Глава 10
Быт и самобытность
Русская печь
Основным элементом жилой комнаты, конечно же, была русская печь. Печь была главным источником поддержания жизнедеятельности в доме. Она согревала, готовила пищу, служила ложем для отдыха и сна, сушила одежду и обувь, лечила радикулиты, прострелы, ревматизм и прочие простудные заболевания и, наконец, служила даже в качестве бани.
Печка обычно занимала по площади примерно одну треть комнаты. Со стороны устья она в некоторых домах отгораживалась от комнаты лёгкой деревянной перегородкой, в результате получался чулан, играющий роль кухни. К задней, противоположной, части печки на уровне лежанки пристраивались полати – деревянные нары, под которыми тоже оборудовался чулан-кладовка. Посредине печи с внешней стороны делалась ниша для сушки обуви и носков – так называемый печурок. В самом низу располагалось подполье, туда складывалась кухонная утварь и всяческие приспособления для пользования русской печи: рогачи37 для подхватывания чугунков38, вьюшки39 для закрытия чугунков, таганы – треноги с обручем, на которые ставились эти чугунки с едой, чапленники – для прихватывания за край сковородок, деревянные катки, с помощью которых бабы на рогачах задвигали в печь и выкатывали обратно чугунки, и, конечно, знаменитая кочерга.
Примечание 37. Ухваты. Конец примечания.
Примечание 38. Чугунные суживающиеся книзу сосуды для варки пищи. Конец примечания.
Примечание 39. Чугунные крышки к чугункам. Конец примечания.
Когда бабушка стояла у топившейся печки, ловко орудуя то одним, то другим приспособлением, то с неё можно было вполне писать знаменитую картину «Сталевары»: сосредоточенное и запотевшее лицо её было освещено отблесками огня, на кухне стоял невообразимый грохот и шум от постоянного манипулирования вышеуказанными печными аксессуарами, в избе пахло дымом и подгоревшей едой. К концу многочасовой «вахты» бабка буквально валилась с ног. И так изо дня в день, из года в год чуть ли не до последнего своего часа.
Постель на печи была самой примитивной: на голые кирпичи стелилась дерюга – сотканный из лоскутов коврик. Было жёстко, но постепенно тело к этому привыкало и неровностей не чувствовало. Делать постель мягче и толще теряло всякий смысл – тогда не достигался бы нужный лечебный и согревающий эффект. Когда места на печи всем не хватало, или кирпичи были слишком горячи, то можно было перебраться на полати. Хорошо сложенная печь не требовала много топлива и могла разогреться от охапки соломы. Для сохранения жара в печи использовалась металлическая заслонка, с помощью которой прикрывалось устье печки.
К нашей печи губинский свояк Павел Петрович (муж бабушкиной сестры Настёны), известный на всю округу печник, перед устьем сложил голландку – ещё одну печь с общим для русской печи дымоходом, и тем самым сильно облегчил труд бабушки. Теперь она могла готовить и подогревать еду на плите.
Страшным бичом отопительного сезона были угары: дрова и уголь, как водится, экономили, а потому старались удержать тепло в доме как можно дольше и перекрыть его утечку единственным кардинальным способом – закрыть трубу. На головные боли от угара в селе жаловались постоянно, а время от времени в каком-нибудь доме угорали так капитально, что пострадавших нужно было откачивать на свежем воздухе, а то и вести в больницу.
На этой почве у бабки с матерью происходили постоянные ссоры.
– Ты опять вьюшку закрыла? – возмущалась мать, приходя с работы и нюхая с порога характерный смрадно-кислый запах невыветрившегося углерода.
– Да нет, Поль, печка уже протопилась. Не топить же на ветер! – оправдывалась бабка.
– Ты меня с собой не ровняй! – наступала мать, – У тебя голова чугунная, а я к этому не привыкла.
Бабка не любила спорить и всегда уступала матери. Она и вправду то ли имела крепкую голову, то ли со временем адаптировалась к угарному газу, но страдала от этого бедствия редко. Мать же, угорев, полностью отключалась и могла не выйти на работу, а уж этого допустить никак было нельзя.
Зато к утру бабушка, поджав губы, во всеуслышанье, злорадно объявляла:
– Ну вот, вода в ведре замёрзла! Быдто и не топили вчерась вечером!
Этим она заранее предупреждала возможные жалобы матери на «дикий» холод в комнате.
