Глава 15
Баян и самоучитель

В мешочке с лото становится всё меньше косточек, и я почти знаю, какая выйдет следующая. Точно: гармошка!

Приведенные выше слова Заволокина милы и близки каждому русскому, только он не всегда, набравшись городской и университетской «мудрости», захочет в этом признаться. Уже во времена моего детства гармонь, наряду с канарейкой и фикусами, считалась мещанским пережитком, проявлением необразованности, отличительной чертой «деревенщины»⁵⁹, в то время как пианино или скрипка олицетворяли собой высшие достижения музыкальной культуры. Мы всё время стеснялись своего русского своеобразия и гнались за какими-то общеевропейскими химерическими ценностями...

Примечание 59. Мне близка и понятна мысль нашего проницательного и умного классика А.П. Чехова о том, что «университет развивает все способности, в том числе и глупость». Конец примечания.

Несколько лет тому назад трагически ушёл из жизни Геннадий Заволокин, всколыхнувший своей неутомимой, самозабвенной пропагандой гармони всю Россию. Утрата невосполнимая, тяжёлая, обидная. Благодаря Заволокину мы узнали, что душа народа ещё жива, что она восприняла и чудом сохранила крохи нашей самобытности, и понадобился лишь Человек с факелом в руках, чтобы высветить, просветлить и очистить эту душу. Геннадию Заволокину, его подвижническому труду обязаны мы возрождением и восстановлением в законных правах гармони в стране. Пусть Земля ему будет пухом. На таких людях держалась и держаться будет наша Родина.

Гармонь – глубоко русское явление, хотя и возникла она на немецкой почве. И в других странах играют на гармони, но только в России она поистине стала национальной приметой.

Как точно угадали создатели песни «Одинокая гармонь» самую суть этого народного инструмента! С одной стороны, гармонь на селе чаще всего выступает в своей утилитарной роли – собирать вокруг себя людей, веселить их, развлекать. Но по-настоящему гармонь должна быть лиричной и, следовательно, одинокой. Гармонист, каким бы он ни был по своему складу характера и степени владения инструментом, в глубине своей всё равно является неисправимым лириком, а значит, всегда «звучит» в унисон с настроением народа.

Приходилось ли тебе, читатель, слушать одинокую гармонь гармониста-полуночника? Вот ты уже давно лежишь в темноте, и сон смежил твои веки, но в это время где-то за соседским домом резко пиликнула гармошка, рассыпался девичий смех и ... опять тишина. Может, это тебе почудилось и приснилось? Ты поднимаешь голову и напрягаешь слух, прислушиваясь к уснувшей деревне. Твоё ухо улавливает лишь далёкий лай собаки, лягушачью какофоническую симфонию с речки, возню кур на нашесте и – ничего. Да, время уже позднее – какие могут быть гармонисты! Завтра всем рано на покос. Ты сладко зеваешь и, причмокивая губами, укладываешься на бочок. Всё. Спать! Но вдруг где-то совсем рядом, чуть ли не над твоим ухом, тишину снова разрывает звонкая переливистая трель «елецкого» или «мотаньи» и озорная девичья частушка. Потом выясняется, что вместе с тобой не спит и сосед. Он не ленится встать с постели и в самых непритязательных, но доходчивых выражениях отчитывает загулявшихся гармониста с подружками и прогоняет их прочь. Снова тишина, и ты опять пытаешься закрыть глаза, а гармонь снова выныривает в ночи – теперь уже в виде «жалостного страдания». Постепенно слова и мелодия затихают, гармонист удаляется, и ты, наконец, тоже засыпаешь...

Гармонист на селе – первый парень. Без него не обходится ни одна вечеринка или гулянка, не мыслима ни свадьба, ни день рождения, ни крестины, ни проводы, ни встреча. Ему всегда оказывается почёт и уважение, ему полагается первая рюмка и лучшее угощение, к нему не равнодушны девушки, вокруг него собраны друзья и товарищи, его любят и уважают все – от несмышлёного ребёнка до глубокого старика. С гармонистом на селе связано всё самое светлое, чистое и весёлое.

