"Книги - это корабли мысли, странствующие по волнам времени и
  бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению"

(Фрэнсис Бэкон)


III. Россия и Швеция в 40-е годы

 

Невозможно начинать никаких переговоров иначе, как приняв в основания Ништадтский мир.

А.П. Бестужев-Рюмин

1. Заговор послов

2. Стокгольм накануне войны

3. Война 1741-1743  гг.

4. Мирная конференция в Обу

5. После войны. Активная политика Бестужева-Рюмина и Корфа (продолжение)

 

Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных

Д.И. фон Визин

О содержании предстоящего соглашения с Берлином, в частности, об обязательствах сторон о взаимной обороне и о гарантиях престолонаследия в Швеции, шведское правительство в декабре 1745 года признало целесообразным проинформировать Любераса и пригласило его принять в этих переговорах участие. Как и следовало ожидать, большого энтузиазма эта новость у русской стороны не вызвала. Связь с Пруссией в любом случае удаляла Швецию от России. Это было очевидно всем и в первую очередь Бестужеву, и он решил парировать шведско-прусский договор русско-датским соглашением, которое, по его мнению, по аналогии с уже заключённым русско-австрийским договором было бы весьма полезным для России: «Как шведы датчан злостно ни марают, то, не взирая на то, канцлеру необходимо потребно быть видится с Даниею без потеряния времени оборонительный союз возобновить».

Официальная реакция России содержалась в меморандуме императрицы Елизаветы королю Фредрику, вручённом шведскому посланнику в Петербурге Барку в феврале 1746 года. Елизавета Петровна откровенно заявила, что союз с Пруссией для Швеции вреден. Россия, согласно её аргументам, может успешно защищать интересы шведов при возможных нападках на Швецию и Пруссии, и Дании. Письмо императрицы, по сведениям Мальмстрёма, было подкреплено демонстрацией военной мощи, и шведскому правительству не оставалось ничего иного, как прервать начатые с пруссаками переговоры. Граф К.Г. Тессин, заправлявший теперь внешними делами Швеции, официально уведомил об этом Любераса. «Необходимость не противоречить России была тем более насущной, что шведская армия находилась в плачевном состоянии», – комментирует Мальмстрём этот эпизод.

Загнав страну в тупик и проиграв с позором войну, «шляпы» и правительство Юлленборга, казалось, были на грани падения, но неожиданно приобрели сильную опору в лице кронпринца и кронпринцессы. Если лозунгами «колпаков» были мир, свобода, порядок и спокойствие, то «шляпы» выдвинули спекулятивный лозунг «независимости страны», опять указывая пальцем на восток, откуда, по их мнению, исходила угроза суверенитету Швеции. Выдавая себя за истинных защитников престолонаследия, они ловко «примазались» к ненавистному когда-то голштинцу Адольфу Фредрику и фактически сделали его теперь своим неофициальным вождём. Так вопрос о поведении шведского наследника престола неожиданно для Петербурга выдвинулся на передний план и в значительной мере определил характер взаимоотношений России и Швеции.

После заключения 22 мая 1746 года союзного трактата с Австрией Россия окончательно приняла внешнеполитическую «систему» Бестужева. Великий канцлер, парируя наступление Франции в Скандинавии и не надеясь на благоприятное развитие событий в Швеции, неожиданно и в обстановке большой секретности провёл успешные переговоры с датчанами и 10 июня заключил с Данией оборонительный союз, носивший явно антишведскую направленность. По всей видимости, великому канцлеру пришлось довольно потрудиться, чтобы заставить императрицу Елизавету, наконец, отказаться от защиты голштинских интересов, ибо датчане получили от русских дипломатов заверения в том, что матушка-императрица уговорит своего наследника Петра Фёдоровича решить вопрос Шлезвига-Гольштейна мирным путём. В секретной статье договора, абсолютно неизвестной тогда шведам, Елизавета Петровна брала на себя перед датчанами обязательство никогда не позволять шведским королям владеть Голштинией и обещала уговорить Адольфа Фредрика отказаться от своих наследственных прав на герцогство. Копенгагену это реальное и выгодное предложение понравилось куда больше, нежели ничем не подкреплённые обещания Швеции не вмешиваться в датско-голштинские распри. В качестве гаранта такого решения голштинского вопроса выступила Австрия.

Всё это свидетельствовало о том, что в Петербурге наконец-то стал преобладать прагматический взгляд на развитие событий в Скандинавии, и что на Адольфа Фредрика в КИД ставку уже не делали. Русской дипломатии оставалось только попытаться как можно больше «выжать» из того, что уже было достигнуто ранее. От крупных угроз со стороны Парижа и Берлина Бестужев-Рюмин уже подстраховался: он увёл с французской «танцплощадки» Данию и лишил возможности Францию и Пруссию использовать в своих антирусских (а заодно и антианглийских) целях объединённую Скандинавию.

В проявлениях недовольства поведением Адольфа Фредрика со стороны Петербурга недостатка не было. В спор с кронпринцем вступил его племянник и русский наследник Пётр Фёдорович. Он предъявил дядюшке претензии в том, что во время его опекунства и управления герцогством были совершены финансовые преступления, а в начале 1746 года приказал упомянутому выше Хольмеру вернуться в Голштинию и принять там положенное наказание. Когда Адольф Фредрик попросил петербургского племянника позволить Хольмеру задержаться в Стокгольме хотя бы на некоторое время, тот ответил в таких грубых выражениях, которые, по выражению Тессина, в общении между принцами вряд ли приняты. И Хольмера посадили в тюрьму.

