Глава 1
Разведчик-писатель
Карьеру в разведке я завершил в строгом соответствии с воинским уставом, то бишь, по исполнении 55 лет и с достаточной для полноценной пенсии выслугой лет. Работа в разведке стала моей школой жизни. Я благодарен судьбе за то, что она позволила мне соприкоснуться с интересной и полезной для страны сферой деятельности, икоторая оставила у меня самые приятные воспоминания. Я прошёл все стадии работы в Управлении «С», связанные с подбором, подготовкой, выводом за границу и руководством разведчиками-нелегалами; вёл преподавание шведского языка для слушателей Краснознамённого института ПГУ; получил богатый опыт работы с иностранцами в ходе загранкомандировок в Данию, Швецию и на Шпицберген, а также в качестве офицера связи управления «ВС» в процессе взаимодействия с разведывательными резидентурами европейских стран в Москве.
Конечно, расставание со Службой явилось достаточно серьёзным психологическим рубежом, но увольнение прошло на удивление просто, легко и буднично. Скромный «выпивон с закусоном» с приглашением самых близких товарищей, вручение грамоты директором СВР, и вот ты, сдав пропуск и служебное удостоверение, выходишь за пределы Ясеневского комплекса совершенно свободным человеком.
Жизнь пенсионера, наряду с безмятежным детством, пожалуй, одна из лучших её составляющих. Это я почувствовал, как только стал делать самостоятельные шаги в новой жизни. Спи, сколько хочешь, делай, что нравится, планируй день или неделю без оглядки на начальство, устанавливай удобный режим суток, отчитывайся только перед своей совестью и моралью, – это немало для человека, привыкшего действовать в строгих уставных рамках и при жёстких ограничениях. Конечно, всё это предполагает наличие достойного уровня материального обеспечения. И такой уровень обеспечивала мне пенсия.
Сидеть без дела я не собирался. Поначалу были поползновения попробовать свои силы в сфере бизнеса, который в эти лихие 90-е годы был сугубо «краснопиджачным», невыносимо диким и предстал передо мной в своём неприглядном виде. После некоторых неудачных попыток «продать» свои языковые знания и опыт я понял, что эта сфера деятельности была не для меня, и я решил заняться исключительно писательским делом. Прошлый опыт работы предоставлял мне в этом отношении широкое поле деятельности, и я с увлечением приник сначала к пишущей машинке, а потом – к персональному компьютеру.
Как и многие начинающие писатели, я решил писать о том, что было мне хорошо знакомо, и в чём я профессионально разбирался. Ещё накануне увольнения вышла книга «Иуда из Ясенева», потом последовали «Перебежчик», «Шпион жизни» и «Шпион смерти». Первые пробы «каретки» и «клавы» оказались вполне ободряющими, хотя с позиций нынешнего дня я оцениваю эти книги на «троечку».
Книжная клумба страны тогда засаживалась ещё редкими цветочками типа ромашек и незабудок, народ только приступал к своим литературным опытам, тема разведки в литературе только начинала разрабатываться, так что обстановка для начинающего разведчика-писателя складывалась вполне благоприятно. Некоторые проблемы стали возникать позже, на этапе работы писателя-разведчика69.
Примечание 69. В понимание этих двух определений я вкладываю следующую разницу: разведчик-писатель – это первая стадия превращения сотрудника разведки в писателя, в то время как писатель-разведчик – это уже более-менее признанный писатель, который в прошлом работал в разведке. Конец примечания.
Сейчас все пишут. Такое теперь время. Читателей всё меньше и меньше, а писателей – всё больше и больше. Скоро вся страна станет писателями, и известный анекдот про чукчу станет реальностью. Когда такое время наступит, – а динамика публикаций это убедительно доказывает, – то тиражи книг вполне можно будет ограничить одним экземпляром. Написал книжку, издал – и на полку. Для себя. Остальным просто будет недосуг читать книги других.
И я тоже пишу – с 1995 года. Можно сказать, был в числе первых того либерального времени, берущего начало от неудавшейся перестройки. Толчок к тому, чтобы отображать мысли на бумаге, был дан распадом Советского Союза. Технически я для писательства был вполне подготовлен. На службе в разведке мне пришлось писать «оперы» – оперативные отчёты о проделанной работе. Поскольку машинисток на всех сочинителей никогда не хватало, а время отправления почты из резидентуры поджимало, и нужно было успеть порадовать московское начальство своими подвигами на чужой территории, то пришлось освоить пишущую машинку и класть на бумагу созревавший по ходу печатания документ. «Necessity is the mother of invention», – говорят англичане, что в переводе на русский означает «Нужда прижмёт – сам всё сделаешь».
