Глава 9
В коротких штанишках на помочах
Мост
Рек без переправы не бывает.
Такая переправа с одного берега на другой была и у нас. Зимой переход осуществлялся по льду, в половодье – на лодках, а когда вода во второй декаде мая входила в свои берега, приступали к строительству деревянного моста. Мост успевали построить лишь к началу-середине июня, и он стоял до следующего апрельского паводка. Ледоход каждый год уносил мост, и каждый год колхоз его восстанавливал. Так было заведено ещё дедами, так это продолжалось вплоть до конца двадцатого столетия, когда перестройка и демократия окончательно не развалила и совхоз, и средств на Кураповский мост уже не выделялось. Сообщение с правым берегом осуществляется теперь через Троекуровский мост, построенный уже по всем правилам строительства в начале 60-х годов. Это далеко и не всегда удобно, но в наше время стало не до излишеств. Чтобы сходить по грибы в Русинский или Зайцев лес, которые видны с кураповского берега, надо сделать крюк в шесть километров.
Деревянный мост – всего каких-то пятнадцать метров – составлял лишь малую часть переправы, остальное представляло собой так называемую гать – плотину, насыпанную из известнякового камня. Перегороженная гатью, Красивая Меча задумчиво останавливает свой мерный бег и, не найдя прохода вдоль берегов, устремляется к серединке, завиваясь в мощные витки бурунов, называемые бырью. Водовороты и завихрения, каждый год менявшие своё направление, намывали ниже моста песчаные островки, которые мы называли курганами. Попасть в бырь для каждого мальчишки и заманчиво и опасно: вода с такой скоростью подхватывает, закручивает и затягивает тело пловца на глубину, аж захватывает дух. Попытки знакомства с бырью заканчивались иногда трагично – буруны могли выбросить на поверхность, а могли и затянуть на глубину.
Прыгали мы с моста в основном ниже по течению, но находились и смельчаки, которые прыгали и против течения и на спор выплывали на спокойную воду. Тем, кому с течением сладить не удавалось, проплывали под мостом, где в воде прячутся старые сваи, забитые ещё дедами. Они все были измочалены, сбиты на бок и к использованию в качестве опор для моста не пригодны, представляя в основном серьёзную угрозу для тех, кого затягивало под мост. На моей памяти несколько погибших коров, утонувших сверстников да и взрослых ребят – правда, пьяных.
Почему в числе погибших упомянуты коровы? Очень просто: кураповские коровы два раза в день переплывали реку выше моста: утром, в начале похода на лесное пастбище, и вечером, перед сном, с полным выменем. Коровы оказались на редкость прекрасными пловцами и свободно справлялись с быстрым течением. Зрелище было, конечно, не для слабонервных. Представьте себе рогатые морды с расширенными глазами, то и дело отфыркивающие попадающую в ноздри воду и сплошным строем плывущие на вас. Рогатые бегемоты! Только бегемотов в таком количестве в одном месте вряд ли можно было увидеть. А тут целое стадо голов в семьдесят компактно, одним суворовским броском форсирует шестидесятиметровую водную преграду. Когда коровы начинали выходить из воды, то казалось, что происходит нашествие каких-то фантастических водяных чудовищ29!
Примечание 29. Картина «Похищение Европы» даёт лишь очень слабое представление о плавательных возможностях крупного рогатого скота. Конец примечания.
Один пастух обычно преграждал коровам путь на мост и, хлопая по воздуху кнутом, отпугивал их подальше от моста, а второй в это время загонял коров в воду. Я сам не видел, но мне рассказывали, как коров всё-таки затягивало под мост. Там она натыкались на старую сваю и распарывали себе брюхо.
На строительство моста назначались пять-шесть умеющих плотничать мужиков – как правило, одних и тех же. Помню бывших председателей колхозов Зайцева Егора Арефьевича (попросту Егорорехов или Орехович) и бывшего будённовца Москворецкого Николая Тарасовича (Таращ), а также Зайцевых Ивана Васильевича (Гаранина) и братьев Алексея и Михаила Алексеевичей. Строительство моста – дело ответственное, поэтому трудились на нём не спеша и с большим чувством меры. Строители очень дорожили своей работой, потому что она была, в общем-то, не пыльная, обеспечивала гарантированный трудодень и почти ежедневный магарыч30 от сердобольного председателя колхоза. Если мост будет построен быстро, то его строителям пришлось бы потом «вкалывать» по наряду, их, к примеру, могли послать и в поле, где работа была во много раз труднее, по строгому расписанию и, естественно, уж без всякого магарыча. Нет, полевая работа – это для дураков: для вдовых баб, для подростков и для лошадей. Была бы их воля, то строители сидели бы на мосту круглый год!
Примечание 30. Выпивка от заказчика в знак благодарности за произведенную работу или аванс за предстоящую работу. Без магарыча ни один мужик в Курапово к работе не приступал. Конец примечания.