В те послевоенные времена гармонь стоила дорого, и не каждый крестьянин мог её купить. Были и поважнее вещи в домашнем хозяйстве, на которые не хватало денег. Но всё-таки люди как-то ужимались и обзаводились желанным инструментом. В Курапово ценились только «ливенки» тульского производства. На всё село было их две или три штуки, оставшиеся от погибших на фронте отцов или старших братьев. Если честно признаться, то хороших гармонистов у нас не было: то ли село обеднело талантами, то ли музыкантам не хватало времени на оттачивание мастерства, только техника исполнения оставляла желать лучшего, а репертуар их ограничивался «ширпотребом» – неизменная «мотанья», вариант какого-нибудь страдания, трепака и вальса, в котором звучали мелодии амурских, дунайских и многих других «волн». Если гармонист мог «сбацать» фокстрот на мелодию «Мурки», подобие польки, краковяка или «цыганочки» с «яблочком», то это было уже достижением, из ряда вон выходящим.

Мало кто знает, что за красивым манящим антуражем гармониста, описанным выше, кроется неблагодарный каторжный труд. Уважение и почёт – это само собой, но иногда так хочется отложить гармонь в сторону и повеселиться, размяться со всеми вместе. От долгого «пиликанья» болят руки, плечи, устают пальцы, ломит спина. Понимающие люди приглашают на праздник двух гармонистов, чтобы давать одному из них время от времени отдых⁶⁰, но чаще всего он должен веселить без перерыва и перекура целый вечер. То и дело к нему подходит кто-нибудь и заказывает то одно – спеть, то другое – станцевать. Так и стоит перед глазами картинка: гармонист всей грудью навалился на инструмент, голова его боком тоже покоится на гармони, глаза закрыты, по лицу блуждает грустная улыбка, а по лбу градом катится пот. Видно и слышно, что гармонь мучается вместе с игроком, а потому извлекает из себя тупые, нечистые, неискренние звуки.

Примечание 60. Поскольку мне доводилось выступать и в роли гармониста, и в ипостаси переводчика, могу сказать, что, к сожалению, к их тяжёлому труду зачастую проявляется пренебрежение. Считается, что если им позволить выпить рюмку водки, то можно садиться на них верхом до самого конца мероприятия и требовать от них выполнения обязанностей без отдыха и без еды. Конец примечания.

Гармонист только тогда свободен, когда играет не по принуждению или заказу, а просто так, для души. Тогда его «ливенка» поёт и плачет – в зависимости от настроения – и не оставляет никого равнодушным, даже если исполнительская техника не очень высока. Просто его душа сливается с пальцами и движением мехов гармони, и звуковые пластины это хорошо понимают и не подводят человека.

Как бы то ни было, но однажды – это было уже в седьмом классе – мне захотелось играть на аккордеоне. Виной всему послужил новый учитель алгебры и физики Бахарев Сергей Абрамович. Он появился у нас в школе как-то неожиданно, и первое время, пока он не пришёл в класс замещать прихворнувшего Григория Фёдоровича Зюзина, мы его за учителя и не принимали. Слишком молодо он выглядел – всего на каких-то восемь-девять лет старше нас.

Сразу пронёсся слух, что новый учитель играет на аккордеоне, а вскоре во всей красе и во всём великолепии мы его увидели на сцене совхозского клуба. Он исполнял, кажется, «Венгерский чардаш» Брамса и бывший тогда у всех на слуху полонез Огиньского «Прощание с родиной». Успех был потрясающий. Я был просто очарован мелодикой этого бесподобного инструмента и решил, что тоже стану непременно играть на аккордеоне. Сергей Абрамович горячо поддержал это моё желание, соблазнив перспективой выступления с ним на сцене дуэтом.