Находясь на Шпицбергене, я узнал о распаде страны, и мне захотелось рассказать о наболевшем: о разочаровании синильным руководством страны, доведшим страну «до ручки», об охватившем экономику страны кризисе и обнищании населения, о подмене наших традиционных ценностей какими-то европейскими. Хотелось также рассказать современникам о том, чем в общих чертах занималась советская разведка, и что её сотрудники делали всё для того, чтобы страна нормально развивалась, и не мы были виноваты в том, что она развалилась.
И я сел за свою первую книгу под названием «Иуда из Ясенева» – повесть о моих молодых годах в разведке и о предателе О. Гордиевском. Заглавие было подсказано моим «крёстным отцом» в писательском ремесле, добрым и внимательным Виталием Геннадиевичем Чернявским (1920-2005), разведчиком старшего поколения, перешедшим потом на административную работу и в журналистику. Название книги было настолько же удачным, насколько сомнительным в смысле правописания, потому что согласно правилам грамматики «Ясенево» не склоняется, но «Иуда из Ясенево» как-то коробило и глаз, и ухо. Решили всё-таки «Ясенево» склонять по падежам.
Перед написанием в 1995 году «Иуды», я не думал продолжать заниматься писательской работой. Но потом как-то незаметно для самого себя сел за другую книгу, за третью, за четвёртую… Так и пошло.
* * *
К 1996 году появилась заманчивая перспектива попробовать себя на поприще провинциального жителя города Всеволожска и заняться писательством. Мы с женой стали готовиться к переезду в Ленинградскую область, где подруга жены по инязу Елена вместе со своим мужем Игорем Рожновым готовили почву для нашей акклиматизации. Нам удалось вполне удачно продать свою кооперативную квартиру в Коньково и подыскать домик-полуфабрикат во Всеволожске. После его покупки остались деньги, на которые удалось поменять крышу и сделать внутреннюю отделку дома.
Районный центр Всеволожск находится в десятке километров от Петербурга. Через него проходит знаменитая Дорога жизни и небольшая речка Лубья. Восточная его часть застроена деревянными старыми дачами, пользовавшимися большой популярностью у петербургской интеллигенции и чиновников. Почти все они к моменту нашего приезда пришли в ветхое состояние. Их владельцы находились в преклонном возрасте, а дети и внуки большого интереса к их сохранению не проявляли. Дачи в массовом порядке скупались «новыми русскими», сносились и уступали место виллам и коттеджам, старательно укрываемым от постороннего взгляда высокими заборами.
Дом на Лубянской, 23, Всеволжск
Перед нашими окнами располагался целый квартал домиков, принадлежавших когда-то пионерскому лагерю. Часть участков вместе с домиками по периметру лагеря была куплена и застроена новыми хозяевами жизни, а домики внутри квартала были либо разобраны, либо сожжены. Первые пару лет мы гуляли по территории бывшего лагеря и собирали там грибы.
Во Всеволожске появилось несколько предприимчивых ребят, которые скупали по дешёвке земельные участки, возводили на них коттеджи-полуфабрикаты и с выгодой их продавали. Именно такой коттедж, похожий на финский домик, и стал нашим новым жилищем. Второй его этаж так и остался не отремонтированным и использовался нами в качестве места для летнего отдыха. Дом располагался на Лубянской улице, что потом служило поводом для шуток нашим знакомым, знающим о моём прошлом месте работы. Впрочем, улица должна была бы называться Лубьянской, поскольку её название происходило от протекающей рядом речки Лубьи.
В первые же дни пребывания мы стали предметом опеки местной жительницы, вернее, ленинградки, проживавшей в летний сезон в своей Всеволожской даче. При покупке продуктов в местном магазинчике на меня обратила внимание одна пожилая покупательница и стала тут же давать мне советы, какие продукты следовало покупать и в каких торговых точках городка.
– Я беру над вами шефство, – торжественно заявила она и с этого момента стала неуклонно выполнять взятое на себя обязательство.
Она назвалась Риммой Лазаревной и быстро подружилась со мной и моей женой. Нужно признать, что её помощь была ненавязчивой, но всегда полезной и необходимой. Наши дружеские связи упрочились на почве общих с женой садоводческих увлечений и «собачьих» дел. Римма Лазаревна занималась также и огородничеством и щедро делилась с нами выращенными продуктами.
Врач по профессии, Римма Лазаревна была осколком той старой питерской интеллигенции, которая либо сгинула в репрессиях тридцатых годов, либо вымерла во время блокады Ленинграда. Она была настоящим продуктом советской эпохи, человеком, преданным своему делу и стране, а в основе её мировоззрения была русская культура. Она как будто сошла со страниц книги «Воспоминания» советского историка-востоковеда Игоря Михайловича Дьяконова (1915-1999), описывающего Ленинград 20-40-х годов прошлого века.
