"Книги - это корабли мысли, странствующие по волнам времени и
  бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению"

(Фрэнсис Бэкон)


2. Московская политика Густава Адольфа (продолжение 3)

Великое Посольство Москва начала готовить ещё в июне 1632 года, очевидно, во время пребывания в Москве Русселя. Тогда же был принят план начинать войну в конце лета. «Открывая военные действия», – пишет Поршнев, – «русское правительство, несомненно, преследовало не только военные цели, но и цель оказать давление на шведского союзника: успешное для России начало войны поставило бы Швецию перед угрозой оказаться не при чём, побудило бы Швецию поспешить с заключением формального договора, принять русские условия…Поход под Смоленск мыслился как первый акт, как демонстрация, после чего надлежало ждать договора со Швецией и удара по Речи Посполитой с запада».

Москва направляла не два посольства, как предлагал шведский король, а одно, снабдив его и необходимой суммой денег на вербовку армии, и полномочиями на подписание договора. 28 августа (8 сентября) 1632 года была подписана верительная грамота послу боярину Борису Ивановичу Пушкину, боярину Григорию Горихвостову и дьяку Михаилу Неверову. Определялся состав и штат посольства в количестве 32 человек. Сначала штат посольства был намечен в количестве 70 человек, но Ю. Мёллер перед своей смертью успел рекомендовать этого не делать. Даже и утверждённый состав Великого посольства привёл рижского губернатора Ю. Шютте в необычайное волнение: казна города была пуста! Понадобилось вмешательство самого Густава Адольфа, чтобы губернатору были выделены деньги на приём русских дипломатов.

А потом в подготовке и отправлении посольства наступила пауза – вероятно, ждали с черновым проектом текста договора Мавиуса. В Москве считали необходимым сначала неофициально окончательно согласовать проект с «великим послом» Густава Адольфа, т.е. с Русселем, а потом уж трогаться в путь. Вышло так, что пришлось ждать и Ж. де Вержье. Текст наказа послам в последнюю минуту был спешно переписан, и в него был вклеен текст, привезенный, наконец, от Русселя. Соответственно было задержано наступление русской армии на Смоленск. Оно сдерживалось и позже в ожидании оформления договора со Швецией, что с военной точки зрения было большой ошибкой, ибо поляки воспользовались этой заминкой для укрепления крепостных стен Смоленска.

В преамбуле наказа Великого Посольства говорилось об истории русско-польских противоречий со времён Бориса Годунова и перечислялись положения, которые должны были быть положены в основу русско-шведского соглашения:

а) взаимное обязательство о ненападении;

б) взаимное обязательство совместно «стоять на общих своих недругов» – польского короля в первую очередь и косвенно – германского императора;

в) исключение сепаратного мира или перемирия с противником;

г) «праведный и добрый раздел и рубежи с поляками по достоинству и по удобности царского величества»113;

д) оказание содействия Густаву Адольфу в приобретении польского трона.

Примечание 113. Русские требования распространялись на присоединении к России украинских и  белорусских земель и на возвращение русских территорий, захваченных поляками во времена смуты. Размеры претензий в данном случае территориально перекрывали успехи войны с поляками, достигнутыми двадцать с лишним лет спустя согласно Андрусовскому миру. Конец примечания.

В принципе, для короля Швеции в этих пунктах ничего нового не было, переговоры о них в разное время велись и с Монье, и с Мёллером, и с Русселем. Некоторые наши историки (О.Л. Вайнштейн) считали это соглашение весьма невыгодным для русской стороны, но в тот момент они были вполне реальными и необходимыми. Ставить вопрос о возвращении всех земель, включая и те, что находились в руках у шведов, было рано. Придёт время, и этим займётся Пётр Великий.

Само письмо Русселя Михаилу Фёдоровичу, которое привёз в Москву де Вержье, содержит весьма ценную информацию о событиях в Европе, Германии и Польше. Что касается последней, то Руссель сообщает царю о сути всей шведской политики в отношении Варшавы и позиции Густава Адольфа по вопросу переизбрания короля. Автор письма осознаёт, что шведский король недаром «увяз» в германских событиях, он видит в этом результаты происков определённой шведской партии и конкретно указывает на канцлера Оксеншерну, лифляндского губернатора Шютте и вообще всех тех шведов, кому выгодно держать короля в объятиях германских проблем. Не столько от имперского войска идёт помеха королю, пишет Руссель, сколько «от его же королевских людей, которые взбесились». Потому и надобно поставить во главе навербованного иностранного царского войска человека, который не дал бы им разворовать или поживиться за счёт царских денег.

Ж. де Вержье оставил в Посольском приказе собственное письменное сообщение, в котором, в частности, говорится: «Сверх того я вашему царскому величеству скажу, что все шведы господина великого посла (т.е. Русселя) ненавидят, потому что видят желанье и подвижность его к вашего царского величества службе и ко всему Российскому царству». Гонец Русселя рассказывает, что его господин проводит неустанную деятельность по продвижению интересов царя Михаила и короля Густава, он повсюду разослал своих представителей, но к самому королю пробиться не может – доступ преградил канцлер Оксеншерна. Руссель, по словам Вержье, дождётся великих русских послов в Кюстрине и вместе с ними поедет к королю Густаву.

