Глава 10
Быт и самобытность
Наша деревня
Русский крестьянин в основе своей чрезвычайно консервативен – особенно по части быта и заведенных раз и навсегда правил и уклада жизни. Это, на мой взгляд, имеет в принципе больше положительных, чем отрицательных сторон, и вот почему.
Нация, не имеющая культурных традиций и своей самобытности, рассыпается в прах. Стремление соблюдать известные традиции и придерживаться старых дедовских заповедей помогает сохранить ту самую самобытность, которую русское село почти повсеместно утратило за последние годы. Жизнь показывает, что это важнее «революционной жажды прогресса». Чем обернулась ломка крестьянского уклада, известно теперь каждому. «Прогресс» в русской глубинке по своим разрушительным последствиям можно сравнить лишь с уничтожением индейцев в Америке.
Русский человек вообще на протяжении веков доказал свою национальную стойкость, и несмотря на свою разбросанность по разным климатическим, географическим, экономическим и государственно-политическим ареалам, представляет собой довольно стандартный и узнаваемый тип. Чего нельзя сказать, к примеру, о немцах в широком смысле слова: житель Саксонии отличается от жителя Баварии, не говоря уж об австрийцах, швейцарских немцах или люксембуржцах, сильно разнящихся друг от друга, особенно в языковом отношении. То же самое можно сказать о французах или бельгийцах, англичанах, канадцах, американцах или австралийцах. В чём причина этому? Уж, не в консерватизме ли русского крестьянина и русского человека вообще?
Внедрение культуры и прогресса на село советская власть осуществляла под ложным лозунгом «преодоления пережитков», при огульном смешивании самобытных черт крестьянства с их мнимой реакционностью и религиозностью и при наделении рабочего класса сомнительной миссией самого передового класса в обществе34. Всё, что имело отношение к прошлому, объявлялось вредной выдумкой церкви и пережитками ненавистного царизма, и, изгоняя царя и Бога из «отсталых» крестьянских душ, власть выбрасывала вместе с ним на помойку истинно русские моральные и этические ценности. Бога у крестьянина (впрочем, как и у всего русского народа) отняли, а взамен ничего не дали. Вернее, дали, но скоро всё до того исказили и изуродовали, что верить в это было совершенно не возможно.
Примечание 34. Не в порядке злорадства, а правды ради хочу спросить читателя: может ли он привести хоть один пример, иллюстрирующий эту «передовая роль пролетариата» в нашем советском и постсоветском обществе? Этот «прогрессивный класс», имеющий самую мощную и организованную партию, стоящую у власти, в одночасье пал ниц перед грязным рублём «новых» русских, не предприняв ни одной(!) попытки не только в защиту общества, но и самого себя. Конец примечания.
Негативный характер консерватизма кураповских поселян сказывался, прежде всего, в пренебрежении ко всяким удобствам, облегчающим само их существование. Быт и уклад их был чрезвычайно убог и примитивен и не менялся, вероятно, на протяжении последних ста лет. И дело здесь не только в бедности и постоянной нехватке средств. Было не принято ломать порядки, заведенные дедами и прадедами.
Недавно я видел по телевидению передачу об одном французе, принявшем православие, а потом посвящённом в церковный сан и назначенном настоятелем сельской церкви в Мордовию. Этот европеец готов принять в России всё и смириться со многими недостатками своих прихожан, но он никак не может понять одного: почему они не хотят устроить в своих домах элементарную канализацию, а продолжают, как и их предки, выбрасывать нечистоты и лить помои рядом со своим жилищем? То же самое на все сто процентов относится к моим землякам. И дело тут вовсе не в бедности и нехватке материальных средств. Причина кроется в инерции, лени и известном консерватизме.
