учителя фехтования 17 сентября 1677 года. И это всё, если не считать, что его современник и восторженный поклонник Кристьян Кельх называет лифляндца прилежным студентом. Он писал, что прилежный студент сосредоточился в основном на языках и юриспруденции и что во время учёбы он много путешествовал по Германии. Впрочем, последнее сомнительно, ибо для путешествий у Паткуля вряд ли было достаточно средств. Опекун Фитиннгхоф посылал ему в Киль небольшие суммы, так как экономическое положение семьи всё ещё было не слишком хорошим.
В 1680 году Паткуль возвратился из Германии домой и, будучи совершеннолетним, занялся оформлением на себя своей собственности, состоявшей из шести отцовских поместий в приходе Папендорф: в уже упомянутом Кегельне, затем в Подземе, Бальтемойзе, Розенблатте, Фиттингхофе и Вайдау. Согласно закону, Паткуль мог претендовать лишь на одну треть этой собственности, но как старший брат решил взять управление всей собственностью на себя и исключить из наследства как младших братьев Карла и Юргена, так и сводных трёх сестёр от первого брака отца. Он был настоящим сыном своей матушки, и в его жилах преобладала кровь Хольстферов, а не Паткулей.
Сначала надо было получить полный отчёт об управлении собственностью от ненавистного опекуна Фитингхофа. Выяснилось, что документация велась опекуном с большими нарушениями, и Паткуль подал на него жалобу генерал-губернатору Кристеру Хорну. Фитингхоф, без зазрения совести пользовавшийся безграмотностью Гертруд Паткуль, был неприятно удивлён упорством и юридическими знаниями её сына и занял круговую оборону. Коса нашла на камень. Разгорячённый Паткуль во время очередного съезда рыцарства вызвал дядю на дуэль. Случилось это в общественном месте, в пивной, при большом стечении народа. Такое неуважение к старшим шокировало присутствовавшее общество, и генерал-губернатору пришлось привлечь Паткуля к ответственности, наложив на него штраф.
Паткуль заключил соглашение с братьями и сёстрами о выдаче им компенсации за уступленную долю в наследстве отца. Сёстры и Юрген в общем-то не возражали против предложенных им условиях, но Карл выступил с категорическим протестом, полагая, что старший брат его обманывает. Он заявил, что соглашение, предусмаривавшее выплату компенсации за отказ от наследства отца по частям, нарушало его права, и потребовал удовлетворения. Йоханн Рейнхольд претензии брата отвергал. Вспыхнула вражда, перешедшая в открытое противостояние, которое могло бы сравниться лишь с вышеописанной войной между их предками по матери, братьями Хольстфер. Карл, уступавший брату и в уме и в знаниях, не уступал ему ни в чём другом, он был сыном своей матери и вёл себя вызывающе дерзко и эмоционально. То он вызывал Йоханна на дуэль, то устраивал засады, то во всеуслышание грозил его убить и, кажется, даже нанимал для этих целей наёмного убийцу. В конце концов, Йоханну Рейнхольду надоело прятаться от братца, и он с помощью друзей и знакомых вступил с ним в переговоры и заключил новое соглашение, устроившее обе стороны. После этого борьба на какое-то время прекратилась, но последствия неприязненных отношений с Карлом через несколько лет отзовутся и доставят Йохану Рейнхольду массу неприятностей.
Вступление в имущественные права стоило Йохану Рейнхольду больших расходов, бесконечные судебные тяжбы с опекуном (подряд три процесса) и братом тоже стоили не дёшево. Рассмотрение дела переносилось в Стокгольм, и ему пришлось туда не раз ездить и хлопотать о благополучном исходе.
Тяжба с Фитингхофом закончилась, кажется, не в пользу Паткуля, конца её не было видно, и о судьбе её может знать лишь богиня Клио, если ей вообще было дело до такой мелочи. Чтобы расплатиться с долгами, часть приобретённой недвижимости Йохану Рейнхольду пришлось заложить. Впрочем, юный барон не унывал, он был не из тех, кто пасует перед трудностями и опасностями. Он смело смотрел жизни в лицо и, кажется, даже сам искал их. Паткуль, ассистируемый неутоммой матушкой, с большим энтузиазмом ввязывался в судебные разбирательства, которые так любил его батюшка и которые были так типичны для Лифляндии того времени.