...Яркое майское утро. Отцвела черёмуха, распускается сирень, село утопает в молодой и сочной зелени, за рекой – белая кипень от цветущих совхозских садов. Небо нежно-голубое, облака лёгкие, пушистые, воздушные. Они медленно проплывают в вышине, нисколечко не заслоняя солнце. Деревня словно вымерла: все, кому нужно, уже давно ушли на работу, скотину угнали на выпас, петухи уже давно пропели, старики и старухи встали и неслышно копошатся на огородах и во дворах, в то время как их внуки всё ещё ворочаются в постели и досматривают последние сны.
От реки поднимается пар. Вода кажется неподвижной. У кромки воды замерло несколько заядлых рыбаков – в основном мальчишек, не достигших ещё возраста кормильца семьи. Иначе они бы здесь не стояли и «вкалывали» бы рядом со своими родителями на пашне или в конюшне.
Солнце уже заглядывает в правый глаз31, с дальних полей давно уже доносится стрекот тракторов. С косогора неторопливо спускается Таращ, один из активистов села, участник гражданской войны, уважаемый человек. Ему до места работы добираться дальше всех, он живёт на Барском конце, но приходит он первым. Изо рта у него торчит непременная цигарка из самосада, в руке топор. Он останавливается за спиной одного рыболова, молча выкуривает самокрутку и оглядывается по сторонам: где же остальные мужики?
Примечание 31. Эта кураповское выражение основывается на том, что при встрече восхода солнца в полжении «лицом на юг» лучи солнца касаются сначала левого глаза, а потом, значительно позже - правого. Конец примечания.
Вот показывается фигура Егорорехова, он спускается со своего огорода, поворачивает налево и идёт вдоль берега, скрывшись на несколько минут в густых зарослях ивовых прутьев. Вот он выныривает из ивняка, характерно, как болванчик, покачивая головой, останавливается, смотрит на противоположный берег и правой рукой без большого пальца, который оставил на войне, долго чешет место ниже поясницы. Это его привычка, от которой он не может отказаться даже при посторонних людях. Наконец он подходит к Тарасовичу и здоровается. Со своего огорода спускается и Иван Васильевич Гаранин – его огород выходит прямо к мосту, а из переулка появляется Михаил Алексеевич, сияя то ли отморозившейся, то ли проспиртовавшейся загогулиной носа.
Все в сборе, можно начинать.
Рыболовы один за другим исчезают со своими уловами, на речке появляются первые купальщики. Мужики проходят к краю гати, заглядывают в воду – не забил ли кто за них за ночь сваю – и усаживаются на лежащие навалом брёвна и доски. Прежде чем приступить к работе, они устраивают общий перекур. Курят молча и сосредоточенно. Солнце начинает пригревать вовсю, воздух наполняется звуками жаворонков и доносящимся из-за реки натужным стрекотом колёсных и дизельных тракторов. Всё, пора начинать!
Строители делают из горбылей кое-какой настил и начинают заострять с одного конца бревно. Для этого достаточно одного топора, остальные в это время стоят рядом, наблюдают и ждут, когда бревно будет готово. В это время на мосту появляется какая-нибудь баба с бельём и отвлекает мужиков от дела. То есть, она просто начинает заниматься своим, бабским делом: ставит таз с бельём, берёт выстиранные дома вещи, прополаскивает их одну за другой в быстрой воде, кладёт на ровный гладкий камень и начинает усердно стучать по ним деревянным вальком, выбивая остатки мыла и грязи, а мужики, бросив топоры, оценивающе смотрят на её круглые, согнувшиеся пополам формы и начинают обмениваться мнениями – сначала между собой, а потом и с самой бабой.
– Смотри не упань в воду-то! – сочувственно произносит Таращ.
– Не упаня! – убеждённо говорит Орехович. – У неё вишь задок-то какой тяжёлый, он к берегу направлен, а голова у ней лёгкая – значит, ни за что не упаня!
Все гогочут, баба краснеет, ещё яростнее машет вальком и делает вид, что ничего не слышит.
– Шура, – вкрадчиво вступает в разговор Алексеич, – ты чтой-то это не на работе?
– Отпросилась вот на полдня – дела, вишь, домашние приспели, – охотно отвечает Шура, разгибаясь на минуту. Она вдова, на её попечении трое детей, корова, две овцы, куры да мать старуха, но духом не падает.
– И зря, – говорит Гаранин. – Постирушки могла бы и ночью делать. Ночи-то у тебя усе слободные.
– Не скажи, – возражает Орехович. – Намедни иду как-то вечером мимо Шуркиного дома, а оттуда мужчинским духом так и шибая, так и шибая!
– Да ну? Что ты говоришь? – наигранно удивлённо спрашивает Алексееич.
– Истинный крест ня вру! – Орехович делает культяпкой движение, напоминающее крест.
– Шура, это как же так понимать? – продолжает Алексеевич. – Мине ты категорически отвергаешь, а сама...
– Да ну вас, баламуты! – отбивается Шурка, заканчивая полоскание. – Жеребцы окаянные! Не стыдно насмехаться над бедной бабой?
– И правда, мужики, стыдно, – подтверждает более серьёзно настроенный Таращ и берётся за топор.
Шура уходит, а вдогонку слышит:
– Так ты севодни нас жди – придём!