Человек честный, она и в других людях не предполагала нечестность.
Как-то она встретила прогуливавших своих собак жену и нашу соседку Лену Хвостовскую. Речь зашла о Чубайсе, и Хвостовская охарактеризовала его словами, которыми называла вся страна – жулик.
– Леночка, как вы можете! – возмутилась Римма Лазаревна. – Это честный человек. У него нет денег, он даже дивиденды по ваучерам не может оплатить.
Она рассказала нам одну трогательную истории, связанную со своей эвакуацией из осаждённого города. По пути следования в эвакуацию, во время остановки на какой-то железнодорожной станции, мать послала её, семи– или восьмилетнюю девочку, купить молока у крестьян. Пока она отсутствовала, поезд ушёл, и бедная Римма осталась «на руках» крестьянки, продававшей молоко. Прошло около полугода, прежде чем её разыскала беспечная маменька, а до тех пор девочка проживала в какой-то деревне на правах дочки. Римма Лазаревна всегда вспоминала о своих вновь приобретённых «родителях» со слезами благодарности.
Римма Лазаревна, в отличие от мужа и детей, была большим «аматёром» дачной жизни и стоически боролась за сохранение дома в том первозданном виде, в каком она когда-то его приобрела. Муж её, известный в Ленинграде эндокринолог, во Всеволожске появлялся очень редко и ко всему дачному относился, мягко говоря, отстранённо. Взглянет на всё – и уедет, оставив жену наедине с вечными проблемами.
Все орудия труда, мебель и прочие домашние причиндалы в дачном хозяйстве Риммы Лазаревны давно «вышли из моды» или «дышали на ладан», но она продолжала пользоваться ими и свято их охраняла, как и допотопные способы своего огородничества. Она до последних дней беспрекословно выполняла своё предназначение главы семьи, а её природный оптимизм, несмотря на бытовые и семейные невзгоды (больной сын, вздорная невестка), никогда не изменял ей. Ко всему она подходила философски, и мы никогда не видели её унывающей.
– Когда умру, похороните меня во Всеволожске, – говорила она.– Я не хочу лежать в этом болоте (она имела в виду еврейское кладбище в Ленинграде). Вот здесь – не кладбище, это курорт.
Эта неустанная труженица и в самом деле заслуживала курорт хотя бы на том свете. Память о ней до сих пор жива в наших сердцах. Да будет ей прахом земля, в которой она нашла своё успокоение.
Во Всеволожске мы встретили ещё одну петербургскую дачницу – Галину Георгиевну Невзорову (1936-2001), журналистку, сотрудницу газеты «Смена» и мать известного журналиста Александра Невзорова. К моменту нашего знакомства она резко разошлась с сыном в оценке его поведения и журналистской деятельности и фактически вычеркнула его из своей жизни. После развода сына с женой Галина Георгиевна осталась жить с невесткой Наташей и внучкой Полиной, ныне артисткой кино.
По некоторым данным, отец Галины Георгиевны был генералом МГБ-КГБ и возглавлял в Литовской ССР Управление МГБ по борьбе с бандитизмом («лесными братьями»), а мужем был художник Глеб Сергеевич Богомолов, покинувший семью сразу после рождения сына.
Наташа Невзорова работала в научном отделе Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина (ныне Российская национальная библиотека) и помогала мне с написанием пьесы про Павла I, снабжая соответствующими архивными материалами. Помню, как держал в руках знаменитую записку Алексея Орлова, в которой он каялся матушке Екатерине об убийстве её мужа Петра III.
Галина Георгиевна внимательно отнеслась к моим писательским опусам, считала почему-то, что у меня были задатки стать детским писателем, и написала обо мне пару статей в «Смене». Последние годы она страшно бедствовала, о чём мы могли судить по её убогим дачным обстоятельствам, одежде и питанию. Держалась она с большим достоинством и чем-то напоминала мне Анну Ахматову в преклонном возрасте. Похоронили её на еврейском Преображенском кладбище, куда ни за какие коврижки не хотела попасть Римма Лазаревна. О своей национальности Галина Георгиевна никогда никому не говорила. Вероятно, еврейкой была её мать, что и дало ей право быть похороненной на еврейском кладбище.
…Имея «за душой» опубликованного всего одного «Иуду», во Всеволожске я на некоторое время лишился возможности печататься. Петербургские издатели, как и сами петербуржцы, большие шовинисты и москвичей не любят. Они предпочитают публиковать своих, петербургских. Кроме того, большинство издательств Питера находились в финансовой зависимости от московских издателей и без санкции Москвы не могли подписать ни одного авторского контракта. Личные же контакты с московской издательской средой, находившиеся в зачаточном положении, были прерваны, и я оказался в подвешенном состоянии.