За всем этим стоял, конечно же, великий канцлер Бестужев-Рюмин, получивший, наконец, возможность расправиться с ненавистной ему и не только ему голштинской партией, виновной во многих неприятностях и бедах для России. Люберас обратился в Петербург с ходатайством оставить Хольмера в Стокгольме при кронпринце, назвав голштинца вполне благонамеренным человеком, но получил резкий отпор от великого канцлера: «Сие не что иное, как притворство, а ежели Гольмер долее в Швеции оставлен будет, то интересы его импер. высочества в Голштинии весьма от этого претерпеть могут, и в прежней плохой администрации никто без него отчёта дать не в состоянии». Бестужев напоминал Люберасу, что тот сам ранее характеризовал Хольмера как человека зловредного, а теперь неожиданно взял его под защиту.

В ответ «шляпы» стали распространять провокационные слухи о том, что Петербург планирует лишить Адольфа Фредрика наследства на шведскую корону, что, конечно, не соответствовало действительности, но сильно подогревало страсти и неприязнь шведов к России и ещё теснее привязывало кронпринца к тем, против кого и было направлено недовольство Петербурга.

На самом деле весной 1746 года Россия запланировала сместить не Адольфа Фредрика, а правительство «шляп». Русский посланник выпустил листовку, в которой опровергал слухи относительно свержения Адольфа Фредрика и открыто распространял её среди населения, называя инициаторов этих слухов самыми непотребными словами. Он вручил эту листовку и королю Фредрику – прямо в собственные руки, что было грубым нарушением дипломатического протокола: общение с монархом должно было осуществляться исключительно через канцелярию правительства.

Англия тоже согласилась действовать в этом же направлении вместе с Россией. Основную ставку Петербург и Лондон традиционно сделали на партию «колпаков». Посланники «Ги-Диккенс и фон Корф, оба бесцеремонные и возбуждённые личной ненавистью к верхушке партии «шляп», со всей страстью бросились в партийную борьбу так, как они не делали этого никогда раньше, и что можно было сравнить лишь с поведением де Кастехи десять дет тому назад», – пишет Мальмстрём66, явно преувеличивая личные чувства дипломатов в этом деле, которые, возможно, и присутствовали, но вряд ли имели решающее значение. Посланники всего лишь выполняли указания своих монархов и министров.

Примечание 66. Мальмстрём, комментируя поведение Корфа, справедливо признаёт, что вмешательство во внутренние дела Швеции французских послов шведов возмущали мало, а вот действия Корфа они считали неприемлемыми. Добавим от себя, что такова всегда была и продолжает быть шведская беспристрастность: когда речь идёт о России, то чувство справедливости шведам обычно отказывает. Конец примечания.

В это же время, удовлетворяя собственные потребности на хлеб, Россия была вынуждена урезать квоту для продажи зерна Швеции, что, конечно, тоже не способствовало укреплению двусторонних отношений. Кстати, зерно в Швеции продавалось через шведских купцов, специально подобранных бароном фон Корфом, т.е. людей, симпатизирующих «колпакам». У «колпаков» ведущим лидером стал Океръельм, а у «шляп» – Тессин. Юлленборг тяжело болел и одной ногой стоял в могиле.

Одним из активнейших представителей прорусской прослойки риксдага и агентом Корфа был купец Христофор Спрингер, получивший с помощью Корфа подряд на закупку русского зерна. Ранее Спрингер получал от Любераса и английского посланника Ги-Диккенса денежные средства на подкуп депутатов риксдага – по 10 000 купфер-талеров67 от каждого. Всего на этот риксдаг Петербург выделил 20 000 рублей и 1000 ластов зерна для беспошлинной продажи в Швеции. Англичане и русские делали ставку на следующих вождей «патриотов» и «благонамеренных»: Океръельм, Врангель, графы Бъельке и Бунде, генерал Дюринг и полковник Левен. Вожди запросили от Корфа и Ги-Диккенса поначалу сумму, эквивалентную 160 000 рублям, но посланники посчитали её завышенной.

Примечание 67. Т.е. медных талеров. Конец примечания.

Французский посол в Стокгольме Ланмари, естественно, встал на сторону «шляп», но, в отличие от предыдущих лет, деньгами особенно не разбрасывался, а больше помогал советами.

Риксдаг открылся 15/22 сентября 1746 года. «Колпаки» одержали на нём лишь частичную победу: 22 сентября/3 октября 1746 года лантмаршалом риксдага со значительным перевесом в голосах над Тессином был избран барон Унгерн-Штернберг, получивший по совету Корфа и при поддержке А.П. Бестужева-Рюмина «подарок» на сумму 2 000 червонных рублей, но добиться избрания большинства в комиссиях парламента или в правительстве, однако, не удалось.

«Благонамеренные» или «патриоты», между тем, так привыкли к получению денег то от русского, то от английского посланников, что вели себя довольно бесцеремонно и откровенно давали посланникам понять, что в случае невыдачи денег они смогут обратиться к французскому посланнику. Соловьёв пишет, что сам король Фредрик тайно просил Корфа, чтобы тот «ради Бога не жалел денег» для приобретения большинства голосов при избрании лантмаршала. Приёмная русского посланника представляла собой настоящий «штаб революции», там с утра до вечера толпились люди и просили денег. «...Я бы обнищал, если бы каждому давал то, что он требует», – писал Корф в Петербург, и потому сначала отправлял просителей к Океръельму для проверки их личности. Океръельм «правильным» людям выдавал записки, и те снова шли к Корфу. Денег всё равно не хватало, и Корф был вынужден одолжить сумму, эквивалентную 6 666 рублям, у Ги-Диккенса, а потом на 13 000 рублей – ещё у кого-то.