Нахохотавшись вдосталь, мужики берутся за бревно, поднимают его и осторожно вставляют остриём в воду между досками настила. Теперь надо его забить, чтобы получилась свая. Они берутся с четырёх сторон за деревянную «бабу», и кто-то из них запевает хулиганскую частушку – кураповскую «дубинушку». Частушка должна координировать их усилия и задавать нужный ритм работы: на первых словах строки «баба» поднимается вверх, а на последнем ударном слоге со всей силой опускается и ударяет по тыльной стороне бревна:
Как по нашей (подъём) реч(удар)ке
Пауза.
Плыли две до(подъём)щеч(удар)ки.
Пауза.
Хлоп, гоп, твою (подъём) мать(удар)!
Пауза.
Плыли две до(подъём)щеч(удар)ки.
На слове «мать» удар оказывается наиболее смачным и сильным. Свая постепенно уходит под воду.
На мосту появляется ещё одна баба с бельём. Мужики от работы не отрываются, но её появление фиксируют каким-то шестым чувством и перестраиваются без всякой команды. Песня становится всё громче, ненормированная лексика – всё забористее, а удары по свае злее, чаще и сильнее. В данном случае присутствие противоположного пола на мосту служит стимулом к ускорению работы.
– Хлоп-гоп, тра-та-та!
Плыли две дощечки!
Вдруг – что такое? Шаткий настил, ходуном ходивший под ногами строителей и не рассчитанный, вероятно, на учащённый ритм труда, незаметно для мужиков расходится в стороны и рассыпается! Частушка на полуслове застревает в горле певцов, «баба» с грохотом выпадает из рук, а сами мужики, как перезревшие «антоновки», сыпятся один за другим в воду!
Баба с бельём испуганно смотрит на бырь – ни одной хулиганской головы на поверхности, одни только картузы! Строители в полном составе ушли под воду. Она уже хочет крикнуть «Караул! На помощь!», но в это время вдалеке наконец-то выныривает чья-то моржовая рожа. Это усатый герой гражданской войны.
– Мужики, так вашу... – слабо кричит ветеран, повторяющий уральский подвиг Василия Ивановича Чапаева на Красивой Мечи. Правда, полководец, хоть и был ранен в одну руку, но умел плавать, а наш герой плавать не умел, и если бы не причудливые ходы водоворотов, вынесших его на поверхность, то «купание» для него могло бы закончиться весьма печально.
– Таращ, держись! Я тута! – вопит кто-то, и рядом с усами Тарасыча появляется красный нос Михаила Алексеевича. Он берёт товарища на буксир и доставляет его на мель. Туда же скоро выплывают и остальные строители. С крутого берега доносится голос инвалида войны вездесущего Егора Алексеевича (разумеется, тоже Зайцева):
– Чапай! Эй, Чапай! Держися за воду! Счас к табе ординарец Петькя поспея! Петькя! Ты где? Командир тоня!
Баба на мосту начинает дико хохотать, на шум и крик сбегаются мальчишки и девчонки, и тогда хохот становится всеобщим. Мокрые и замёрзшие строители вылезают из воды, не стесняясь присутствия зрителей, скидывают верхнюю одежду и начинают её отжимать. И тогда очередь поиздеваться над ними приходит к бабе на мосту.
– Эй, мужики, вы там в воде приборы-то свои не растеряли? А, можа, налим всё пооткусывал? Ой, уморили! Ну, работнички!
На следующий день происшествие на мосту становится известным всему селу, и строителям буквально не дают прохода, чтобы до отвала посмеяться над ними. А народец в Курапово был куда как зол и остёр на язык, и его не надо было мёдом кормить, чтобы не пройти мимо и не подшутить или не поиздеваться над каким-нибудь неудачником.
Ежегодное строительство моста через Красивую Мечу было символом бессмысленности и тщетности колхозного труда. Одновременно оно превращалось в ритуал, становилось традицией, без которой жизнь села была бы бедней на одну страницу. В Курапово было так мало развлечений.
В конце 50-х годов двумя движениями лопаты одного самостийного гидростроителя река в районе моста круто изменила своё исконное русло. Некто Иншаков Михаил Яковлевич, из дома Антохиных, совхозский сторож, во время половодья «помог» переполненному водой оврагу Бруслановке «справиться» с излишком талой воды. Он перекопал узкую – всего в несколько метров – перемычку, отделявшую овраг от реки, в результате чего русло Бруслановки выпрямилось, и вода, выходившая ранее к реке под углом и естественно намывавшая гать у моста, вырвалась теперь на свободу под прямым углом и прижала течение Красивой Мечи к противоположному берегу. Левый берег реки, в отличие от правого, каменистого, сложен из чернозёма, так что вода стала подмывать близлежащие огороды, а зажатое в теснину русло ускорило своё течение. Ширина протоки, через который теперь нужно было перекидывать мост, удвоилась, и технически, и экономически строительство моста для кураповцев стало просто неосуществимым предприятием.
Правда, скоро был отстроен Троекуровский мост, но село лишилось бесплатного ежегодного развлечения.