Мать тоже положительно отнеслась к этому – она и сама любила музыку, когда-то хорошо играла на гитаре и пела, пока не потеряла голос, поэтому начала копить деньги. Но аккордеона в Лебедяни не было, и каждый раз, когда она возвращалась из поездки в райцентр, разводила руками: мол, в культмаге аккордеонов давно не было, и появление их там в ближайшее время не предвидится. Тогда моё терпение лопнуло, и я согласился на тульский баян.

Вскорости долгожданная покупка была сделана. Морозным мартовским вечером мать с довольной улыбкой на лице вошла в избу и поставила на пол чемодан неправильной формы:

– Вот!

С замирающим сердцем я подошёл к пахнущему синтетикой новенькому чемоданчику и нажал на замки. Внутри лежал, сверкая чёрным лаком и белоснежными пуговицами, баян с названием «Ростов-Дон». Он был так красив, что я не успел даже расстроиться, что сделан был он не тульскими, а ростовскими мастерами. Я неловко подхватил его и потащил из футляра – баян вздохнул и издал жалобный стон. От неожиданности я чуть не выронил его на пол.

– Ишь, какой звонкай! – прокомментировала бабка Семёниха. – Давай, сыграй, Борькь, трепака.

– А это вот самоучитель, – сказала мать, доставая из сумки большую книжку. – Теперь будешь учиться по нотам.

И я начал. Сначала казалось, что научиться играть никогда не удастся. Баян существовал отдельно от меня и не хотел слушаться. Освоить нотную грамоту большого труда не составляло – намного сложнее было материализовать ноты в звуки музыки. Пальцы совершенно не слушались и всё время попадали не на ту пуговицу. Одновременно нужно было совместить несколько движений: работу левой руки с аккомпанементом правой и растягиванием мехов. Потребовались часы тренировок, пока что-то стало получаться. Первым произведением, исполненным более-менее связно, была мелодия «Во поле берёза стояла». Когда она получилась, бабка оторвалась от печки и сказала:

– Ну, вот и у нас свой гармонист получилси!

А дальше пошло по нарастающей: благодаря ежедневным упражнениям, совершенствовалась пальцовка, приобретались навыки, и каждый день я разучивал по одной-две новых мелодии. Самоучитель, конечно, призывал к терпению и рекомендовал приступать к следующему этапу только после безукоризненного усвоения предыдущего материала, но педагога рядом не было, оценки я выставлял себе сам, а потому торопился вперёд, к заветным высотам типа полонеза Огиньского, карельской польки или вальса «На сопках Манчжурии». Торопили меня и мои дружки и подружки. Им тоже было невтерпёж пройтись со мной по селу или пригласить меня на какую-нибудь вечеринку.

В результате к лету я «вышел в свет» и постепенно стал завоёвывать авторитет первого гармониста на селе. Помогал в этом и Сашка Лукашков, который при каждом случае пояснял «непонятливым», что «Боб играет по нотам».

Он же выступал в качестве моего первого антрепренёра и администратора. Первое приглашение я, кажется, получил на его день рождения, а потом с его лёгкой руки «пошёл по рукам», а через год я уже «держал» всю улицу. Репертуар настолько расширился, что не стыдно было показаться и на широкой публике. В четырнадцать-пятнадцать лет получить признание взрослых танцоров, певцов и плясунов было достаточно лестно:

Ох, ты Боря, дорогой,
Хорошо играешь.
Почему же ты домой
Нас не провожаешь?

Не составляло для меня труда подбирать музыку и на слух. Не владея тонкостями музыкальной теории, я, полагаясь на свои интуицию и ухо, быстро научился выбирать тональность и подбирать левой рукой аккомпанемент к мелодии, а со временем сразу мог отличить мажор от минора. Скоро я даже попытался сочинять музыку; где-то на полках родительского дома остались пылиться нотные записи с моими собственными произведениями – вальсами, польками и музыкой к стихам некоторых известных авторов. На суд свои сочинения я никому не выносил, но удовольствие от сочинительства получал огромное.