«Шляпы», нисколько не уступавшие в наглости и бесцеремонности «колпакам» и финансируемые посланником Версаля Ланмари, а в основном усердными подачками кронпринца и кронпринцессы, заложившей в банке свои бриллианты за 30 000 платов для избрания Тессина в лантмаршалы риксдага, по словам Соловьёва, тоже шли на всяческие хитрости, чтобы сбить с толку депутатов. Так купец Андерс Плумгрен всюду стал демонстрировать золотую, усыпанную бриллиантами табакерку, выдавая её за подарок от русского двора за услуги, которые он якобы оказал Швеции. Это якобы смутило «благонамеренных», поскольку они не знали, чтó в таком случае следовало ожидать от России: ведь Плумгрен был известен как один из зачинщиков последней войны с русскими. На донесении Корфа Бестужев сделал любопытную заметку о Плумгрене: «Сей купец Пломгрен – свойственник графа Лестока и в последнюю с Швециею войну России многие пакости делал». Впрочем, Корф не отчаивался и в выполнении полученных от Бестужева инструкций шёл, что называется, напролом. Чтобы подбодрить «свою» партию, он подал королю сразу две промемории, разоблачающие неблаговидные проделки противной партии.

Петербург по подсказке Корфа (а ему подсказали «благонамеренные из лагеря Океръельма) решил прибегнуть к демонстрации силы. В тот момент, когда члены риксдага съезжались в Стокгольм, на берегах Невы был отдан приказ 4 полкам пехоты грузиться на 20 галер и идти к берегам Финляндии. Одновременно Корф вручил об этом промеморию шведскому правительству. В Петербурге Бестужев-Рюмин, со своей стороны, тоже вручил шведскому послу графу Н. Барку, стороннику партии «колпаков», ноту, в которой говорилось, что галеры с солдатами отправлялись в Ревель, но поскольку погодные условия на море были сложными, то галеры должны были следовать вдоль финского побережья до Хельсингфорса, а оттуда уже идти в порт назначения. Не исключено, говорилось в далее ноте, что людей на некоторое время, возможно, придётся высадить на берег. Бестужев просил Барка уведомить стокгольмское правительство и получить от него указание к военным властям Финляндии о том, чтобы те со всем вниманием отнеслись к нуждам русских моряков и солдат.

По всей видимости, пишет Мальмстрём, русский кабинет надеялся, что Барк как сторонник партии «колпаков» будет содействовать просьбе русской стороны, но эти расчёты оказались неверными. Он немедленно подал Бестужеву письменный протест против планируемого русского похода и заявил, что без согласия шведского правительства он невозможен. Нам думается, канцлер на это согласие и не надеялся, потому что у него на этот счёт были другие соображения. Главным для него, вероятно, было дать почувствовать шведам, что за лёгкую плату, которую они заплатили за проигранную ими войну, нужно было бы с бóльшим уважением относиться к России.

Мальмстрём далее пишет, что Бестужев немедленно дал «задний ход», сославшись на то, что исполнитель при изготовлении ноты допустил ошибку при переводе и попросил эту ноту обратно. Барку вручили другую ноту, в которой русское правительство просило шведские власти благожелательно отнестись к русским морякам, если обстоятельства плавания заставят их попросить содействия и помощи. Но Барк отказался принять и эту ноту, заявив, что предварительно необходимо проинформировать Стокгольм.

Убедившись в бесполезности контакта с Барком, Бестужев дал указание Корфу запросить согласие шведского правительства на случай вынужденного захода русских галер в Хельсингфорс. При этом, как пишет Мальмстрём, ссылаясь на отчёт Барка, Бестужев задержал на 4 дня выдачу шведскому курьеру паспорта на выезд в Швецию, что дало Корфу необходимое преимущество первому обратиться к шведским властям и пояснить суть дела без посторонней помощи.

Шведское правительство ответило Корфу, что если русские суда будут вынесены штормом к финским берегам, то им будет оказана надлежащая помощь. Кронпринц Адольф Фредрик в узком кругу друзей выпил за счастливую погибель русских галер. Позже оказалось, что галеры прибило штормом к Фредриксгаму, где весь русский контингент сошёл зимовать на берег. Четыре полка пехоты плюс команда 20 галер была достаточно грозной силой для малочисленного шведского контингента в Финляндии. Бестужев-Рюмин, несмотря на чинимые шведами препоны, добился своего.

Ободренный поддержкой из Петербурга, Корф продолжал «томить» правительство Юлленборга своими непредсказуемыми действиями. Так он пожаловался властям на стокгольмского купца Андерса Плумгрена (Пломгрен), который, якобы, непотребно высказывался в адрес шведов, посещавших русскую миссию, и просил привлечь купца к судебной ответственности. Причём посланник потребовал, чтобы дело Плумгрена рассматривалось не в суде первой инстанции, «к которому он питает обоснованное недоверие», а в Верховном суде Швеции. Он направил также жалобу королю Фредрику и просил его привлечь к ответственности генерала Вреде, утверждавшего в риксдаге, что русский посланник раздаёт среди членов парламента деньги. Эпизод с Вреде Корф, нимало не смущаясь, использовал для дачи нравоучений Адольфу Фредрику, предлагая ему поддерживать с Россией дружеские отношения и отойти от партии «шляп».

За накрытым в русской миссии столом стали сидеть не только депутаты и высшие чиновники правительства, но и купцы и даже простые крестьяне, которых Корф никогда не видел и не встречал ранее. В это время крестьянские депутаты в риксдаге требовали своего представительства в секретной комиссии, куда их ранее не допускали, и Корф, представитель абсолютной монархии, искренно поддерживал их демократические требования.