Мы с бабушкой спали на печке, а мать, как и полагается интеллигентному человеку, на кровати – сначала на деревянной, а потом на железной с пружинами, застеленной большой и тяжёлой периной, набитой куриными перьями. Я любил, лёжа на печи, свесить вниз голову и обозревать всё происходящее в комнате: слушать рассказы и разговоры взрослых, собравшихся за столом; смотреть, как бабушка возится у печки, а мать проверяет ученические тетради и готовит план урока на следующий день; наблюдать, как за окном меняются краски заката – от янтарно-жёлтого до фиолетового оттенка, пока, наконец, сумерки не одолевали день окончательно, и в доме не зажигалась трёхлинейка. Да мало ли что можно увидеть в долгий зимний вечер с печки, а потом уснуть незаметно для себя и окружающих и продолжать видеть во сне увиденное!
Иногда, когда мать где-то задерживалась, мы с бабкой, не зажигая света, залезали по лестнице на печку и ложились спать. Но заснуть сразу не удавалось, и тогда я просил её спеть какую-нибудь песню. Голос у бабушки был слегка хриплый и простуженный, но пела она складно и проникновенно. Помню в её исполнении «Рябину», «Скакал казак через долину», «Во субботу день ненастный», «Пряху», «Златые горы», «Хаз-Булат» и многие другие. Иногда она рассказывала мне кое-какую «бывальщину» – эпизоды из своей биографии и старой, «дорежимной» жизни.
Ах, как было хорошо и уютно полёживать на горячих кирпичах, слушать, как где-то рядом в чулане поёт сверчок, угадывать в растресканном и облупленном потолке расплывающиеся в сумерках фантастические фигуры и сцены или думать, думать о чём-то пока неясном, неощутимом, о чём прочитал в книге, услышал по радио или что само собой придумалось в длинные зимние сумерки!
Печка служила мне также своеобразным театральным райком. Ни в одном театре мира не было и не будет лежачих зрительских мест, а у меня в детстве было. Лежишь, бывало на жёсткой тёплой поверхности и наблюдаешь сверху за репетицией художественной самодеятельности. Мать руководила драматическим кружком и выбирала обычно для постановки рассказы и инсценировки Чехова. Хорошо запомнил некоторые сцены из «Медведя», в котором вместо Жарова в известном одноимённом фильме выступал Костя Гаранин, из «Злоумышленника», в котором «блистал» председатель колхоза и муж сельской учительницы Любови Алексеевны и председатель колхоза Николай Данилович Иншаков. А в «Хирургии» Костя с Николаем Даниловичем «клали на пол» всю сельскую публику. Самым первым ценителем их таланта был я, зритель с печки.
Когда я заливался смехом, то актёры прерывали репетицию и приглашали меня «спуститься в зал» и показать, на что был способен я сам. Иногда им удавалось растормошить меня и уговорить под аккомпанемент гитары сплясать «барыню». Правда, после пяти лет я потерял всякую непосредственность, стал робким и стеснительным мальчиком и свои танцевальные способности уже не демонстрировал. Зато я с большим удовольствием потом (да и сейчас бы не отказался) стал тоже заниматься художественной самодеятельностью, в том числе пробовать свои силы на любительской сцене в драматическом жанре.
Топить русскую печь нужно было уметь. Но, научившись топить, нужно было ещё овладеть искусством, а главное – терпением в ней готовить. Конечно, возможности печки были достаточно ограниченные: она была приспособлена для выпечки хлеба, пирогов или блинов, варки супов, каш и томленья, то есть тушения разных мясных и овощных блюд. Кушанье в чугунке – чугунной кастрюле – ставилось рядом с огнём или углями и при закрытом заслонкой устье оставлялось в печке на определённое время. Нужно было только уметь накопить эти угли, сохранить их жар и уметь рассчитать это время. Впрочем, даже опытная бабушка раза два вытаскивала чугунок или горшок из печки и на всякий случай проверяла степень готовности еды.
Пока горят дрова, и из печи валом валит дым, бабушка задвигала в дальний угол большой чугунок с картошкой или свёклой для поросёнка. В это же время можно было начать варку щей или другого первого блюда. А вот печь блины, варить кашу и томить мясо можно было только на углях с использованием тагана или без.
Для дополнительного обогревания избы с минимальным употреблением топлива использовались также печки-буржуйки – иногда готовые, т.е. фабричные купленные в магазине, а чаще всего – самодельные, изготовленные из толстого железа. Буржуйку обычно ставили в центре комнаты и соединяли с дымоходом жестяными трубами. Она быстро разгоралась и так же быстро нагревала остывшую избу. Вокруг неё всегда собирались обитатели дома, грели руки, ноги, сушили валенки, носки и портянки, а чтобы энергия не пропадала даром, то готовили на ней нехитрый ужин. На печку водружался чугунок с картошкой, который уютно сипел, шумел, ворчал и обещал сытость и тепло. Не дожидаясь, когда созреет картошка в чугуне, я засовывал пару-тройку штук в поддувало, и тогда я получал настоящее удовольствие вкусить картошку в мундире – рассыпчатую, ароматную и вкусную, как тысячи вкусностей на свете!