В ходе процесса с опекуном раскрылась неприятная и болезненная для самолюбия Паткуля вольмарская история с отцом: фон Фитингхоф в пылу гнева и злости, не найдя весомых аргументов против оппонента, как-то кинул ему в лицо обвинение в том, что тот является сыном предателя. Это, конечно, был удар ниже пояса, и простить такое Паткули не могли и не умели. Напоминание о тяжкой участи отца вряд ли способствовало формированию у Йохана Рейнхольда особого пиетета к стокгольмским чиновным людям и, в особенности, к королевской власти. Такая обида не прощается и до поры до времени тлеет в душе негасимой искоркой, чтобы потом, при других обстоятельствах, вспыхнуть ярким непримиримым пламенем ненависти. Несправедливое обращение с отцом навсегда повисло тяжёлой тенью над жизненным небосводом Паткуля.
В остальном жизнь молодого барона и новоявленного собственника протекала в русле установившихся традиций и обычаев: визиты к соседям, посещение церковных служб, сходки в пивных, веселое времяпровождение в обществе сверстников в свободное время, спорадические занятия хозяйством. И, разумеется, судебные тяжбы! Даже на фоне того сутяжного времени Йоханн Рейнхольд Паткуль резко выделяется страстью к судебным процессам – видно, ему не терпелось опробировать на практике приобретённые правовые знания.
Ещё не кончилась тяжба с опекуном и братом, как Паткуль втягивается в новое скандальное дело, ярко характеризующее феодальные нравы лифляндского общества конца семнадцатого века. Эбба План, служанка Паткуля, в 1682 году, не испросив разрешения господина, обручилась с портным Михелем Фоссом. Когда барон узнал об этом, он самым жестоким образом избил девушку и запретил ей выходить замуж. Тогда Эбба сбежала в Папендорф, чтобы вместе с женихом искать защиту у пастора Баума. До венчания дело не дошло, потому что Паткуль потребовал от пастора вернуть ему обратно «его собственность», и пастор Баум ничего не мог с этим поделать – барон находился в своём праве. Эббу вернули, но не одну: Паткуль приказал схватить также и Фосса, доставить его в Кегельн, заковать в цепи и хорошенько наказать обоих.
Пастор Баум пожаловался генерал-губернатору, тот передал жалобу в суд и послал освобождённого к тому времени Фосса к Паткулю с приказом вернуть ему отобранные при аресте вещи. (Заметим, что по поводу жестокого обращения с Эббой План генерал-губернатор и пальцем не повёл). И что же лифляндский барон Паткуль? Паткуль приказал связать Фосса по рукам и ногам и собственноручно избил несчастного жениха так, что тот после этого харкал кровью. На охранную грамоту губернатора он просто наплевал.
Фосс, отчаявшись найти справедливость у лифляндских властей, обратился за помощью к королю. Забегая вперёд, скажем, что таких обращений с его стороны было в общей сложности три, король приказывал разобраться, суды «разбирались», но дело тянулось аж до 1693 года, когда, наконец, суд в Пернау приговорил Паткуля к штрафу в пользу пострадавшего в размере 100 риксдалеров, обязал его вернуть отобранные у Фосса 11 лет тому назад вещи и заплатить судебные издержки. Напрасные усилия! Паткуля уже не было в пределах шведского королевства - он находился в бегах в соседней Курляндии.
Е. Эрдманн оправдывает своего героя, ссылаясь на существовавшие в то время нравы и обычаи. «По отношению к своим подданным он не испытывал никаких гуманных или социальных обязательств», – пишет он и продолжает: – «Это не является какой-либо специфической чертой характера Паткуля, а показывает его как сына своего времени». Время, конечно, было жестокое, но не все же помещики были такими сынами своей эпохи. Именно специфические черты характера Паткуля – вспыльчивость, дерзость, гневливость – делают его не совсем обычным представителем класса лифляндских феодалов.
При всей своей активности и занятости публичной жизнью, Паткуль, однако, не бросает занятий по самостоятельному расширению своего кругозора и углублению полученных в Германии знаний. В отличие от своих сверстников, он много читает, в его библиотеке появляются книги по юриспруденции и религии, по военному праву и истории, по языкам и естественным наукам, по медицине и сельскому хозяйству. Он завязывает знакомство с папендорфским пастором Людекусом, и, несмотря на разницу в их возрасте, характере и наклонностях, знакомство это перерастает в прочную дружбу. Через несколько лет пастор Людекус станет чуть ли не единственным и самым стойким его политическим единомышленником и разделит с молодым Паткулем все тяготы этого единомыслия.
