Особенности профессии
Профессия переводчика довольно редкая, я бы сказал, штучная, но, как выяснилось в кратком процессе владения ею, малопрестижная – во всяком случае, в советском обществе. В «табеле о рангах» переводчик в России шёл после официанта в ресторане, но до «уважаемого» уровня так и не поднимался. Это отнюдь не означает, что автор неуважительно относился или относится к официантам – упаси Боже! Я имею в виду то отношение к представителям моей профессии, которым нас «одаривали» обслуживаемые нами клиенты, – отношение, выражавшееся в пренебрежении человеческим достоинством переводчика. Подобное отношение выпадало на долю и таких переводчиков высшего класса, как, к примеру, Суходрев.
Нашими «клиентами» в основном были советские чинодралы, настоящие мужланы (хотя все выходцы из народа), которые за редким исключением понимали суть профессии переводчика и за которых мы испытывали стыд перед иностранцами. Часто переводчик рассматривался как бессловесный слуга или автомат, который должен по несколько часов кряду переводить их безграмотные и «кудреватые» опусы и который не мог рассчитывать ни на заслуженную паузу, ни на отдых после работы, ни на регулярное питание, ни на приличное вознаграждение. Противнее всего, конечно, было работать на застольях, с обилием устраиваемых за счёт государства и противоречащих их назначению.
В данном случае я имею, конечно, в виду устные переводчиков – письменные переводчики работают в более комфортабельных условиях и приравниваются к профессиональным писателям. Кстати, в русском современном языке переводчик устной и письменной речи обозначается одним словом, старинное понятие «толмач» утратилось, в то время как в европейских языках устный переводчик называется «interpretor» (англ.), «Dolmetsher» (нем.) или «tolk» (шв.), а переводчик письменных текстов – соответственно «translator», «Űbersetzer» и «översättare».
К письменному или устному переводу нужно иметь склонность. Письменным переводом обычно занимаются люди, обладающие необходимыми литературными талантами и навыками. Письменному переводчику необходимо глубоко знать историю и культуры страны языка, знать её реалии, разбираться в стилистических тонкостях текста и владеть особыми приёмами перевода. Этому нас тоже учили на переводческом факультете.
В советские времена у нас была высокопрофессиональная переводческая школа, представители которой дали возможность нашему читателю познакомиться с классикой зарубежной литературы. Сейчас, когда профессионалы ушли в мир иной, место их заступили всякие посредственности и неучи, и читать их переводческие опусы – это всё равно, что есть незрелое яблоко или идти через минное поле.
Такие горе-переводчики были не только у нас, но и за «бугром». Известен случай с переводом повести «Казаки» Льва Толстого на французский язык. Когда он стал листать подаренный ему экземпляр перевода, он наткнулся на пассаж, в котором Ерошка наигрывал на балалайке русскую народную песню «Ах, вы сени мои сени!» И что же он прочитал? В тексте было написано: «Ах, вестибюль мой, вестибюль!» Толстой в ярости бросил книжку на пол и стал её топтать ногами…
Для меня лично более трудным всегда являлось понимание устного иностранного текста с радио или с магнитофонной плёнки, нежели восприятие живой речи в общении с живым иностранцем. Письменные тексты на немецком, английском и скандинавских языках я перевожу теперь практически без словаря. Шведский язык, который я частенько использую последнее время, стал для меня более близким, чем все остальные. Практика.
Кстати учить шведский язык было для меня большим удовольствием. Он настолько по своему морфологическому строю близок к немецкому, что освоение его пошло просто семимильными шагами. Словарный запас языка процентов на восемьдесят имеет общие корни с немецкими словами, так что, освоив грамматику и найдя морфологические соответствия, я иногда даже прогнозировал ещё неизвестные мне шведские слова. Большим подспорьем в этом смысле явился учебник Н.Е. Погодиной68. Я начал его изучать студентом на факультативных начала у А.Г. Шейгама, а кончил ускоренный курс уже в спецшколе КГБ.
Примечание 68. Кстати, он до сих пор пользуется популярностью, и его можно скачать в интернете. Конец примечания.
Устный перевод бывает последовательным и синхронным, т.е. одновременным.