Для придания веса и блеска Корфу Петербург пожаловал ему звание посла. Впрочем, это была ответная мера на соответствующее повышение в ранге шведского посла Н.Барка при дворе Елизаветы Петровны. Несмотря на специальное разъяснение короля иностранным дипломатам о том, что общаться с его особой разрешалось только через канцелярию правительства, Корф продолжал обращаться к Фредрику I напрямую без всяких посредников. Так о вынужденной высадке русского военного контингента во Фредриксгаме он сообщил 13 ноября непосредственно королю. Этот визит барон использовал также для подачи жалобы на Адольфа Фредрика. Канцлер Бестужев вполне одобрял действия своего посла и отрекомендовал его Елизавете Петровне «яко весьма искусного министра, подав промеморию прямо королю, а не министерству».

Правительственные шведские чиновники ещё не успели отреагировать на этот демарш, как Корф 15 ноября предпринял новый и запросился на аудиенцию к наследнику. Его, однако, принял Тессин в присутствии ставшего статс-секретарём Нолькена. Корф передал Тессину письмо Елизаветы Петровны для Адольфа Фредрика, в котором в основном повторялись старые «материнские» наставления, и сделал ему от себя дополнительное письменное представление, которое призывало наследника отмежеваться от графа Тессина, в противном случае императрица прекратит свои искренние попытки оказывать Его Королевскому Высочеству своё внимание в будущем.

Предводитель «благонамеренной» партии «колпаков» Океръельм, обсуждая с Корфом поведение кронпринца, сказал, что «как было бы хорошо, если бы вы тотчас по отъезде честного и благонамеренного генерала Кейта были здесь, тогда принц не попал бы в те руки, в которых теперь, к нашему несчастью, находится». Канцлер Бестужев написал на депеше Корфа против этих слов: «Когда не в глаз, то в самую бровь Люберасу мечено». Соловьёв добавляет, что Океръельм, по всей вероятности, не знал, что Кейт был масоном и в короткий период исполнения обязанностей дипломатического представителя России в основном был связан со шведскими масонами, среди которых «благонамеренных» практически не было. Кейт также много общался с Нолькеном, тоже членом масонской ложи. Кронпринц Адольф Фридрих по приезде в Швецию тоже стал масоном, о чём Нолькен проинформировал Кейта уже в апреле 1746 года, выразив надежду, что это событие придаст масонскому ордену Швеции новую силу. (Хорошо известно, что масонская ложа Швеции позже распространила своё влияние и в России). Корф, проводя  в жизнь принципы публичной дипломатии, данную информацию Нолькена, как и все прежние свои официальные заявления двору и правительству, предал всеобщей гласности.

О назидательной беседе с Корфом Адольф Фредрик доложил правительству и секретной комиссии риксдага, и там демарш русского посла восприняли как акт, нарушающий честь и достоинство Швеции. От имени наследника в комиссии было заявлено, что если Россия, помогая ему приблизиться к шведскому трону, имела в виду сделать из Швеции провинцию, а его – губернатором, то он готов скорее 100 раз пожертвовать своей жизнью, нежели допустить, чтобы Швеция оказалась в таком унизительном положении.

Встал в позу и Тессин, заявивший, что ему не к лицу оправдываться перед иностранным послом, но поскольку затронута и его честь, то он настаивает на том, чтобы парламент и правительство оправдало его в глазах своих соотечественников, а пока считает исполнение своих обязанностей в правительстве невозможным. Все, естественно, бросились уговаривать его остаться на своём месте, но граф был упрям и настоял на своём. Впрочем, некоторое время спустя он был «оправдан» и вернулся к исполнению своих обязанностей.

Корф, несмотря ни на что, продолжал «выгонять чертей» из шведского болота. Опираясь в основном на членов крестьянской и клерикальной секции риксдага, он тайно встречался с их тальманами (спикерами), выезжая на встречи с ними переодетым по всем правилам конспирации. То, что барон Корф, пусть и курляндец, но в общем-то обрусевший русский дворянин и дипломат высокого ранга, заигрывал с простыми щведскими крестьянами, свидетельствовало о его разведывательных наклонностях. Вполне поднаторевший в парламентских интригах и правилах обхождения с « высокими господами», он находил общий язык и с «подлым» шведским народом. В те времена в русской дворянской среде это было большой редкостью.

Согласно Соловьёву, шведский крестьянский вождь рассматривал русскую императрицу как свою мать, ненавидел французское влияние в Швеции и одобрял описанную выше бестужевскую силовую операцию с солдатами на галерах. Корф сблизился с крестьянской секцией риксдага в исторически важный момент, когда шведское крестьянство было уже не удовлетворено одним лишь участием в работе парламента, а желало занять своё законное место в святая святых шведского государства – в секретной комиссии парламента – и влиять на принятие решений, касающихся внешней и внутренней политики.

Раздача денег Ги-Диккенсом и Корфом «нужным» членам риксдага достигла если не астрономических, то довольно значительных сумм. По данным Мальмстрёма – в точности и добросовестности этого историка мы уже имели возможность убедиться – с момента открытия риксдага и до конца сентября английский и русский послы раздали шведам около 442 000 далеров, из которых Корфу принадлежали 376 521 далеров. Главными получателями денег стали Океръельм, его ближайшие и важнейшие сторонники, а также «бизнесмены» Хедман и Спрингер. Расходы француза Ланмари на эти же цели составили 348 000 далеров.

Однако демарши и денежные подачки Корфа, согласно тому же Мальмстрёму, не достигали своей цели и всё в большей степени восстанавливали против него общественное мнение и, главное, мало способствовали изгнанию «шляп» из правительства. Денежные вливания консолидировали и укрепляли их позиции в стране, но не  больше того. Пропаганда «шляп», которые на все 100% использовали, говоря современным языком, административный ресурс, была более ловкой, удачной и ложилась на хорошо подготовленную и «унавоженную» антирусскую почву. Как ни хороши были русские, но традиционные недоверие и враждебность к ним делали своё дело. Довольно неудачным показался шведам и последний шаг русского посла – его резкий демарш против Адольфа Фредрика. Кстати, он не нашёл поддержки и у партии «колпаков», которые в вопросе о чести и достоинстве наследника престола и страны были вынуждены солидаризироваться с правительством. Удивляться было нечему – они были всего лишь «благонамеренными», а их благонамеренность зависела от звона русских и английских монет в кошельке.