Оглядываясь назад, в прошлое, приходится с сожалением констатировать, что деревенский тип в целом и кураповский, в частности, при советской власти эволюционировал не в лучшую сторону. Если городского жителя испортил квартирный вопрос, то сельского – колхоз. Бесплатный труд на земле, тяжелейшие условия быта и работы, бесправие, голод и нищета, коллективизация и война оставили неизгладимый след на облике и характере кураповского крестьянина. Нивелировались или вымылись из ген прививаемые веками качества землероба, вместо них развились и разрослись черты обывателя, мещанина. Это, разумеется, говорится не в осуждение, а скорее в оправдание – иного результата от насильственных и бездарных акций советского государства по раскрестьянствованию села ожидать было невозможно.
Что мы имеем теперь в лице русской деревни, подвергшейся массовому наступлению «городской» культуры? То же самое, что имели американцы после «цивилизации» индейцев: пьянство, разврат, моральную деградацию. Вместе с кровью, слезами и потом ушли лёгкая беспечность и беззаботное веселье, непосредственность и наивность, приверженность земле и трудолюбие, искреннее сопереживание и сочувствие горю, доброта и мудрое всепрощение, жизнестойкость и вера в свои силы. Пришли озлобленность и отчаяние, безразличие и рвачество, угрюмость и приспособленчество, зависть и недоверие, обособленность и лицемерие. Естественно, люди остались людьми, среди них есть всякие – и хорошие, и плохие, и никакие, но если говорить о климате на селе в целом, то даже сами пожилые кураповцы, помнящие ещё «те времена», вряд ли выскажутся в том смысле, что он стал лучше.
При этом конечно нельзя не признать, что в целом условия жизни и быта в Курапово изменились в лучшую сторону: пришла электрификация, газификация, водопровод и даже началась телефонизация, улучшилось снабжение и появился некоторый сервис, люди смотрят телевизор и покупают легковые автомобили. Но вот парадокс: человек от этого лучше не стал. Впрочем, как и везде по стране.
Кураповский житель по природе своей патриотичен и «настроен на государственный лад». Он чутко улавливает государственную политику, верит (во всяком случае, верил раньше) своему правительству и не подвергает сомнению то, о чём пишут газеты или говорят по радио. Обсудить последний шаг правительства – одно из любимых занятий кураповского мужика. И будьте уверены, в его оценке прозвучат трезвые и рациональные нотки. Кураповец всей душой за укрепление и усиление государства. В душе его находит отзыв любая инициатива государства, будь это коллективизация, призыв в армию или освоение целины.
А вот локальный патриотизм на селе и в округе практически никак не развит. Редко встретишь человека, который бы по-настоящему гордился своим селом, городом и колхозом или, наоборот, остро переживал бы за их судьбу. В отношении к своим пенатам и очагам кураповец в большинстве случаев безразличен, снисходителен и пассивен, а то и просто хаит свою малую родину. Он может много рассуждать на тему о том, как бы это нужно лучше устроить, но конкретной инициативы от него не дождёшься. Им нужно руководить. Он полностью отдаёт себя на волю начальства, хотя по опыту знает, что от начальства, как правило, ждать хорошего не приходится. Но всё равно он полагает, что «выше себя не прыгнешь», что «плевать против ветра бесполезно» и что «плетью обуха не перешибёшь». С таким человеческим материалом исправить положение вряд ли возможно.
Кураповский житель теперь редко оглядывается на традиции отцов и дедов, на их вековую мораль и понятия о том, что можно, а что нельзя. За годы советской власти у него выработался тот самый нигилизм, о котором так много дискутировали русские люди в середине 19 столетия. Вседозволенность стала моральным кредо многих из них. Женщины стали пить вино, курить и ругаться матом наравне с мужчинами. Воровство стало повсеместным. Причём воруют теперь не только у государства, но и у соседа и даже у родителей. Основное развлечение – телевизор с его нескончаемыми дебильными сериалами и пьянство. Читать стали единицы…
Пока не забылись окончательно приметные черты моих предков-земляков, спешу кое-что записать на бумагу.