А.Г. Шейгам
При последовательном переводе переводчик выслушивает порцию речи своего клиента и сразу же переводит её. Последовательный перевод бывает односторонним и двусторонним. В первом случае переводчик делает перевод в одну сторону: либо с русского на иностранный, либо с иностранного на русский язык. Чаще всего это происходит во время работы на каких-либо международных форумах (семинарах, конференциях и симпозиумах), когда надо переводить того или иного докладчика. Для облегчения работы переводчика заблаговременно снабжают текстом или хотя бы тезисами доклада, чтобы он смог подготовиться к незнакомым терминам. Во втором случае переводчик переводит, к примеру, реплику русского собеседника на язык его иностранного визави, а потом выслушивает ответ иностранца и переводит его на русский язык. Собеседников с каждой стороны при этом может быть несколько, но принцип работы переводчика от этого не меняется. Главная трудность, с которой переводчик сталкивается в ходе последовательного перевода, заключается в неуёмном темпераменте переводимого лица или в отсутствии у него культуры общения при помощи переводчика. Всё это выражается в выдаче переводчику слишком большой порции устного текста, которую ему трудно запомнить. Этим недостатком грешат, как правило, русские клиенты, чаще других – небольшие или средние начальники, претендующие на высокую оценку своих властных и умственных способностей. Человек, владеющий иностранным языком, или вообще культурный человек обычно понимает, что память переводчика небезгранична, что слишком большие порции речи непереваримы для его памяти, а потому сам приспосабливается к разрешающей возможности своего переводчика. Естественно, он должен учитывать, что память переводчика после часа-двух непрерывной работы начинает давать существенные сбои.
При синхронном переводе перевод с одного языка делается одновременно. Это – самый трудный и утомительный вид перевода, и владеют им далеко не все переводчики. В нашей подготовке занятия на переводческом факультете по синхронному переводу проводились для всех без исключения, но оценка приобретённых навыков знаний на зачётах или экзаменах отсутствовала. Не каждый человек способен на синхронный перевод. Мы все пробовали себя в этом виде переводческой работы, но каждый решал сам для себя, развивать дальше навыки синхрониста или оставить его навсегда другим. Руководство деканата в этом вопросе придерживалось мягкого подхода.
При синхронном переводе переводчик начинает переводить клиента сразу, не дожидаясь конца его фразы, реплики или предложения. «Схватив» начало фразы (предложения), он тут же начинает переводить её (его) и одновременно слушает, что выступающий скажет дальше. В дальнейшем речь выступающего и его перевод на другой язык идут одновременно, синхронно, причём переводчик должен следовать за выступающим с опозданием всего на несколько слов. Насколько «отпустить» клиента вперёд, решает сам переводчик: «отпустишь» слишком далеко, рискуешь пропустить (не услышать) следующую фразу, слова, как льдины в заторе, начнут наваливаться друг на друга, и наступает катастрофа: переводчик в отчаянии не знает, что делать, и перевод «завален». Будешь держать переводимого на «коротком поводке», т.е. пытаться сразу переводить выступающего, рискуешь скомкать строй предложения, потому что построение русских фраз и порядок слов в предложении резко отличается от строя немецких, английских или французских предложений, и последующая часть фразы может вступить в непримиримое противоречие с уже переведенной. Нужно держаться золотой середины. Какой? Каждый переводчик находит её в процессе практической работы.
Добавлю, что больше получаса синхронист работать не должен: он сильно утомляется, память и нервы на пределе, и наступает стресс. Синхрониста нужно заменить и дать ему отдохнуть. Как правило, синхронный перевод делают в паре с коллегой: пока один работает, другой отдыхает. Синхрониста ничего не должно отвлекать от работы, он сидит в закрытой и душной кабине наедине с голосом в наушниках и полностью сосредоточивается на переводе. Если посмотреть на него со стороны, то увидим, как он мучается, делает руками нетерпеливые жесты, ёрзает на стуле и делает другие непроизвольные движения. Для того чтобы облегчить «страдания» и занять его руки, в некоторых случаях ему дают либо моток мягкой проволоки, либо восточные чётки, либо ещё какую штуку.