В вопросах раздачи денег Корф проявлял иногда торопливость и неразборчивость. Ги-Диккенс приводит в своих отчётах комический случай, когда в доверие к русскому посланнику втёрлись… «шляпы». Полученные от него 18 000 далеров они пропили в ресторанах, провозглашая здравицы в честь Тессина.

9 декабря скончался К.Г. Юлленборг, и вместо него председателем риксрода был избран Тессин. Кроме того, ввиду естественной убыли численного состава правительства, оно было пополнено новыми пятью способными и энергичными членами, которые отнюдь не симпатизировали ни Корфу, ни России вообще. Так что вопрос о борьбе за власть в правительстве к концу 1746 года снова решился в пользу партии «шляп». «Колпаки», несмотря на огромные денежные вливания, потерпели в риксдаге сокрушительное поражение. Деньги – деньгами, но решающее влияние на умонастроения депутатов оказала вялость их пропаганды и энергичная контрпропаганда их противников. А в целом на результаты наступательной дипломатии Бестужева-Рюмина и Корфа сказывалось негативное отношение шведов к России.

Избранная Петербургом политика силового давления на Швецию явно не срабатывала. Более того: она вызывала протест и сопротивление. Мальмстрём утверждает, что накануне сессии риксдага 1746 года в Швеции были люди, готовые порвать с Францией, сменить правительство и занять дружественные по отношению к России позиции, однако грубые и не всегда продуманные действия русской дипломатии свели на нет все добрые пожелания68.

Примечание 68. Тут мы позволим себе не согласиться: грубые и неприкрытые действия французских и английских дипломатов в Швеции никаких протестов или обратной реакции не вызывали. Конец примечания.

Став во главе правительства, Тессин немедленно, невзирая на возражения короля Фредрика, лантмаршала Унгерн-Штернберга и вождя «колпаков» Океръельма, в январе 1747 года дал указание послу Барку в Петербург подать жалобу на «неприличное» поведение Корфа и просьбу об его отзыве. Барк, согласно данной ему инструкции, должен был испросить аудиенцию у Елизаветы Петеровны и лично зачитать рассказ об «эскападах» её посланника в Стокгольме. Выполнить это указание Барк, однако, не смог, потому что в аудиенции у императрицы, явно не без «содействия» великого канцлера, ему было отказано, несмотря на специальное обращение к ней короля Фредрика.

В феврале в Стокгольм пришло известие о том, что в дополнение к 4 полкам русской пехоты Санкт-Петербург отправил во Фредриксгам 3 казачьих полка. Правительство Тессина посчитало это слишком опасным для страны и возобновило переговоры о союзе с Пруссией. В Финляндию был назначен новый генерал-губернатор Росéн. Финские полки под предлогом проведения крепостных работ были сконцентрированы в одном месте. Присутствие русских военных в Финляндии заставили Фридриха II привести свои войска в боевую готовность. В ответ Мария-Терезия приказала собрать в Богемии, Моравии и Венгрии 135-тысячную армию. Европе грозила ещё одна война. Такая перспектива в ещё большей степени способствовала консолидации правительства шляп с наследником престола и с риксдагом.

Тессин воспользовался ситуацией, чтобы начать кампанию по нейтрализации своих политических противников и сторонников прорусской партии. 7/18 февраля 1747 года секретная комиссия приняла решение об аресте купца Спрингера. Арест был осуществлён в обход короля, арестную команду распорядился выделить кронпринц, уже давно точивший зуб на этого человека. Намерение арестовать также советника канцелярии Рангстедта, приписанного к русской миссии, было своевременно предотвращено Корфом с помощью короля Фредрика, но у Спрингера была захвачена вся документация. Впрочем, как узнал Корф, секретная комиссия в бумагах Спрингера ничего предосудительного не нашла. По делу Спрингера русский посол, как и следовало от него ожидать, подал в правительство соответствующий меморандум. Вслед за Спрингером по доносу гвардейского капитана Бёрье Шехты был арестован другой «помощник» русского посланника – фабрикант Хедман. Антирусская кампания шпиономании неизменно приносила партии «шляп» дивиденды и на внутриполитическом фронте, сбивая дыхание у партии «колпаков», и на внешнем, цементируя общество на антирусской основе.

Кронпринц в беседе с надёжным человеком сказал, что как любекский епископ он ещё нуждался в помощи русской императрицы, «а теперь, будучи кронпринцем шведским, должен сам себе помогать». Этого, конечно, следовало ожидать. Активность Адольфа Фредрика в правительстве и секретной комиссии вызвала резко отрицательную оценку короля Фредрика, который практически прервал всякие отношения с наследником трона и каждый день ждал своего свержения. Подозрительность больного короля дошла до того, что он принял меры к тому, чтобы на него не было совершено покушение путём отравления ядом.

В феврале 1747 года А.П. Бестужев-Рюмин предпринял попытку включить Швецию в свою «систему». Исполнять план канцлера снова поручили барону Корфу, который 5/16 февраля вместе с австрийским посланником сделал шведскому правительству предложение присоединиться к русско-австрийскому союзу. Накануне этого демарша Корф распространил по стране брошюру под названием «Разговор двух шведов», в которой приводились аргументы против вступления Швеции в союз с Пруссией.

