Глава 10
Быт и самобытность
Изба
Каждое хозяйство состояло из избы-пятистенки, примыкавшего к ней двора с закутами, сараями и другими хозяйственными постройками и огорода. Фруктовые деревья или кустарники были тогда у двух или трёх крестьян на всё село. И это при благоприятнейших климатических предпосылках! Но фруктовые деревья и ягодные кустарники облагались налогами, и это сильно сдерживало развитие частного садоводства на селе.
В доколхозные времена за дворами стояли ещё риги – огромные сараи для складывания необмолоченного – прямо в снопах – хлеба. При отсутствии возможностей снимать урожай зерна на корню, крестьянин был вынужден свозить хлеб с поля в снопах, складировать его в ригах и постепенно обмолачивать в течение осени-зимы. Снопы складывались не на земле, а поднимались под крышу риги и раскладывались на так называемых стрехах – настиле из балок и брёвнышек – слег. Там снопы хорошо проветривались, зерно не загнивало и долго оставалось сухим и чистым. В послевоенные годы риги за ненадобностью были разобраны – они только бесполезно занимали площадь на приусадебных участках.
Поскольку вокруг села было много известняка, то почти все дома были построены из камня. Из известняка были сделаны и все хозяйственные постройки. Стены изб и снаружи и изнутри обычно штукатурились и белились извёсткой. В извести недостатка не было, она изготовлялась из того же известнякового камня: вырывалась яма, в неё складывали известняк и гасили его кислотой. Цемента, естественно, не было, и в строительстве повсеместно употреблялась местная глина с добавлением песка и извести. Крыши крылись соломой и очень редко – железом. Железная крыша была признаком зажиточности хозяина дома.
Древесина была дефицитным товаром, поэтому к ней относились бережно и с почтением. Всё необходимое – и мебель, и домашняя утварь – изготавливалось из местных пород дерева: дуба, берёзы, клёна, ясеня или ореха, а потому деревянные изделия и предметы домашнего обихода было крепки, добротны и долговечны. Огромные брёвна поднимались на высокие козла и медленно распиливались большой продольной пилой, которую водили два человека: один сверху, другой – снизу. Доски обтёсывались топором и выстругивались в соответствии с назначением.
Избы стояли почти впритык друг к другу, так что при возгорании в одном доме огонь быстро перекидывался на соседнюю крышу и так далее. Отстоять соломенную крышу от соседского огня было не просто: нужно было всё время обливать крышу водой и держать на ней мужиков с вёдрами. Поскольку жар от соседского пожара был обычно настолько сильным, что защитники не выдерживали и отступали, то всё оставлялось на волю ветра и Бога. По этой воле обычно выгорал целый порядок из нескольких домов.
Впрочем, если при пожаре не выгорали потолки, защищённые толстым слоем золы, перемешанной с глиной, то восстановление крыши в прежнем виде особого труда не составляло. Несущие балки делались из любых толстых деревьев, для обрешётки служили ветки с листьями, а солому в количестве двух-трёх копен бесплатно выделял колхоз. На крышу залезал мужик с граблями – кровельщик, внизу с трехрогими вилами стоял подавальщик. Кровельщик принимал от подавальщика охапку соломы, клал её себе под ноги, расправлял граблями, причёсывал, утаптывал и переходил на шаг вправо или влево – в зависимости от привычки. Так он шёл ряд за рядом, поднимаясь к коньку. Новой крыше косьём – короткой косой – снизу делался «тримминг», то есть ровно обрезался нижний край, и изба снова смотрелась одетой и нарядной, как молодая вдова на выданье. Через полгода солома серела, чернела, теряла жёсткость и становилась старновкой36, но функцию свою крыша, тем не менее, выполняла исправно. В голодные годы, когда сена и кормов не хватало, хозяева начинали дёргать полугнилую старновку из крыши и скармливать её скоту. Это было, конечно, крайняя ситуация, убедительно демонстрировавшая, что скотина ценилась крестьянином дороже крыши над головой.
Примечание 36. Старновкой называли всякую слежавшуюся прошлогоднюю солому. Конец примечания.
Крестьянский двор
Кстати о соломе. Солома была необходимым продуктом в деревенском хозяйстве, и ею старались запастись в достаточном количестве. Во-первых, она шла в топку, как бумага, для разжигания, но при отсутствии дров и угля употреблялась и в качестве основного топлива. Солома шла на корм (резка) и подстилку скоту – коровам, свиньям, овцам, козам и телятам. Когда бабушка брала только что рождённого телёнка или козлёнка в дом, чтобы он не замёрз в холодной закуте, то на пол им она подстилала свежую солому. Взятая с мороза в дом, солома распространяла вокруг себя приятный свежий запах хлеба. Потом солому использовали как подстилку для хранения яблок и овощей и для перекладки слоёв мочёных яблок. Соломой укрывали от осеннего дождя гурты неубранных картофеля, моркови, свёклы или капусты. Солому использовали как мочалку при помывке бочек, вёдер, тазов и бадей. Да мало ли на что можно было употребить солому!
Кураповская изба, как правило, состояла из двух комнат: одна комната – зимняя (которую иногда тоже называли избой), она отапливалась и была приспособлена для жилья круглый год, а другая, отделённая проходными сенями, считалась летней и использовалась обыкновенно как прохладное помещение для хранения съестных припасов, когда не было необходимости сносить их в погреб, а в летнее время – как дополнительная комната для жилья.