Каждый студент переводческого факультета инъяза должен и может стать хорошим «последовательным» переводчиком, но не каждый может и должен стать синхронистом. Всё дело объясняется природными данными переводчика: у одного человека мозги и память устроены так, что они хорошо приспособлены к последовательному переводу, но пробуксовывают при попытке заняться синхронным переводом. У другого – наоборот: лучше получается с синхронным переводом, хотя это бывает реже. Почти каждый синхронист может более-менее успешно может работать в последовательном переводе. Другое дело, на каком качественном уровне он это сделает.
Уже в процессе учёбы в институте мы замечали, что студент, не отличавшийся особо глубокими знаниями языка, мог вполне успешно выступить в синхронном переводе, в то время как студент, владевший языком намного лучше и глубже его, выглядел в синхронном переводе довольно бледно. Значит, в данном случае значение имеют не только уровень владения языком в целом, но и устройство мозгов человека и его оперативной памяти. Синхронист буквально не должен лезть за словом в карман, оно должно быть у него готовым на языке в любой момент.
Натренировывать навыки синхронного перевода М.Я. Цвиллинг начал с того, что заставлял нас с определённым опозданием повторять за ним какой-нибудь текст на русском языке. Только после этого мы делали попытки переводить текст на другой язык. Я обратил внимание, что у меня лучше получался синхронный перевод с русского на немецкий, а у некоторых, наоборот, с немецкого на русский. (Предлагаю читателю протестировать свои способности, повторяя устный текст диктора радио или телевидения).
Немецкий язык чрезвычайно неудобен для синхронного перевода. Трудность заключается в том, что часто приходится выслушать всё предложение, чтобы выяснить, содержится ли в нём отрицание и каким образом следует переводить главное смысловое слово – глагол. Кто учил немецкий язык, тот знает, что в главных предложениях отрицание чаще всего находится ближе к концу предложения, а в придаточных сказуемое стоит в конце предложения. Если же сказуемое и следует сразу за подлежащим, то смысл глагола, имеющего отделяемые частицы, можно понять только после того, как услышал эту частицу. А она как раз тоже находится в самом конце предложения! Помните пародию Марка Твена на немецкий язык, когда он в своём произведении создал одно немецкое предложение объёмом в печатную страницу, а отделяемую частицу поставил в самом конце опуса? Даже имея перед глазами его текст, не сразу поймёшь его основное содержание. Пример с М. Твеном, конечно, является утрированным, но в практике переводчиков подобные «опусы» встречаются тоже нередко.
Больше повезло английским переводчикам. Там таких «заковык», как в немецком языке, нет, и переводить с английского и на английский намного легче. Принцип тут один: так называемые языки с упрощённой морфологией более удобны для синхронного перевода, нежели языки с сильно развитой морфологией. Так довольно бойко и без всякой тренировки, находясь уже в преклонном возрасте, я с первого раза справлялся с синхронным переводом со шведского, который занимает среднее положение межу языками морфологическими и синтаксическими.
Исходя из вышеизложенного, читатель поймёт, что человек, пользующийся услугами переводчика, должен соблюдать следующие правила: чётко произносить слова, выражать свою мысль ясно, избегать в речи многочисленных придаточных предложений и трудно переводимых идиом типа «я вам покажу Кузькину мать» и ограничивать порции для переводчика двумя-тремя предложениями. Этим он значительно облегчит труд переводчика и увеличит интенсивность своего общения с иностранцем.
Естественно, уже начиная с третьего курса, когда процесс освоения немецкого языка уже в основном завершался, и начиналась специализация непосредственно по переводу, мы пытались опробировать свои знания и навыки на практической работе. Первый свой переводческий опыт я приобрёл по линии министерства высшего образования, будучи прикреплённым к одному венгерскому профессору, приехавшему в командировку в г. Елец. При этом я уяснил для себя, что работа с человеком, у которого рабочий язык не родной, становится не проще, а сложней. Это открытие находило своё подтверждение в процессе дальнейшей работы.