В противовес этому активисты партии «шляп» стали распространять среди населения слухи о том, что Россия будет не в состоянии оказать помощь Швеции, поскольку сама будет вынуждена воевать с Турцией. Повторяли они и старые слухи о том, что Петербург вкупе с Копенгагеном и Лондоном планирует свергнуть кронпринца Адольфа Фредрика, и что в России вот-вот может начаться смута из-за противоречий между императрицей Елизаветой и великим князем Петром Фёдоровичем или из-за движения в пользу Ивана Антоновича.

Тессин, не осмеливаясь отвергать русско-австрийское предложение с порога, решил потянуть время и в апреле сделал Австрии встречное предложение присоединиться к русско-шведскому оборонительному союзу. Король, его наследник и большинство членов правительства одобрили остроумную идею Тессина, в то время как часть министров, наиболее активных членов партии «шляп», выступили против, полагая, что союз с Австрией может оттолкнуть от Швеции «естественных» союзников, т.е. Пруссию. В результате секретная комиссия постановила сначала попытаться завершить переговоры с Пруссией, а потом уже решать вопрос о присоединении к другим «системам».

Заручившись поддержкой Пруссии и Франции, шведское правительство стало вести себя по отношению к Петербургу более независимо. Барку снова дали указание добиться аудиенции у императрицы и попросить её отозвать из Стокгольма барона Корфа. Согласно Мальмстрёму и Соловьёву, Елизавета Петровна не захотела принять шведского посла, поскольку тот отказался заранее сообщить Бестужеву о содержании предстоящей с ней беседы. Барк был вынужден передать протест в руки канцлера, и уже 3 апреля Корф получил аудиенцию у Фредрика I и передал ему письмо от своей государыни. В послании Елизаветы, в частности, говорилось, что императрица «не без удивления усмотреть принуждена, что некоторая партия, которая была причиной прежних несогласий..., сильно старается не только доброе соседственное согласие... нарушить, но и своё отечество в новые дальности привесть. Эта партия... никакого надёжнейшего предмета изыскать не могла, как... на её императорского величества посла барона Корфа жалобы приносить... Её величество не может не выразить своего удивления, что со шведской стороны хотят сочинять жалобы, к которым сами повод подали...». В конце письма Елизавета выразила уверенность в  том, что король Фредрик не причастен к этому делу, поскольку русский двор ранее получал от него неоднократные признаки благосклонного отношения к послу Корфу.

Стокгольм посчитал действия своего посла в Петербурге слабыми и направил вместо него Вульфеншерну. Корфу удалось добыть информацию о полученных новым послом секретных инструкциях. Стокгольм явно жил в какой-то параллельной или виртуальной действительности, ставя перед Вульфеншерной нереальные задачи. Главной задачей Вульфеншерны было свержение канцлера Бестужева со своего поста (разумеется, в союзе с французским послом д'Аллионом69 и прусским послом Финкенштейном), а потом он должен был вообще стараться – ни больше, ни меньше – сменить весь действующий русский кабинет министров. Для этого шведский посол должен был войти в контакт с врагами Бестужева и выяснить, на каких придворных дам можно было бы делать при этом ставку.

Примечание 69. д'Аллион в 1747 г. был из Петербурга отозван. Конец примечания.

Почему именно дамы?

Как пишет Соловьёв, Стокгольм рассчитывал на смазливое лицо Вульфеншерны и его страсть к волокитству и к игре в карты, – оружие, которое швед успешно применял до этого в качестве посланника при саксонском дворе. Если понадобятся деньги, то Вульфеншерна должен был обратиться за ними к д'Аллиону – тот не откажет. В особую заслугу новому послу будут поставлены его усилия об отзыве Корфа из Стокгольма, ибо шведы считали, что партия «колпаков» держалась только одной помощью русского посла, а также его помощника юнкера канцелярии Ивана Матвеевича Симолина (1720-1799), поддерживавшего связи с лицами, враждебными шведскому правительству. Новый посол должен был также всячески препятствовать назначению в Стокгольм брата канцлера М.П. Бестужева-Рюмина. В качестве дворянина миссии в это время в Стокгольме трудился и внук знаменитого фельдмаршала Миниха, но к нему шведы претензий не предъявляли.

Граф Барк в Петербурге каким-то образом узнал, что его русский коллега в Стокгольме непостижимым образом получил доступ к самым секретным документам шведского правительства, и предупредил об этом Тессина. В результате канцелярскую переписку в шведском правительстве разделили на внутреннюю и внешнюю, поручив её вести самым надёжным чиновникам.

Узнав об этом, неутомимый Корф докладывал Елизавете: «Это мне не помешает иметь верные известия обо всём. Шведские молодые люди так испорчены, что деньгами их ко всему склонить можно. Надобно опасаться одного, что когда те люди, которыми я до сих пор пользовался, в иностранном отделе не останутся, то надобно будет отыскивать новых, и так как их будет меньше, то потребуют и большего вознаграждения, поэтому, ваше величество, не соизволите ли малую сумму, около 1500 рублей, определить». Корф и в самом деле был неутомим и неподражаем.

В разгар этих дипломатических баталий на сцену выступил французский посланник Ланмари и предложил Тессину возобновить союз с Францией с выплатой Швеции субсидий, но при одном условии: сначала Швеция должна заключить оборонительный союз с Пруссией. Король Фредрик и большинство членов правительства попытались вразумить Тессина и отговорить его от переговоров с пруссаками и французами, резонно утверждая, что никакой опасности Швеции не грозит ни со стороны России, ни со стороны Дании, и что союз с Пруссией станет лишним раздражающим моментом в отношениях с Россией. Напрасно – верхушка партии «шляп» по-прежнему тянула в сторону старого французского союзника. История их ничему не научила.