Я стал «первым парнем на деревне», и теперь часто приглашался на всякие сходки: проводы парней в армию, дни рождения, вечеринки, которые девчата и парни в длинные, зимние ночи по очереди устраивали в своих домах. Это было, конечно, обременительно, но почётно. Мать иногда запрещала ходить в ту или иную компанию, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Игра на баяне привела в художественную самодеятельность. Исполнилась мечта о совместном с Сергеем Абрамовичем выступлении на сцене Троекуровского клуба и исполнении полонеза Огиньского и венгерских танцев Брамса. Приходилось также аккомпанировать певцам и танцорам, выезжать с концертами в окрестные сёла.

Оглядываясь сейчас назад, я удивляюсь, сколько в нас тогда было энергии и желания к самосовершенствованию. Баян, наряду с книгами и спортом, дополнительно способствовал моему развитию, он раздвинул горизонты и ввёл меня в мир музыки. И я благодарю судьбу за то, что она оказалась ко мне столь благосклонна и помогла выйти мне в большую жизнь вполне подготовленным.

Современному жителю России трудно себе представить, как и чем в послевоенные годы жила русская деревня. Жила она трудно, перебиваясь с хлеба на воду, но не хлебом единым был жив сельский житель – в нём была и тяга к знаниям и культуре, и тяга эта, осмелюсь сказать, была сильной. Страна вроде бы в основном ликвидировала безграмотность, результаты просвещения и всеобуча были налицо, но говорить о том, что она стала культурной в полном смысле этого слова, было, конечно, преждевременно. (Кстати, проблема приобщения к культурным и духовным ценностям во весь рост встаёт и в наше время всеобщей «образованщины». Мы вынуждены констатировать, что в век информатики и сравнительно высокой степени доступности культурных ценностей образование и культура пересекаются редко и по-прежнему идут разными путями).

А тогда, в 50-е и 60-е годы, когда не было ни Интернета, ни телефона, ни телевидения, а людям хотелось узнать что-то новое, научиться чему-нибудь интересному, на помощь пришёл самоучитель. Я бы сказал, что это было время расцвета всяких самоучителей, причём власть явно поощряла метод самообразования, сознавая, что государство не в силах обеспечить население квалифицированными преподавателями, тренерами, музыкальными школами, спортивными залами и т.п. Вместо этого в село пошли самоучители.

Самообразование шло в первую очередь через радио. Радиоприёмник был если не в каждой сельской семье, то у многих. Кстати, тогда в ходу было изготовление простейших детекторных приёмников. При наличии минимума радиодеталей каждый старшеклассник мог самостоятельно собрать такой приёмник, тем более что недостатка в инструктивных материалах не было.

У нас в доме был, к примеру, радиоприёмник «Рекорд» – великолепное изобретение отечественных радиоинженеров, позволившее нам, сельским ребятам в первую очередь, установить связь с внешним миром. В радиопрограммах того времени, которые регулярно, в определённый час сообщались по радио и тщательно записывались нами, меня особенно привлекали две: театральная и музыкальная. Боже мой, какие блистательные радиопостановки русской и советской классики передавались тогда на всю страну с участием популярнейших артистов Советского Союза! Не знаю, как другим, а мне эти передачи полностью компенсировали отсутствие в Курапово театра. Скажу больше: их воздействие на моё воображение было значительно сильнее, чем появившиеся позже телепостановки. Вероятно, отсутствие зрительного образа обостряло восприятие даже уже прочитанного произведения. Вероятно, радиопостановки были сделаны высокопрофессиональными специалистами. Оттенки голоса артиста, интонации, паузы, – всё это позволяло полностью погрузиться в тот далёкий от деревенского мир и сопереживать вместе с героями радиоспектакля. Как бы то ни было, они много дали для моего развития, и я вспоминаю об этом с большой благодарностью.