Выручила Елена Рожнова, занимающаяся мраморно-гранитным бизнесом. Она спонсировала издание в Петербурге книги «Шпион жизни», и тем поддержала мою ещё слабую репутацию на книжном рынке и не позволила ей зачахнуть. Издание это, к сожалению, имело неудачную судьбу: сначала это были нерасторопные книготорговцы, не сумевшие организовать продажу книги; потом часть тиража передали на продажу в Москву, но и там книга расходилась слабо. В результате половина тиража (около 1 000 книг) осталась нераспроданной. Но, повторяю, свою положительную роль она сыграла. Более удачную жизнь «Шпион жизни» получил уже в издании московского «Гелиоса», который опубликовал также «Шпиона смерти».
Чтобы покончить со «Шпионами», упомяну мимоходом о написанной мною повести «Шпион любви». Таких категорий шпионов в средневековом Китае не было, шпион любви – чисто моё изобретение. В основу сюжета повести положена трогательная история 30-х годов о любви советского нелегала и его агентессы, немецкой женщины, жены влиятельного чиновника МИД гитлеровской Германии. Немка стала снабжать нелегала важной информацией, и агентурное сотрудничество было очень успешным. Но их любовь потерпела крах: нелегала отзывают обратно в Советский Союз, его там ждала жена, а потом надвинулись другие события, покрывшие «травой забвения» эту любовь.
Я продлил эту историю до наших дней, показал нелегала в советской обстановке 60-х годов, рассказал о его поисках любимой, но закончил её, вопреки детским пожеланиям, смертью своего героя. Он узнаёт, что его любовница после его отъезда из Германии была разоблачена и казнена нацистским режимом. Считая себя виноватым в её трагической судьбе, он кончает жизнь самоубийством.
Повесть спустя много лет была напечатана в липецком литературном журнале «Петровский мост» и была отмечена дипломом как лучшее прозаическое произведение журнала за 2016-2017 год. Пожалуй, она принадлежит к лучшим опусам моей беллетристики.
* * *
…В то критическое для моего творчества время конца 90-х я вспомнил о мистере Нормане Максвине, резиденте британской разведки МИ-6 в Москве в начале 1990-х годов. Тогда началась эпоха взаимодействия (но не сотрудничества!) с Западом по всем направлениям, в том числе и по линии разведок. Резиденты взаимодействующих служб официально раскрывались перед властями страны пребывания и становились каналами для обмена информацией и планами по борьбе с международным терроризмом, нелегальным оборотом наркотиков, незаконным распространением ядерных технологий и пр. Я как сотрудник управления «ВС» работал на канале взаимодействия СВР с разведками Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Греции, Испании, Италии, Португалии, Скандинавии и Финляндии, и Норман Максвин был моим постоянным контактом.
Следует пояснить, что взаимодействие разведок – вещь не новая, в том числе и для нашей страны, например, во время Первой и Второй мировой войны. Оно давно было известно под названием liason, представляло собой смесь дипломатии со шпионажем и по сути дела рассматривалось как одна из форм разведки. Пожинаемые от взаимодействия плоды были мизерными, но главное состояло в том, чтобы внимательно следить за партнёром и по возможности давать ему поменьше, а получать от него – побольше. Тайная, агентурная разведка друг против друга при этом не прерывалась. Зато при конфликтах, арестах, провалах разведчиков инструмент взаимодействия помогал решать вопросы напрямую без дипломатов, быстро и без особых осложнений.
Перед моим уходом на пенсию Максвин был замешан в шпионский скандал70 и был вынужден сократить своё пребывание в Москве. Перед отъездом он выразил надежду на продолжение контакта в будущем и дал мне свой лондонский телефон, предупредив, что, не имея квартиры в столице, он первое время будет проживать в общежитии СИС. Зная, что я начал заниматься писательством, он выразил готовность способствовать установлению контактов с английскими книгоиздателями.
Примечание 70. Согласно правилам взаимодействия, резидент, участвующий в официальном обмене информацией, не должен заниматься агентурной работой. При этом заниматься разведкой вообще не запрещалось. Н. Максвин работал с завербованным на Шпицбергене советским дипломатом Платоном Обуховым и был разоблачён службой ФСБ. Это было грубым нарушением правил взаимодействия, и Максвин подлежал высылке из России. Конец примечания.