Как справедливо отмечает Мальмстрём, вопрос для «шляп» заключался не столько в том, что Пруссия будет более надёжным союзником Швеции, чем Россия или Австрия, а в том, что шведско-прусско-французский союз помогал Стокгольму освободиться от пут, навязанных системой Бестужева. Тессин вынес вопрос на обсуждение в секретную комиссию, и 18 мая 1747 года союз с Пруссией был подписан. Сразу за ним – 26 мая – последовал союз с Францией. Договор с Парижем явился возобновлением военной конвенции 1738 года, по которой Франция обязывалась выплатить Швеции в течение 3 лет 900 тысяч риксталеров. Немедленно возобновились также отношения и с Османской Портой.

Так в Швеции через четыре года после позорно проигранной войны всё снова вернулось на круги своя… Попытка Бестужева-Рюмина распространить на Швецию свою систему, провалилась.

Тессин в это время предпринял попытку оправдаться от обвинений, выдвинутых в своё время против него Корфом, но русский посол 5/16 июня представил королю и шведской общественности новые доказательства неблаговидного его поведения. Петербург прислал ему в помощь материалы перлюстрации письма шведа к отуреченному французу и авантюристу Бонневалю в Константинополь, в котором разоблачался неблаговидный поступок первого шведского министра. Тессин, в ответ на требование Бестужева от 1745 года отозвать из Турции своего посланника Карлесона, изобразил согласие, но в письме Бонневалю писал, что Карлесон из Константинополя отозван не будет, а только для вида прибудет в Стокгольм с докладом, а потом немедленно возвратится в Турцию на свой пост. В лагере «шляп» меморандум Корфа вызвал лишь временное смятение, но дискредитировать Тессина полностью Корфу не удалось. Секретная комиссия полностью взяла Тессина под свою защиту. Антирусский курс правительства продолжился.

12 июня 1747 года было заключено соглашение об оборонительном антипрусском союзе России с Англией, в соответствии с которым Англия выплачивала России 100 тыс. ф.ст. на содержание 30-тысячной армии в Лифляндии и снаряжение от 40 до 50 галер. Известие о русско-английском союзе сильно насторожило шведское правительство, тем более что вслед за ним в Финский залив вышла русская галерная флотилия и без всякого уведомления или разрешения в течение 10 дней стояла на рейде Хельсингфорса. Одновременно шведы отметили военную активность датчан в Норвегии и ответили дипломатическими протестами и встречными военными приготовлениями.

По некоторым данным, исходившим от английского посланника Ги-Диккенса, демонстрация русской и датской военной силы была осуществлена по просьбе отдельных деятелей партии «колпаков», пытавшихся свалить правительство Тессина. Мальмстрём, правда, спешит оговориться, что никаких признаков того, что русская сторона пыталась повредить при этом кронпринцу Адольфу Фредрику, он в архивах не обнаружил. Естественно, никакими рычагами для смены шведского правительства Россия не располагала, и Петербург просто решил продемонстрировать силу.

Между тем, власти «раскручивали» дело арестованного Спрингера. Правительство возобновило поиски среди «колпаков» предателей, как это уже имело место накануне войны 1741 года. Под этим предлогом «шляпы» предприняли попытку очистить правительство от неугодных им лиц. Припугнув пытками, следствие выявило его связь с гвардейским юнкером Густавом Врангелем, сыном «героя» Вильманстрандского сражения. Все члены семьи Врангелей считались приверженцами партии «колпаков», так что следствие стало искать нити, связывавшие Врангелей с русским послом бароном Корфом. Вмешался Адольф Фредрик и вступился за младшего Врангеля. С помощью французского посланника Ланмари ему дали возможность покинуть Швецию и устроиться офицером во французскую армию.

Обвинения в измене интересов страны стали концентрироваться и вокруг Океръельма и его ближайших сторонников. Корф перехватил письмо кронпринца Адольфа Фредрика к одному из своих доверенных лиц, в котором тот, в частности, писал: «Сделай только, чтоб Океръельм уволился из риксрода..., также пусть русский посол отсюда уедет... Все истинные патриоты такого мнения, что они и принятые ими на нынешнем риксдаге полезные меры не могут быть обеспечены, пока эти два человека будут вместе». Решение о том, чтобы уволить вождя «колпаков», было принято властями с перевесом всего в три голоса. «Колпаки» посчитали, что Океръельма можно было спасти, для чего объявили сбор денежных средств и обратились за помощью к Корфу. Посол распорядился раздать крестьянским депутатам риксдага 5000 талеров, но Океръельм защищаться не захотел и добровольно подал в отставку.

«Шляпы», надеявшиеся совершенно погубить своего противника, полагали, что отставки недостаточно, и что Океръельма, а заодно и его единомышленников Крунстедта, Поссе и Врангеля следовало «призвать к ответу». Они начали уговаривать Океръельма в отставку не подавать, а предать себя во власть секретной комиссии и там оправдаться по всем пунктам обвинений. Океръельм и его товарищи по партии, в конце концов, решили обратиться за поддержкой к секциям риксдага, в первую очередь к крестьянам и клерикалам. С помощью денег короля удалось подкупить и городскую партию Бруберга, в результате Океръельм был секретной комиссией оправдан, а церковники и крестьяне стали настаивать на том, чтобы Океръельм по-прежнему оставался членом риксрода.

В этой связи вокруг Океръельма началась сильная возня, дело затянулось до конца года, «шляпы» стали угрожать ему новыми преследованиями и теперь требовали его ухода со всех должностей. Подключили короля, и, в конце концов, Океръельм сдался и снова подал в отставку. Его уволили сначала без пенсии, но через год риксдаг исправил эту «ошибку». Больше к власти этот умный и талантливый человек не возвращался. Он умер в 1768 г. На этой победной волне «шляпы» добились избрания Тессина на пост президента канцелярии иностранных дел, т.е. министра иностранных дел.