В эти предгрозовые годы незаурядная личность, яркий характер и глубокая осведомлённость Паткуля во многих отраслях знаний становятся предметом широкой известности в округе и за её пределами. Эта популярность поможет ему потом выдвинуться в первые ряды лифляндского дворянства и возглавить борьбу со Стокгольмом за отмену редукции.
Е. Эрдман пишет, что если вспомнить о жизненном пути Паткуля, то вызовет удивление, как бездумно растрачивал он в юности свои задатки и таланты на всякие недостойные его умственного уровня судебные тяжбы, мелочные ссоры и постыдные потасовки. Немецкий биограф полагает, что Паткуль мог бы достичь невиданных высот в своей жизненной карьере, будь он более целеустремлён в самом начале своего пути. Возможно, что так оно и есть, и Эрдман прав в своём предположении. Но тогда Паткуль не был бы той колоритной исторической фигурой, тем неистовым лифляндцем, который поставил перед собой почти нереальную задачу, трагически склонив под её тяжестью свою голову на плахе, но до конца оставшись верным своему долгу и призванию.
Сохранился портрет Паткуля, относящийся к этому времени. Он сделан примерно в 1692 году на обратной стороне игральной карты и изображает голову Паткуля. На нас смотрит одухотворённое, мужественное, но бледное воодушевлённое лицо ещё молодого мужчины (Паткулю в это время было 32 года). Ярко выраженный подбородок, прямой узкий нос, голубые строгие и пытливые глаза, покрытые темнорусыми густыми бровями, и небольшие тонкие усики придают всему облику барона неподражаемую дерзость и привлекательность.
Паткуль неуклонно шёл к банкротству: ни заложенные имения, ни доходы с Кегельна – ничто не могло покрыть его долгов, выросших вместе с унаследованными от отца долгами до рекордной суммы в 18 тысяч риксдалеров. В роли спасителя выступил Йоханн Даниэль Ройтер, любекский купец, обогатившийся на торговле лифляндским зерном, а потом и сам занявшийся сельским хозяйством. Всем был известен его особняк на рижской улице Маршталльштрассе с фронтоном, украшенным именным шифром, – особняк, простоявший до времён первой мировой войны. Ройтер по рекомендации губернатора Хастфера в 1691 году за особые заслуги перед шведской короной получил дворянство, и был самым могущественным магнатом в Прибалтике. Карл XI, которому высшее дворянство присвоило кличку «крестьянского короля», чтобы ослабить оппозицию из числа лифляндского рыцарства, избрал политику «облагораживания» про-шведски настроенных патрициев Лифляндии, чтобы найти в них твёрдую опору в будущем.
Большой любовью у баронов «торгаш» Ройтер не пользовался, но деньги у него одалживали, а он им не отказыал. И это было главное, что в нём притягивало. Уже в 1684 году Паткуль заложил Ройтеру Кегельн за 5 тысяч риксдалеров. Когда Паткуль находился в Стокгольме по делу опекунства, Ройтер прекратил выплату ему денег, сославшись на то, что ввиду предстоящей редукции Паткуль вряд ли имел право закладывать своё имение. Процентщик рекомендовал барону заручиться именным королевским подтверждением на залог. Трудно сказать, как Паткулю удалось получить от короля разрешение на залог имения, но известно только, что деньги от Ройтера скоро стали поступать снова.
Таков был Паткуль, умевший добиваться своих целей и способный находить поддержку у сильных мира, когда было нужно. Кроме упрямства и упорства в достижении поставленных целей, надо было обладать каким-то неотразимым магнетизмом и обаянием, способным внушать доверие. Судя по всему, Паткуль в совершенстве владел способностями располагать к себе людей и добиваться от них того, что ему было нужно.