И вот я решил позвонить Максвину в Лондон, чтобы напомнить о его обещании. Я уже отлично понимал, что данный мне номер телефона принадлежал не какому-то общежитию, а службе МИ-6 и находился в пределах досягаемости рабочего кабинета бывшего резидента. И я решил посмотреть, что из этого выйдет. А из этого стали вырисовываться контуры нового шпионского дела, где в качестве жертвы должен был выступить советский разведчик-пенсионер, а в качестве охотника «за скальпами» – непревзойдённый асс британской разведки рыжий веснушчатый шотландец Норман Максвин. Англичане в этом смысле большие молодцы: они не упускают ни малейшей возможности пополнить свою агентурную копилку.
Максвин подошёл к телефону и, выслушав мою просьбу, сказал, что непременно поможет и свяжется с кем надо, и что мне позвонят. Ждать пришлось недолго – не более недели. Позвонили якобы из издательства, специализировавшегося на продвижении начинающих авторов (фамилию и имя звонившего я запамятовал, но это не важно: она, конечно же, была не настоящей). «Издатель» бойко изложил свои обязанности и предложил начать переговоры, для чего я должен был прибыть в Лондон. Мои опасения оправдывались: роль издателя взял на себя коллега Максвина, сидевший в соседнем кабинете или даже за одним с ним столом, и теперь они вместе стали «пудрить мне мозги». Впрочем, они знали, с кем имеют дело, и на мою наивность вовсе не рассчитывали. Они, возможно, предположили во мне добровольного перебежчика, и теперь пытались создать для моего выезда на Запад официальный предлог.
Я ответил факсом, что выехать в Лондон не имею возможности, поскольку достаточными средствами на эту поездку не располагаю. Тут я не врал: у меня и в самом деле все деньги «склёвывали куры», пенсию выплачивали нерегулярно и в ограниченных (хотя и миллионных) размерах, и мы с женой еле-еле сводили концы с концами. Тогда, подумав, «издатель» предложил приехать не в Лондон, а поближе к Петербургу, например, в Хельсинки, куда он ради меня тоже постарается подъехать. Я обещал подумать. Через пару дней мне снова позвонили, и я дал ответ. Я предложил англичанину приехать в Петербург. Но это было уж слишком, приехать в Питер англичанин не захотел (не дурак же он, чтобы самому лезть в ловушку). После этого англичанин перестал звонить, потому что понял, что я их вожу за нос. С этим и оборвалась надежда проникнуть на английский книжный рынок.
Впрочем, Максвин косвенно помог мне стать обладателем кусочка британской земли. Произошла такая нелитературная история. На страницах повести «Шпион смерти» я описываю, как её герои пьют шотландское виски марки «Лафройг». Вкусить в первый раз этот сорт виски помог упомянутый выше Норманн Максвин, подаривший к Новому году ящик этого напитка. Раздав бóльшую часть содержимого вышестоящему начальству, мы оставили у себя в кабинете одну бутылку и, перед тем как отправиться домой праздновать Новый год, распили её всем коллективом. Напиток понравился, он обладал терпким необычным ароматом (это был запах то ли жжёного мох, то ли можжевельника, то ли ягельника), и я это запомнил и включил «Лафройг» в антураж шпионской повести.
Во Всеволожске мой друг бизнесмен Николай Кузнецов, прочтя «Шпиона», тоже заинтересовался «Лафройгом» и при очередной поездке за границу купил во «фри-шоппе» пару бутылок и тоже остался очень доволен напитком. С тех пор он, возвращаясь домой из-за «бугра», стал регулярно привозить мне по бутылочке «Лафройга». В фирменной упаковке я обнаружил рекламный вкладыш, повествующий о том, что фирма «Лафройг» располагается на одном из маленьких островов из группы Шетландских, и что основателем фирмы стал моряк. Во время одного из плаваний его судно попало в шторм, экипаж исчерпал все запасы еды, но зато трюм был набит ящиками с виски, и моряки, пробавляясь 45-градусныой жидкостью, выжили. Виски за время штормовой болтанки приобрело какой-то необычно приятный вкус, и один из моряков решил заняться его производством.
В рекламе был указан номер факса фирмы, и я отправил в Шотландию послание, в котором рассказал о том, как я прорекламировал их продукцию на страницах своей книги. При этом я лелеял в глубине души наглое желание получить в благодарность подарок с новыми образцами её продукции. В ответ я получил… письмо директора, в котором он, излагая вышеприведенный рассказ о возникновении фирмы, приглашал меня приехать на остров Лафройг, воспользоваться бесплатной гостиницей фирмы и «застолбить» 1 квадратный фут земли, который фирма обещала мне подарить в вечное пользование. Директор заботливо сообщал, что фирма для прогулок по острову снабдит меня непромокаемым плащом и резиновыми сапогами.
