"Книги - это корабли мысли, странствующие по волнам времени и
  бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению"

(Фрэнсис Бэкон)


Глава 10
Быт и самобытность

Горница и сени

Летнюю комнату у нас называли почему-то горницей. Между горницей и избой находились сени. Через них можно было войти в дом, попасть в горницу или избу или прямо пройти во двор. Кроме функции прихожей, сени были также тем помещением, в котором временно или постоянно находилось то, что нельзя было оставлять во дворе, но и не было смысла тащить в избу. Там на скамейке находились вёдра с питьевой водой, которая зимой, естественно, замерзала; там снималась и оставлялась грязная или не нужная в данный момент времени обувь и одежда; там временно складировался кое-какой урожай с огорода. Да мало ли чего можно было положить в сенях!

Зимой, когда тропинки между домами были не протоптаны, валенки «обрастали» снегом, и первым делом посетители и гости обметали в сенях снег с валенок. С валенок – у кого были – обязательно снимали калоши (галоши). Шум от этих движений и характерный топот были хорошо слышны в избе. Вместе с морозным воздухом в избу входили раскрасневшиеся соседи.

Горница была поначалу для меня некоей лавкой древностей. Там было прохладно и сыро, всё заставлено какими-то ларями, сундуками, ящиками, вёдрами, бочками и прочей всячиной. Ни мать, ни бабушка не очень-то поощряли мои походы в эту часть дома. Летом часть горницы освобождалась, всё это «хозяйство» куда-то сдвигалось и пропадало, мать выметала мусор на улицу, вешала занавески на окна, прогоняла из углов недовольных пауков и ставила у окна вторую железную кровать. Летом она переходила спать в горницу на свежий и чистый воздух, не испорченный запахами русской печки и кухни, но в основном комнату оккупировал я.

В горнице тоже был чулан – отгороженное деревянной перегородкой место, в котором лежала масса интересных и незнакомых мне вещей: маслобойки, прялка, огромный ларь с мукой, сундук с полуистлевшими предметами одежды, деревянные бочонки, глиняные миски и кувшины, кружки, решёта, сита, ступки41, ручной жёрнов для помола муки, махотки42.

Примечание 41. Ступа предназначалась для размельчения небольшого количества зерна до кондиции муки с помощью деревянного пестика. Конец примечания.

Примечание 42. Глиняные кувшины с широким горлом и без ручек. Использовались в основном для хранения и подачи молока на стол. Конец примечания.

В старом сундуке или укладке тоже было много всякой всячины. Например, на самом дне под пластами старой одежды и тряпья я однажды нашёл связку каких-то палочек с заострёнными стреловидными головками. Это были коклюшки – деревянные приспособления для вязания кружев. Бабка Семёниха, не говоря уж о матери, рукодельем не отличались, так что коклюшки принадлежали, вероятно, прабабке Татьяне, известной рукодельнице.

Под горницей находился погреб, и часть его каменного свода горбом выпирала внутрь чулана. Это и определяло микроклимат всей комнаты – сырой с запахом подвала. Впрочем, если открыть окна и проветрить, то воздух в горнице становился вполне приемлемым.

Рядом с чуланом стоял старый шкаф-буфет, набитый всякой всячиной: крупами, посудой, столярным и сапожным инструментом, оставшимся от деда, старыми журналами, институтскими учебниками матери, тетрадками и тряпьём. Мне доставляло большой интерес по очереди открывать створки буфета, рассматривать хранившиеся в нём предметы, рыться в содержимом выдвижных ящиков и вдыхать запах плесени, перемешанной с запахом только что канувшей в Лету старины. В буфете хранились какие-то душистые, завёрнутые в салфетки засохшие корочки хлеба, напоминавшие по запаху похороны деда Тихона. Это были старые бабушкины просвиры, которые она покупала время от времени в Лебедянской церкви и хранила наряду со святой водой. Я втихомолку откусывал от них по кусочку и клал на место до следующего раза. Освященные в храме сухарики казались мне невероятно вкусными.

Где-то с конца мая я переселялся в горницу, и это намного упрощало наш быт. Я мог читать, сколько хотел, мог возвращаться с улицы через открытое окно, никого не беспокоя. Нагулявшись досыта, я к часам одиннадцати влезал в окно, зажигал лампу и, взяв в одну руку кусок ржаного хлеба, в другую – кружку молока, ужинал, а потом погружался в мир приключений Гайдара, Купера, Рида и Верна.

Славное было времячко!

Григорьев Борис Николаевич


 
Перейти в конец страницы Перейти в начало страницы