Я был постоянным слушателем программы по разучиванию песен. Как только советские композиторы и поэты «рождали» очередную, говоря современным языком, песню-хит, московское радио тут же делало её достоянием широкого круга слушателей и певцов. Как только прозвучала в том или ином «культовом» фильме типа «Весна на Заречной улице», «Высота», «Дело было в Пенькове» и др. одна или несколько песен, как радио тут же предлагало выучить её. Эти программы тоже передавались по определённым дням и часам, кажется, раз в неделю, и начинались с полного проигрывания самой песни. Если она нравилась мне, я оставался у радиоприёмника и брал карандаш и бумагу. Далее диктор медленно, с повторами, диктовал слова куплета или припева, радиооператор проигрывал его, а я старался петь вместе с радио. И так каждый куплет или припев. В конце передачи песню проигрывали полностью ещё раз, и к этому моменту и слова, и мелодия уже прочно сидели в моей голове.

Далее песня начинала гулять по селу, а также по всем городам и весям. Это был эффективный и самый демократический способ ознакомления населения с музыкально-песенным творчеством страны и приобщения его к музыкальной культуре. Не мудрено, что пели тогда куда чаще и больше, чем сегодня. Да и что поёт сегодняшняя молодёжь? Какие-то пошлые и примитивные во всех отношениях поделки! А песни советских поэтов и композиторов носили на себе печать истинного мастерства и качества.

В век телевидения и магнитофонов ушла в прошлое гармонь.

Безвременно покинувший сей мир Геннадий Заволокин много сделал для возрождения культуры русской гармони, но, к сожалению, мало преуспел в этом. Причина, как мне кажется, состоит в том, что деревня к этому времени была уже уничтожена, а гармонь является всё-таки, что ни говори, инструментом деревенской культуры. Перевелись в деревне гармонисты, исчезли и её слушатели и ценители, умерли и «ливенки», «хромки», баяны…

В описываемое здесь время гармонь ещё жила и пользовалась большой популярностью. Ни один праздник, ни одна деревенская гулянка, ни одно застолье не обходилось без неё, а гармонист был «первым парнем на деревне», даже если в деревне было много жителей и несколько гармонистов. Кстати, наличие нескольких гармоней на селе только способствовало развитию музыкального мастерства гармонистов. Ведь они все были самоучки, наделённые отличным музыкальным слухом, и подбирали песни, пляски и танцы сугубо «на слух» или «схватывали» лады и переливы у «соперника».

Звук гармони сразу пробуждает в русской душе нечто светлое, доброе, глубоко эмоциональное. Недаром говорят, что гармонь и есть отражение русской души. «Одинокая гармонь» Мокроусова-Фатьянова, как никакая другая песня, отражает всю гамму чувств, испытываемых деревенским жителем при звуках гармони. Как часто эта одинокая гармонь звучала в ночном Курапово! Все гулянки закончились, молодёжь парочками или поодиночке разошлись по домам, кажется, село уже давно спит беспробудным сном, и вдруг где-то далеко робко «пиликнула» гармонь. Ты прислушиваешься – в каком конце села не спит ещё гармонист. Пиликанье переходит в задорную «мотанью» или «елецкого», а потом резко смолкает. Ты опять засыпаешь, и вдруг рядом с твоим домом ночную тишину прорезают откровенно жалобные звуки «страдания». Ясно, это Толька-Кирпич возвращается от своей подружки Гали Николаймартыновичевой домой.

Наутро все обсуждают этот «происшествие»:

– Семёниха, это хтой-то страдал тут усю ночкю, спать не давал?

– Ды, этот… как его… Кирпич какой-то силикатный!

И ещё одно ностальгическое воспоминание о самоучителях – теперь уже в области физического развития, которое имело тогда для всякого «уважающего себя» юноши немаловажное значение. Я хотел быть сильным и ловким – как Николай Зайцев, наш спортсмен-самоучка, прославивший себя в лёгкой атлетике, беге на лыжах и плавании. Он был для нас примером, он постоянно выезжал на областные и даже республиканские соревнования, много видел и рассказывал, и мы ему завидовали.