Что ж, и на том спасибо. В Шотландию я, как понимаете, не поехал. А квадратный фут шотландской земли всё ещё ждёт своего владельца. Как говорится, буду иметь в виду.
* * *
…А внедриться в издательский мир Петербурга не удалось, питерцы к москвичам вообще относятся высокомерно, а тут претендовал на признание какой-то кэгэбэшник. Зато большую помощь мне как начинающему литератору оказывал местный писатель Никита Филатов. Майор милиции, участник командировок в Чечню, он к 1996 году считался у себя в Питере «раскрученным» писателем и писал одну за другой боевики на милицейские темы. Он принял в моём становлении писателя самое непосредственное участие и даже пытался меня учить, как писать. Нужно признаться, что я тогда чувствовал себя довольно скованным, что, конечно сказывалось на тексте. Впрочем, его наставничество продолжалось недолго: и я почувствовал себя более уверенным в обращении со словом, да и Никите было недосуг: семья, заботы, заработки. Скоро он вышел в отставку и занялся адвокатурой.
Никита приглашал меня на писательские тусовки, где я увидел автора известных криминальных историй Кивинова. Он, очевидно, тогда работал ещё в милиции, потому что пришёл однажды с пистолетом подмышкой. Встречался я как-то с Андреем Константиновым, автором нашумевших криминальных романов «Бандитский Петербург», «Барон» и др. К этому времени он был владельцем исследовательского журналистского бюро, дававшему ему богатый материал для его произведений. Держался он со мной с большим достоинством и желания помочь мне публиковаться не высказал. Я нахожу теперь такое поведение вполне естественным, а свои попытки обратиться по этому поводу к другим писателям – наивными и бесполезными.
Сейчас уже не помню, при содействии ли Никиты Филатова или кого-то другого, я «пристроился» к одному журнальчику и стал поставлять туда всякие шпионские истории. Потом Лена Рожнова помогла наняться внештатным переводчиком в одно переводческое бюро, которое мне давало заказы на переводы со скандинавских языков и обратно всяких документов, в основном свидетельств о браке, рождении, смерти и других нотариальных документов. Для «поддержания штанов» занимался и устными переводами, в том числе попробовал себя в синхронном переводе со шведского. На что не подвигнет нужда, когда при галопирующей инфляции пенсия уподоблялась шагреневой коже! Помнится, как-то во Всеволожском сбербанке получил пенсию в размере около миллиона рублей звонкой монетой – рублями, полтинниками и пятаками и принёс их домой в целлофановом пакете.
Во Всеволожске мне всё-таки удалось соприкоснуться с представителем «дикого капитализма». Некий «новый русский» по имени Юрий разбогател в эти лихие годы на операциях «купи-продай» и предложил мне постоянную работу. У него был бизнес в Швеции, и он переехал туда с семьёй на постоянное жительство, но чем-то провинился перед налоговыми властями шведов и был вынужден реэмигрировать в Питер, оставив жену и детей в Стокгольме. Именно в этот период, когда он завёл тяжбу со шведами, финнами и прибалтами, и ему потребовался человек, владеющий скандинавскими языками, он вышел на меня через упомянутое переводческое бюро и стал платить мне 500 долларов в месяц.
Работал я в основном на дому и по телефаксу занимался перепиской с адвокатами и властями Швеции, Германии и Финляндии, где у него были арестованы с десяток железнодорожных цистерн с какой-то адской смесью, которую он закупал в Китае и продавал под видом авиационного антиобледенителя. Изредка я приезжал к Юре в петербургский офис, чтобы получить зарплату или обсудить какое-нибудь дело. Кроме торговых операций, Юра занимался автоперевозками. У него было несколько дальнобойных фур, которые и помогали держаться фирме на поверхности. Но потом, как выяснилось, недобросовестность совладельцев привела к краху фирмы, и моя работа на новый бизнес прервалась.
Нужно отметить, что Юрий относился ко мне с большим уважением, поскольку уважал разведку и работающих в нём сотрудников. Не было ни одного случая, чтобы он обманул меня или не выплатил вознаграждение. Впрочем, таково было его отношение и к другим сотрудникам, за что, кажется, и поплатился банкротством.
У Юрия на Невском проспекте был магазин мужской одежды, в котором продавались добротные дорогие английские и итальянские изделия. Он иногда с некоторым сожалением поглядывал на мою экипировку и как-то пригласил меня зайти с ним в магазин. Там он неожиданно подозвал к себе продавца и приказал ему складывать в пакет костюмы, галстуки, рубашки и обувь, а когда пакет наполнился, он решительно вложил мне его в руку. Я даже не пытался возражать, боясь обидеть человека, искренно пытавшегося мне помочь. Дома, обсудив всё с женой и опасаясь попасть в зависимость от незнакомого всё-таки человека, мы решили оплатить полученное или вернуть обратно. Юрий и слушать не хотел о том, чтобы брать с меня деньги, и тогда я оставил пакет у него в кабинете и уехал. Никакой реакции с его стороны на этот шаг не последовало.