Второй опыт был тоже не совсем удачный, потому что пришлось переводить австрийцев, приехавших в Москву в качестве футбольных болельщиков. Литературный австрийский язык не сложнее немецкого, но мне попались исключительно тирольцы, диалект которых значительно отличается от общекультурной нормы. Аналогичные трудности я потом обнаружил в понимании диалекта швейцарских немцев. Да и сама Германия, будучи скроена Бисмарком из десятков княжеств и курфюршеств, до последнего времени сохранила свои местные диалекты, самым трудным для понимания из которых был северно-германский (так называемый плятт-дойч»), а самым забавным – берлинский. Диалекты при желании можно тоже изучить, хотя сталкиваться с ними приходится всё реже и реже.
Запомнилась моя работа на третьем или четвёртом курсе в качестве переводчика немецкого языка на заседаниях смешанной рыболовной комиссии СССР, ГДР, Польши и Болгарии. В работе приняли участие министры рыбной промышленности ГДР Вернер Вагнер, ПНР Махно(!), заместитель министра рыбного хозяйства СССР В. Каменцев (корифей рыбных дел Союза министр Ишков был слишком крупной фигурой, чтобы участвовать в работе подобного рода комиссий) и высокопоставленный работник рыбного министерства Болгарии Иванов. Все заседания проходили в Риге, где нас принимал начальник «Главзапрыбы», отставной генерал, а потом было автобусное путешествие в Литву и Калининградскую область. Гостям предоставили содержательную культурную программу, но самое большое впечатление произвело посещение рыбноконсервной фабрики в Риге (шпроты, угри, миноги!) и образцовых рыболовных колхозов Латвии. Признаки социализма ощущались в этой республике более зримо и весомо, чем в центре СССР, в российской его части.
Запомнились и любовные эскапады херра Вагнера. Ему приглянулась какая-то миловидная рыбоколхозница из рижских предместий, и он пару вечеров вместе со мной выезжал к ней на свидание. Моё участие в этом как переводчика ограничивалось, естественно, определёнными рамками. Много проблем создал шумный и неуёмный польский министр, который на все сто процентов оправдывал свою говорящую фамилию. После принятия алкоголя он становился неуправляемым, и польская делегация с трудом справлялась с его темпераментом. Объектом нападок товарища Махно оказался любвеобильный товарищ Вагнер. Причина неприязни была далека от романтической: министры имели столкновения на деловой почве. Что-то они не поделили в Балтийском море. Это был первый опыт наблюдения за недостойным поведением представителей социалистической власти, так называемых слуг народа. Работа на дипломатическом поприще даст мне ещё много таких примеров – один пример торгпреда СССР в Швеции товарища Юрия Леонидовича Брежнева стоит многого.
В связи с проведением в Хельсинки международного молодёжного фестиваля было задействовано много переводчиков. Пришлось поработать на нём и мне – правда, на самой его периферии. Курировал нашу работу КМО – Комитет молодёжных организаций, постоянный заказчик переводчиков в инъязе и, в частности, на переводческом его факультете. Работа на КМО пользовалась у моих коллег популярностью и из-за интересных маршрутов по стране, и из-за весёлой и непосредственной публики, с которой приходилось иметь дело, и не в последнюю очередь из-за приличной оплаты нашего труда. Все мы стремились получить дополнительный приработок к стипендии.
Собралась большая «кодла» молодых парней и девушек из нашего инъяза, в основном с нашего факультета и курса, и из пединститута им. Ленина. После краткого инструктажа и получения аванса все мы поехали поездом в Брест встречать участников фестиваля. Мы весело и содержательно провели несколько дней в Бресте, побывали в знаменитой крепости, посетили окрестности города, а потом пересекли советско-польскую границу и выехали на ближайшую к Бресту польскую железнодорожную станцию. После встречи фестивального поезда из Берлина и Варшавы нас распределили по вагонам, и мы поехали в Ленинград. Мне достался вагон со швейцарскими участниками. Я уже не помню детали путешествия, но ехали мы весело и быстро.
В Ленинграде мы сошли с поезда, и он уже без нас отправился в Финляндию. Мы же остались ждать окончания фестиваля в Ленинграде. Поселили нас на Камнеостровском проспекте в какой-то школе, и мы с удовольствием принялись за изучение достопримечательностей нашей северной столицы. Вот тогда я в первый раз солидно познакомился с этим городом. Кроме музеев, мы не пропускали привлекательные для нас кафе и даже рестораны, так что выданный в Москве аванс скоро кончился и мы начали обивать пороги местного отделения КМО с требованием выдать остаток заработка. Деньги мы получили и снова пустились в удовлетворение своих вдруг возросших культурных и гастрономических потребностей. Мы уже разбились на более тесные компании и очень весело проводили время. К моменту возвращения участников фестиваля обратно в Ленинград наши средства были уже на исходе. Мы попытались было снова напомнить о себе в КМО, но там к нашим просьбам отнеслись холодно: все деньги выданы, большего получить невозможно.