Брат Карл время от времени напоминал о себе требованиями ускорить выплату положенной ему компенсации, и Паткуль был вынужден снова и снова обращаться к Ройтеру за деньгами. В 1686 году его долг перед купцом достиг 10 тысяч риксдалеров, а Карл не получил и половины того, что полагалось ему по мировому соглашению. В воздухе постоянно носились слухи о скорой редукции, и Ройтер решил больше не рисковать, прекратив давать Йоханну Рейнхольду деньги в долг. Отсутствие возможности продолжать выплату Карлу денег лишь увеличило и без того глубокую пропасть, разделившую братьев. Ссылку Йохана Рейнхольда на предстоящую редукцию Карл воспринимал как «лапшу на уши». К тому же у Карла сгорело от пожара именье, и он настойчиво требовал денег. С большим трудом Йоханн Рейнхольд уговорил Ройтера одолжить ему 2 тысячи риксдалеров, чтобы откупиться от брата.
Настало время серьёзно подумать о хлебе насущном. Вспомнив о своём юридическом образовании, Паткуль подал прошение на занятие места асессора в Дорптском суде. Суд решил, однако, дать ему более высокую должность и запросил на этот счёт королевскую санкцию. Пока шло время, Паткуль передумал идти по юридической линии. Он решил следовать традиции своего рода и поступил в армию. Благодаря активной поддержке Хастфера, он получил чин капитана в эстонском пехотном полку (впоследствии полк имени Хастфера). Обстоятельства сближения Паткуля с генерал-губернатором остаются за скобками истории, не исключено, что Паткуль где-то и когда-то произвёл на Хастфера благоприятное впечатление. Возможно, за него замолвил словечко влиятельный Ройтер, который, кстати, опять снабдил молодого капитана деньгами на обзаведение обмундирования и другого офицерского «хозяйства». И Паткуль переезжает в Ригу – город с надменными чиновниками и купцами-толстосумами, который он не любил и никогда не полюбит.
В 1688 году скончался отчим Хайнрих Мюллер, оставшийся должным пасынку 4,5 тысячи риксдалеров. Наличных средств у родственников Мюллера не оказалось, и опекунский совет предложил Йохану Рейнхольду в счёт этого долга получить родовое имение умершего в Линдене. Паткуль, несмотря на стеснённое финансовое положение, «из должного уважения» к матери передаёт Линденхоф в её пожизненное владение, одновременно отказываясь от получения процентов с долга Мюллера. «Это был, несомненно, красивый жест со стороны обычно жадного до денег человека», – замечает Х. Хорнборг в своей биографии Паткуля.
Итак, Йоханн Рейнхард Паткуль, самый молодой капитан шведской армии в Лифляндии, начинает свою новую жизнь в Риге. Читатель уже заранее предвкушает новые трудности для героя и на армейском поприще, и не ошибётся: спокойная жизнь не по нему. Там, где Паткуль, вспыхивают страсти, воздух наполняется шумом бури, запахами грозы и раскатами грома. Соблюдать дисциплину, уважать начальство, подчиняться ему – разве можно такое представить у вновь испечённого офицера? Крут по отношению к подчинённым, полон иронии и сознания превосходства по отношению к равным по званию и к начальству – вот модель его поведения в армии. Из русской истории мы знаем, что высокомерие, надменность всегда были отличительными чертами прибалтийских немцев, но теперь мы знаем, что эти черты проявлялись не только по отношению к представителям «лапотной» России. Конфликты с окружением начались у Паткуля с первых же дней службы, но о них мы поговорим потом, а пока обратимся к более приятным вещам – любви, не такой уж частой гостье в доме Паткуля.
В Риге Йоханн Рейнхольд стал снимать квартиру в доме королевского рентмейстера Конрада Лангхара, которого незадолго до этого возвели в дворянство и присвоили фамилию фон Линденштерн. Он пользовался у Линденштернов полным пансионом и благосклонностью старшей дочери Гертруды14. Ничто человеческое капитану шведской армии было не чуждо, и он отчаянно влюбился в Гертруду и, возможно, женился бы на ней, если бы иначе сложились обстоятельства. Гертруда Линденштерн отличалась сильным ровным характером и большой привязанностью и верностью по отношению к Паткулю. Чтобы спасти любимого от угрожавшей ему опасности, она, не задумываясь, шла на риск. Когда он в 1694 году отъехал по делам в Стокгольм, то она часто писала ему нежные письма, на которые Паткуль в самых нежных тонах отвечал ей.
Примечание 14. Если вспомнить церковь, в которой крестился наш герой, имя первой жены отца, имя матери, а теперь – любимой девушки, то невольно закрадывается мысль о какой-то странной мистификации. Конец примечания.