Особое место в моей всеволожской жизни заняло знакомство с Санкт-Петербургским клубов моряков-подводников. Каким-то образом вышла на поверхность информация о моём участии в судьбе подводной лодки, севшей осенью 1981 года на мель в шведском порту Карлскруна. В Клубе меня приняли за своего, и я стал его членом. Общаясь с председателем Клуба капитаном 1-го ранга в отставке Игорем Курдиным и секретарём Игорем Козырем и участвуя в некоторых его мероприятиях, я познакомился с капитаном 1-го ранга в отставке, потомственным моряком Апрелевым Сергеем Вячеславовичем (1951-2021).
С.В. Апрелев
Это была удивительно харизматическая личность, человек с широким диапазоном увлечений: писатель, общественный деятель, кинематографист, журналист и историк, в совершенстве владевший английским и французским языками и обладавший удивительным обаянием и чувством юмора. Командир дизельной подводной лодки, он был направлен в Алжир для обучения алжирских подводников (1981-1985), В 1988 году с отличием окончил Военно-морскую академию им. Н.Г. Кузнецова, участник международных конференций по вопросам морского права и военно-морской истории, участник регат и морских походов, авто книги «Под шорох наших дизелей» и пр., и пр.
В клубе подводников-ветеранов
Мы сблизились с ним во время кинофестивалей «Море зовёт», создателем и неутомимым организатором которого он был. На проведение фестиваля, особенно на приглашение иностранных гостей и размещение их в гостиницах Петербурга, вечно не хватало средств, и Сергей обивал пороги администрации города и фирм, залезал в долги, а потом в течение года, до следующего фестиваля, расплачивался своей мизерной пенсией, чтобы начинать всё снова. Он несколько раз приглашал меня в жюри фестиваля, и от людей, группировавшихся вокруг него, от атмосферы, в которой проходил фестиваль, остались самые радостные и приятные впечатления. Ему удавалось привлечь к участию в фестивале наших и иностранных адмиралов (француз Жан Мари Матей), журналистов (норвежец Бъёрн Братбак и шведка Гунилла Брески), историков военно-морского флота (француз Александр Шелдон-Дюпле), людей науки (арктический орнитолог, заместитель парка «Русская Арктика» Мария Владиславовна Гаврило) и кораблестроителей, создателей интересных документальных фильмов о море из Англии, Норвегии, США, Греции, Италии. На один из фестивалей приехала известная поэтесса и общественная деятельница Джемма Фирсова (1935-2012), жена известного военного кинооператора, народного артиста СССР, лауреата Сталинских и государственных премий СССР Владислава Микоши (1909-2004). Одним словом, Сергей обладал удивительной способностью собирать и группировать вокруг себя замечательных и талантливых людей.
С Б. Братбаком и А. Шелдоном-Дюпле, сочувственно относящихся к России, я поддерживаю контакт до сих пор.
Сергей умер 8 января 2021 года, не дожив до своего 70-летия. Он вполне успешно лечился от рака, и во время очередного сеанса химиотерапии был заражён ковидом.
Дело его последних лет – фестиваль «Море зовёт» – продолжают его вдова и сын, также офицер ВМФ России. Память о нём навсегда останется в сердцах всех, кто его знал, кто с ним общался и дружил.
* * *
…Во Всеволожске в общем-то были все условия для «болдинской осени». Купленный нами финский домик стоял посреди дачного посёлка в сосновом лесу. Воздух там был изумительный – особенно остро он ощущался в первые месяцы жизни. Мы обзавелись хорошими друзьями, и всё казалось вокруг «голубым и зелёным».
И тут грянула беда: питерский алкогольный магнат А. Сабадаш решил «диверсифицировать» свой бизнес и заняться производством «люминия». Местом для этого он выбрал завод «Русский дизель», который буквально накануне перестройки был модернизирован финскими специалистами и выпускал двигатели для подводных лодок и вообще для судов. В «лихие годы» он захирел: подводные лодки с «лёгкой» руки Ельцина и его банды стали резать на металл, и заказы в «Русский дизель» прекратились. Часть завода выкупил американский «Форд» и приступил к выпуску легковых автомобилей, а вторую, большую часть, решил приспособить для алюминиевого производства Сабадаш. Сырьё он запланировал вести из Австралии(!), а нехватку электроэнергии – восполнить пуском в эксплуатацию дополнительных блоков Ленинградской АЭС.