И я стал заниматься спортом – лёгкой атлетикой, спортивной гимнастикой и лыжным бегом под наблюдением школьного физорга и ветерана ВОВ незабвенного Василия Тихоновича и плаванием – по самоучителю. Именно благодаря самоучителю я сделал определённые успехи в плавании стилем «брасс» («кроль» и «баттерфляй» не пошли). Я прочитывал очередную лекцию самоучителя и шёл на Красивую Мечу отрабатывать приёмы и вырабатывать выносливость и скорость. Думаю, что при наличии плавательного бассейна я мог бы достигнуть некоторых высот в этом виде спорта, но мои занятия ограничивались летним сезоном. И здесь я благодарен всё тому же самоучителю.

В старших классах я уже определили своё будущее и хотел связать его непременно со службой в военно-морском флоте. Толчком послужила книга Ю. Ликстанова «Приключения юнги». С тех пор я стал бредить морем, которое впервые увидел уже в 21-летнем возрасте. Помню, я стал изучать типы кораблей (линкоры, крейсеры, эскадренные миноносцы, тральщики, торпедные катера (подводные лодки меня почему-то не привлекали), и стоять на палубе какого-нибудь быстроходного миноносца, подставив широкую мичманскую грудь встречному ветру, было пределом моих мечтаний. Тогда продавались так называемые переводные картинки: вырежешь из листа нужный рисунок, окунёшь его в воду, отмочишь хорошенько и кладёшь на лист бумаги или форзаца книги и начинаешь осторожно, неторопливо протирать картинку пальцем с обратной стороны, пока не появится яркое сочное изображение. Продавались и картинки с изображением кораблей и морской жизни.

Потом я купил какую-то брошюрку и стал учиться вязанию морских узлов, а читая литературу о моряках (Станюкович, Новиков-Прибой, Гончаров и др.) стал собирать словарик морских терминов и описания оснастки кораблей. Одним словом, я стал готовить себя к жизни «морского волка». Это желание особенно упрочилось после того, как я увидел Николая Зайцева в морской форме, когда он прибыл на побывку домой. С тех пор я не могу без волнения смотреть на людей в морской форме. Жаль, конечно, что я не стал военным моряком: моя кандидатура уже значилась в Лебедянском военкомате для поступления в военно-морское училище, когда Великий Волюнтарист Н.С. Хрущёв стал радикально сокращать офицерский состав ВМФ и отправлять их в сельское хозяйство. Пришлось подыскивать альтернативный вариант. Но увлечение морем и моряками осталось. И это тоже способствовало моему духовному развитию.

Я рос без отца, научиться мастерить было не у кого, и самоучитель «выручил» меня и здесь, научив выпиливанию с помощью лобзика. Навыки, полученные в детстве при работе с фанеркой, помогли мне взрослому полюбить дерево как материал.

Нужны ли самоучители теперь, в век нашей пластиковой цивилизации? Думаю, да. Для тех, кто дерзает, для тех кто хочет научиться чему-нибудь сам – без крупных денежных затрат и в подходящее для себя время. Во всяком случае, самоучители игры на баяне и др. музыкальных инструментах всё ещё продаются. Кто хочет научиться играть на инструменте «для себя», путь открыт. Это я выяснил совсем недавно, после того как жена подарила на моё 70-летие баян (тульский), и я после почти 50-летнего перерыва возобновил игру на баяне. Хочу сказать, что прошлый опыт сильно пригодился. Но музыку я теперь воспринимаю куда глубже, чем в юности, а испытываемое ощущение от игры или разучивания новой пьесы куда богаче и сильнее.

PS. Изучая нотный рынок, я обнаружил, что Россия вступила в период нового увлечения игрой на баяне, и что музыкальные школы с трудом справляются с потоком желающих обучиться игре на этом инструменте. Если верить «Интернету».

Григорьев Борис Николаевич