К концу 1747 года взаимоотношения Швеции с Россией претерпели некоторые внешние изменения. То ли в наказание своему посланнику за постигшие его неудачи, то ли в отместку самой Швеции (шведы именно так и восприняли этот акт) Корф был лишён звания посла и возвращён к старому рангу посланника. Барка в Петербурге заменили Вульфеншерной, который фактически взял на себя роль заговорщика против великого канцлера России, принадлежавшую когда-то Шетарди и Нолькену. Однако каких-либо указаний на успех в этом направлении в анналах истории не осталось.

Мальмстрём, по всей вероятности, ошибается, когда пишет, что ответ на шведское представление по поводу поведения Корфа шведская сторона в начале декабря получила якобы от имени Бестужева и Воронцова. Выше мы привели выдержки из письма самой императрицы Елизаветы, направленного по этому поводу королю Фредрику в апреле. По всей вероятности, канцлер и вице-канцлер давали ответ шведам на их повторное представление. Как бы там ни было, Петербург вновь взял своего посла под защиту и полностью одобрил его действия, полагая виноватым во всём Тессина. Барону Корфу Бестужев и Воронцов доставили неописуемую радость, предоставив ему возможность лично вручить шведскому двору ноту с текстом ответа, что он и исполнил 4 декабря.

После этого напряжение в двусторонних отношениях несколько спало. Воинственный дух был выпущен с обеих сторон. Россия погрузилась в более серьёзные европейские дела, а Швеция занялась собственными проблемами: восстановлением экономики, оздоровлением финансов, вооружением армии и флота.

Король Фредрик I в феврале 1748 года пережил инфаркт, который сильно ограничил его дееспособность. Во весь рост вновь вставала проблема престолонаследия – проблема в том смысле, что тщеславная Ловиса Ульрика и Адольф Фредрик мечтали о расширении своих полномочий за счёт риксдага и правительства, т.е. о введении в Швеции абсолютизма по образцу Карла XII или Фридриха II.

Весной 1748 года перед Швецией снова замаячил призрак войны.

В это время Стокгольм испортил отношения с Лондоном, и Англия для достижения своих целей была готова принять по отношению к Швеции самые решительные меры. Поводом для этого послужил скандал вокруг английской миссии в Стокгольме. Посланник Ги-Диккенс требовал удовлетворения и наказания шведского пожарника, подравшегося с сотрудником его миссии, а шведское правительство своего соотечественника взяло под защиту. Потом возникли другие, более серьёзные причины для конфликта: русскому шпиону Спрингеру неожиданно удалось удрать из тюрьмы и укрыться в английской миссии. На требование шведов немедленно выдать преступника посланник ответил, что ему нужно время на то, чтобы посоветоваться с другими иностранными посланниками. Шведы, опасаясь, что Спрингер использует это время для того, чтобы перебежать в русскую миссию к Корфу, окружили английскую миссию кордоном солдат и потребовали немедленной выдачи Спрингера, пригрозив в противном случае прибегнуть к более крутым мерам. Ги-Диккенс был вынужден Спрингера выдать, но жаловался, что сделал это под давлением.

Спрингер недолго просидел в тюрьме и в 1753 году вместе с арестованным агентом русского посланника Н.И. Панина лейб-драбантом Юханом. Нурдбергом снова бежал из тюрьмы. Роль русской миссии в этом деле, пишет М.Ю. Анисимов, не совсем ясна, но в финансовом отчёте Панина за этот год указана сумма, которую он выплатил Нурдбергу для побега. Оба агенты были переправлены в Россию – вероятно, через Данию, где их встретил старый знакомый – барон Корф70.

Примечание 70. Интересна судьба этих людей. Прибыв в Россию, драбант написал своей жене письмо. Шведы тотчас же вручили русской миссии требование о выдаче беглеца. Петербург вышел из положения, заявив, что Нурдберг скрылся, и о его местонахождении русским властям ничего не известно. Сам Нурдберг под именем Ивана Гофмана был оправлен служить капитаном в драгунский полк в Оренбурге. Х. Спрингер превратился в коллежского асессора Христофора Сперата, стал членом коммерц-конторы в Архангельске, а потом переехал в Лондон, где и умер в 1788 г. в возрасте 84 лет. Конец примечания.

Между Стокгольмом и Лондоном назревал разрыв отношений. Поскольку шведы так и не дали удовлетворения протестам англичанина, Ги-Диккенс 14 апреля 1748 года запросил паспорт и уехал из Швеции, попрощавшись лишь с одним бароном Корфом (и, по всей видимости, с его заменой Н.И. Паниным). В 1749 году Ги-Диккенс будет назначен посланником Сент-Джеймсского двора в Санк-Петербурге.

Шведского посланника в Лондоне тоже отозвали и перевели в другую столицу. Стокгольм запросил агреман на его замену – бывшего посла в Турции Карлесона, но Лондон ответил отказом. Другому кандидату в агремане тоже отказали. Напрасно шведы затеяли скандал с англичанами на дипломатической почве – англичане в этом деле непревзойдённые мастера. В результате дипломатические отношения между обеими столицами фактически прервались на целых 15 лет.

К этому времени и барон Корф «созрел» для отъезда из Швеции. Последние его демарши, пишет Мальмстрём, не понравились даже королю Фредрику, ранее закрывавшему на всё глаза. Король написал письмо Елизавете и попросил её отозвать посланника домой. В начале мая (по новому стилю) барон Й.А. фон Корф торжественно убыл из шведской столицы, чтобы занять место посланника в Дании. В знак взаимности шведы отозвали из Петербурга Вульфеншерну.

6. Дипломатия Бестужева-Рюмина и Панина


 
Перейти в конец страницы Перейти в начало страницы