«Русский дизель» находился от нашего домика в 10 км. Примерно такое же расстояние от «Дизеля» было до Ладожского озера. Это была заповедная зона, «лёгкие Питера», и вот теперь ей грозила гибель вместе с населявшими её людьми. Из дачного посёлка Всеволожск и его окрестности должен был лет через 5-6 превратиться в пустыню. Народ забил тревогу и организовал комитет сопротивления, в который вошли военные, только что переведенные во Всеволожский военный городок из ГДР. Включился в эту работу и начинающий писатель Григорьев с супругой. В ходе инициированного комитетом референдума по вопросу строительства алюминиевого завода Сабадаш развернул широкую агитационную кампанию, привлекая власти и народ обещанием дать району новые рабочие места. Референдум он проиграл, но на этом не успокоился и продолжал «дерзать» и искать ходы к властям Ленинградской области.
И тут мы с женой решили больше не рисковать. Нам удалось быстренько продать дом и купить на вырученные деньги квартиру в Москве. После почти шестилетнего пребывания на Ладожской земле, рядом со знаменитой «Дорогой жизни», которую не смогли задушить фашисты, но спокойно мог это сделать российский гражданин Сабадаш, мы вернулись обратно в столицу.
Постскриптум к этой эпопее таков. Сабадаш сумел получить разрешение на производство алюминия из вторичного сырья, что, конечно, по экологическим параметрам не идёт ни в какое сравнение с производством алюминия из глинозёма, но хорошего от этого соседства людям было тоже мало. К тому же ходили слухи, что Сабадаш планировал постепенно перевести завод в более тяжёлый режим и добиться своего «тихой сапой». Так что наше бегство из Всеволожска было вполне оправдано. Потом СМИ сообщили, что Сабадашу сильно дали по носу в Норильске или Воркуте, где он тоже начал наступать на природу, что, по всей видимости, повлияло и на Всеволожский проект. Пока завод перерабатывает вторичное сырьё, а что будет дальше, знает только господь Бог.
А ещё в Петербурге была довольно продолжительная эпопея с местным телевидением, на котором в сотрудничестве с двумя журналистами я и мой коллега по разведке Вадим Козловский сделали сериал из нескольких фильмов, с успехом прошедший на петербургском канале. Но работа эта была безвозмездной, важнее было, как мне тогда казалось, «засветиться» в местных кругах. Засветиться-то я засветился, но понимания и взаимности у издателей я так и не добился. Пришлось завязывать контакты в той же Москве, где издатели «Иуды», собрав мзду с нескольких публикаций, успешно свернули свою деятельность. Налаживание новых контактов на расстоянии 800 вёрст, конечно же, было связано с определёнными неудобствами.
Члены моей семьи во Всеволжске
К 2002 году наше семейное содружество пополнилось ещё одним членом – собакой Рыжиком, так что возвращались в Москву вчетвером (миттельшнауцера Бонни мы приобрели в Москве ещё до переезда во Всеволожск).
К концу своего пребывания во Всеволожске я понял, а жена и журналист газеты «Трибуна» Дмитрий Григорьев71 высказали мне прямо, что беллетристика, т.е. художественная проза, не является моей сильной стороной. Они посоветовали заняться документальной литературой. И в самом деле: написав и издав четыре художественные повести о советской разведке, я обнаружил, что мне не хватает воображения для того, чтобы создавать интересные фабулы и закручивать захватывающие сюжеты. Не хватало также умения выписывать убедительные, живые портреты действующих лиц.
Примечание 71. Умер в 2018 году в возрасте 60 лет. Конец примечания.
Во время встречи в Москве с дорогим В. Чернявским мысль о смене амплуа подтвердилась: он посоветовал написать книгу об околошпионских делах, о том фоне, на котором происходила моя оперативная работа в Дании, Швеции, Исландии и на Шпицбергене. И предложил ёмкое и интригующее название: «Скандинавия с чёрного хода».
И я начал писать. Название книги само вывело меня на нужную тональность, на самоиронию, ненавязчивый юмор, лёгкий простой язык. И книга, изданная в Петербурге, в издательстве «Мим-Дельта» прямо скажем, получилась и даже сделалась бестселлером. Потом издательство «Молодая гвардия» предложила издать её в своей серии «Повседневная жизнь». После доработки текста под требования серии книга в 2004 году была издана, а потом под несколько иным углом зрения она была опубликована в издательстве «Вече». Книга до сих пор пользуется большим спросом у читателя. Теперь её можно беспрепятственно читать и скачивать в интернете.