С этим я в поезде отправились в Чоп. Кого обслуживал я лично, уже не помню – кажется, австрийцев или швейцарцев. До Чопа мы добрались отлично, поскольку питались в вагоне-ресторане вместе с участниками фестиваля, а вот в самом Чопе начались трудности. Мы стали жестоко экономить на питании и придумывать альтернативные источники пищи, но всё равно деньги неумолимо иссякали, и когда настало время возвращаться в Москву, их не стало вовсе. Конечно, мы и в Чопе старались познакомиться с местной культурой, флорой и фауной, но траты на них были мизерные, потому что особых развлечений там не было. Чоп – небольшой приграничный городок, населённый главным образом венграми и гуцулами. Единственный сувенир, который я привёз в Москву, был деревянный гуцульский топорик на длинной рукоятке.
Обращение в КМО естественно ничего не дало. Более того: КМО отказался выдать нам деньги на дорогу до Москвы, полагая, что железнодорожные билеты мы должны приобретать на собственные деньги. Это, конечно, было со стороны КМО большой подлостью, но ничего сделать с этим мы так и не могли. Задерживаться в этом городишке уже не было смысла, и мы стали искать возможности возвращения домой. Не помню, как и с чьей помощью, но нам удалось сесть на какой-то грузовой поезд, в котором был один или два «пассажирских» вагона типа «столыпинских». Мы добирались до Москвы двое или трое суток. Я приехал усталый физически и морально, голодный, продрогший и грязный, как кочегар. И без копейки денег.
Ребята с английским языком получали практику в загранкомандировках в развивающиеся страны Азии и Африки. Их командировка длилась не более года, и они возвращались в институт, пропуская год учёбы. Наш курс таким образом терял своих товарищей, но приобретал новых. Конечно, «немцы» и «итальянцы», у которых таких загранкомандировок не было, завидовали «англичанам», реже «французам» и «испанцам» (у последних появилось новое поле деятельности – Куба).
Полученный ещё в студенческие годы опыт переводческой работы свидетельствовал о том, что большой перспективы эта профессия не имела. Она была хороша для студента или молодого человека, но я понимал, что с возрастом она станет большой обузой. Этот непреложный факт осознали и другие мои сокурсники, поэтому все мы рассчитывали на то, чтобы после получения диплома удастся устроить свою судьбу помимо переводческой профессии. Такие возможности, как я скоро убедился, существовали и были вполне реальными.
А пока учёба продолжалась.
Кажется, на четвёртом курсе деканат устроил конкурс на лучший перевод с иностранного языка на русский. Помнится, нам, «немцам», достался памфлет немецкого антифашиста и публициста Курта Тухольского. Текст был довольно заковыристым, содержал много лексических и синтаксических «подводных камней», но выяснилось, что мне удалось справиться с заданием лучше всех. Даже такой знаток немецкого языка, каким считался Женька Бовкун, оказался позади меня. В данном случае роль играло не только владение немецким, но я русским языком. Передача немецких понятий на русский язык у меня оказалась удачней, нежели у других, и я стал обладателем премии – двухтомным словарём немецко-русского словаря и русско-немецкого словаря под редакцией А.А. Лепинга и Н.Н. Страховой. Этими словарями я пользуюсь до сих пор и до сих пор испытываю гордость за одержанную в 1964 году маленькую победу.
Шестой курс оказался для нас полной потерей времени и квалификации, потому что реформаторы не сумели придумать и осуществить достойную программу дальнейшего повышения квалификации, и реформа обошлась боком и государству, и нам лично. Занятия по письменному и устному переводу почему-то резко сократились, хотя можно было вполне совершенствоваться в нём и дальше, и всякая практика для поддержания языка отсутствовала. Было ясно, что эксперимент с шестилетним обучением с треском провалился.