В Риге ползли слухи, что тёплые чувства к Гертруде испытывал ещё один мужчина, носивший фамилию… Хастфер. Да-да, воздыхателем юной рентмейстерской дочки был не кто иной, как сам генерал-губернатор Лифляндии. Это ещё одна ниточка, странно связавшая барона Паткуля с человеком, сыгравшим в его судьбе не последнюю роль. Согласно более поздним слухам, Гертруд фон Линденштерн генерал-губернатору предпочла капитана – отсюда та неприязнь, которая возникла потом между обоими влюблёнными. О превратностях этого любовного треугольника известно очень мало. Последнее прямое упоминание об этом мы находим уже после смерти Паткуля, в воспоминаниях шведского пастора Хагена, причастившего его накануне казни. Затронув в разговоре имя Хастфера, Паткуль якобы сказал Хагену: «Поскольку мы с ним разошлись из-за одной особы женского пола, которую оба любили, то он начал меня с того же часа преследовать и стал самым ярым моим врагом в лифляндском деле».
Паткуль был искусным мистификатором, но вряд ли он занимался этим искусством за несколько часов до смерти. Так что в данном случае ему, пожалуй, можно верить.
Но вернёмся к армейской службе Паткуля.
Где-то через год, осенью 1688 года, его подчинённый лейтенант Вэссман заявил на своего начальника в трибунал жалобу. Согласно показаниям лейтенанта, тот грубо нарушал устав службы, избивал рядовых солдат и задерживал им жалованье. Жалобу лейтенанта подписала чуть ли не вся рота Паткуля. Но Паткуль нисколько не пострадал: в шведской армии была жёсткая дисциплина, действия Вэссмана трибунал расценил как групповое неповиновение, чуть ли не бунт и строго осудил его. Если Паткуль радовался такому исходу, то не долго: скоро он сам окажется в положении Вэссмана и узнает всю глубину унижения, в которое поставит его служба.
Полковник Йоханн фон Кампенхаузен, командовавший эстонским полком, с самого начала был против кандидатуры Паткуля на должность командира роты, но был вынужден уступить под нажимом всесильного патрона полка генерал-губернатора Хастфера. Поведение капитана не вызывало у полковника приятных эмоций, и к лету 1689 года между ними произошло первое открытое столкновение. Немец фон Кампенхаузен, родившийся в Швеции и получивший дворянство всего лишь в каком-то 1675 году, в глазах потомственного рыцаря Паткуля был выскочкой и плебеем. Не будучи обременённым сдержанностью, Паткуль открыто высказывал своё презительное отношение к начальнику. Кампенхаузен, со своей стороны, тоже делал всё, чтобы служба капитану не казалась мёдом.
В конце концов, Паткуль не выдержал и подал на Кампенхаузена жалобу исполнявшему обязанности губернатора барону Эрику Соопу (Хастфер был в отлучке). В жалобе командир роты написал, что подвергается со стороны командира полка несправедливому преследованию, и что если ему и дальше придётся терпеть такое положение, то считает дальнейшее служение королю несовместимым с честью. Вице-губернатор Сооп был бледной фигурой на фоне своего начальника Хастфера. Робкий, осторожный администратор, он, судя по всему, не принял никаких радикальных мер по жалобе Паткуля, и положил её под сукно. Дело затягивалось и покрывалось пылью. Чем бы всё это закончилось, сказать трудно, но тут события вокруг Паткуля развернулись таким образом, что столкновение с Кампенхаузеном отступило на задний план. Паткуль стоял на пороге большой политики и уже больше не принадлежал самому себе. Политика оказалась его настоящим призванием.
«Компетентный и проницательный, бесцеремонный, беззастенчивый и неустрашимый, ловкий стилист и учёный юрист, полный неиссякаемой энергии и активности, упрямо цепляющийся за всё, что считал правым или целесообразным, он был словно создан для захватывающих и опасных игр большой политики», – пишет Х. Хорнборг в своей книге «Заговорщик Йоханн Рейнхольд Паткуль» и замечает, что внешним толчком для новой и последней страсти лифляндца в первую очередь послужили постоянная неустроенность жизни, надвигающаяся редукция имений и несправедливое отношение шведов к отцу.