Изнутри изба кое-как штукатурилась и белилась извёсткой. Обои появились значительно позже – где-то в 60-х годах и считались дорогим удовольствием.
Из обстановки в избе непременно присутствовал самодельный, покрытый клеёнкой, стол и лавки вокруг него, опирающиеся с одной стороны на выступы в стенах, а с другой – на ножки. Стулья, диваны, шкафы и буфеты стали входить в моду в конце пятидесятых, а так в большинстве наших домов, кроме лавок, табуреток, скамеек и полок, никакой другой мебели не было. Полы были деревянные и в некоторых домах крашеные. Некрашеные полы при мытье скоблились ножом и приобретали опрятный вид. Половые доски были подогнаны плохо, так что при их мытье вся вода уходила под пол, а зимой из-под них отчаянно дуло. Окна были маленькие, на зиму обязательно вставляли вторые рамы, между рамами делали ватную прокладку-подушку, которую накрывали плотной бумагой, а сверху украшали гроздьями рябины.
Самым привлекательным предметом меблировки для меня была укладка – деревянный сундук с крышкой, в котором обычно укладывались и хранились предметы крестьянского гардероба – от платков и платьев до шушунов и тулупов. Изнутри укладка была оклеена плотной бумагой, а на внутренней стороне крышки красовались различные цветные наклейки, взятые с чайных упаковок и с банок с леденцами, приобретенных у лебедянских купцов, обёртки душистого мыла или просто цветные репродукции из какого-нибудь журнала. Сбоку было небольшое отделение, в котором хранилась всякая мелочь – в основном нитки, пуговицы, иголки, ленты и прочая галантерея. Туда же откладывались для хранения деньги. И хотя мать впоследствии обзавелась настоящим платяным шкафом, укладка ещё долго оставалась в избе и продолжала выполнять свою полезную роль – в основном для бабки Семёнихи, ни за что не желавшей расставаться со своим приданным. Кроме того, укладка служила ей в качестве лежанки.
Крестьянская изба давала зимой укрытие не только людям, но и домашним животным. В сильные морозы в избу забирали вновь рождённого телёнка, козлёнка или ягнёнка. Приходилось постилать на пол солому, терпеть неприятные запахи и прочие неудобства. А что было делать? Тёплых закут ни у кого не осталось: они либо сгорели, либо прохудились, либо по нужде были сломаны, а лес и камень были употреблены на более насущные нужды.
Посредине избы к потолочной матице был приделан железный крюк с металлическим же кольцом – непременный атрибут любой кураповской избы. За это кольцо крепилась люлька для младенца. (Сейчас эти кольца лишь печальное напоминание о том демографическом взрыве, который испытывала Россия в начале двадцатого века.) В некоторых избах можно было увидеть и по два кольца на матице.
В конце войны бабушка с мамой были вынуждены корову «ликвидировать» (именно это иностранное словцо употребляла бабушка, рассказывая о своей любимой бурёнке) и завести менее трудоёмкую и более ресурсосберегающую скотину в виде козы Бэллы. Каждую весну Бэллка, а потом и её дочка Кирка приносили по одному-два козлёнка, которых откармливали, а к осени резали «на пропитание». Вот эти-то козлята и были зимой моими живыми игрушками и товарищами по играм.
Как удивительно грациозно скакали они по избе! Как высоко подпрыгивали вверх! Как быстро и уверенно учились ходить на задних ножках! Как легко поддавались дрессировке! С ними было также интересно играть, как с собакой или кошкой. Они ни в чём не уступали им – ни в уме, ни в догадливости, ни в живости, ни в преданности. Что за уморительные мордочки они строили – в них было что-то от ангела и чёртика одновременно. Боже, как я переживал каждую осень, когда наступало время класть моих друзей на алтарь людской прожорливости! Я категорически отказывался есть жареную козлятину, капризничал, плакал и негодовал, а бабушка исподтишка утирала слёзы и утешала меня каждый раз тем, что «это – в последний раз».
Освещалась изба до середины 50-х годов керосиновыми лампами, а при отсутствии керосина – лучинами, пока в дом не пришло электричество. Лампы, в зависимости от величины керосинового бачка, толщины и ширины фитиля и, соответственно, размеров стеклянного пузыря, могли быть двух-, трёх– или пятилинейными. Самыми ходовыми товарами на селе в эти годы были керосин, пузыри и фитили к лампам. Керосин завозили в сельпо и продавали в розлив населению по несколько литров в одни руки. Очереди за ним выстраивались такие же длинные, как за хлебом, рыбой или крупой. Стоило лишь какой-нибудь бабе пробежать по улице и крикнуть: «Карасин привезли!», как вся деревня, стар и млад, бросалась к магазину с самодельными железными узкогорлыми канистрами и бидонами. Бабка Семёниха в потреблении керосина соблюдала строжайшую экономию и не зажигала лампу до тех пор, пока в ней не было острой необходимости.
– Ничаво, и так хорош – посидишь в темноте! – отвечала она на мою просьбу зажечь лампу. – Успеешь, начитаисси – вечер-то вон как велик!
Она безошибочно ориентировалась в темноте и быстро, без всяких трудностей находила в доме нужную вещь.
Керосин был нужен и для керосинок и керогазов. Коптили эти приборы нещадно, и я до сих пор чувствую едкий угарный запах, возникающий при приготовлении на них пищи. Но это был уже прогресс, потому что керосинка позволяла хотя бы подогреть пищу и освобождала от необходимости затапливать для этого печь.