В ответном послании царя Русселю содержатся высокие оценки его деятельности и просьба и впредь неустанно радеть в интересах России. С курьером ему послали царский подарок – соболей на 1 000 рублей и столько же для подарка Кристьяну Анхальтскому. Фактически Ж. Руссель был де факто оформлен на царскую дипломатическую службу. На последнем донесении Русселя московскому царю рукой патриарха Филарета сделана надпись, предназначенная для царствующего сына, в которой говорится о том, что придёт время, и государь российский должен будет вознаградить французского «князя» за все его старания, труды и промыслы на пользу России, «и николи служба его забыта не будет и памятна и славна вовеки».

…В сентябре Густав-Адольф окончательно решил двинуться в сторону Польши. 18(28) сентября он встретился с Оксеншерной и имел с ним длительную и трудную беседу. Канцлер продолжал настаивать на продолжении дунайского похода короля, конечной целью которого должно было стать взятие Вены, но король, вопреки этому, 5(15) октября пошёл на север. Канцлер провожал его до 24 октября (3 ноября), а потом вернулся во Франкфурт-на-Майне. 6(16) ноября 1632 года Густав II Адольф вступил в своё последнее сражение под Лютценом. Армия Валленштейна была разбита, но в этом сражении пал и король114.

Примечание 114. В обстоятельствах гибели Густава Адольфа много неясного. Б. Поршнев высказывает предположение о том, что он погиб от руки своих. В упомянутой выше записке Вержье князю И.Б. Черкасскому от 2(13) ноября 1632 года говорится, что польские иезуиты распространили на сейме слух о гибели короля Швеции, будто бы раненного под Ингольштадтом и вскоре скончавшегося под Нюрнбергом. Слух этот, подчёркивается в записке, распространяется так старательно, что живёт до сих пор, а его опровержение было чревато опасностью для жизни. Конец примечания.

Великое Посольство через «бедную» Ригу не поехало, а выбрало окружной путь через Финляндию. Там в г. Нюслотте его и застала весть о смерти Густава Адольфа. Патриарх Филарет, узнав печальную весть о гибели шведского короля, установил для себя особый пост. Ю. Шютте пишет о том, что царь Михаил Фёдорович говорил о том, что охотно выкупил бы половиной своих княжеств жизнь короля Швеции. Русселя весть о смерти короля Густава застала в Померании. Он в глубоком трауре покинул Германию и перебрался в Голландию. В 1636 году он умрёт в Константинополе.

Шведско-руский союз рухнул вместе с королём под Лютценом.

Б.И. Пушкин стал собираться домой, но только 25 марта (5 апреля) 1633 года, получив новый наказ, тронулся в Швецию. Вероятно, в мае Великое Посольство было принято Государственным советом Швеции и представлено семилетней королеве Кристине. Переговоры с представителем Госсовета Швеции П. Банером закончились безрезультатно: русские не соглашались с новыми титулами Густава Адольфа (Густав Второй Адольф Великий), а Швеция от заключения союза с Россией отказалась под предлогом… невозможности нарушить перемирие с поляками. В октябре 1633 года Великое посольство вернулось в Москву с пустыми руками, поставив точку на активной прошведской (прозападной) деятельности патриарха Филарета и на русско-шведском союзе в целом.

Когда весть об этом дошла до русской армии под Смоленском, в рядах её возникло недоумение и уныние. Вскоре патриарх был отстранён от государственных дел и как-то уж очень скоропостижно скончался. В Москве возобладали сторонники польской ориентации, Турция и Крым против поляков не выступили, военные действия были прекращены, и в 1634 году между Россией и Польшей был заключён тяжёлый Поляновский мир.

Некоторое время спустя после отъезда Великого Посольства из Швеции канцлер Оксеншерна, находившийся в Германии, осознал свою ошибку в отношении союза с Россией и дал срочное указание в Стокгольм возобновить переговоры с Москвой. Пока Госсовет, не торопясь, обсуждал эту идею, Москва уже вышла из войны. Поляновский мир был мало выгоден России, но он тяжело сказался и на положении шведской армии в Германии: канцлеру пришлось оттягивать часть сил на прикрытие западных границ Польши и укрепление гарнизонов в Пруссии и Лифляндии. Узколобость преемников Густава Адольфа дорого обошлась шведам, и если бы не вступление в войну Франции, то шведов в Германии ждал бы крах.

Д. Норрман грустно замечает, что русская политика Густава Адольфа, продиктованная стремлением найти союзника в немецкой войне, не привлекла к себе должного внимания и не встретила понимания ни у современников, ни у историков. Решение короля заключить тесный союз с Россией явилось, по мнению Д. Норрмана, выражением его стремления заручиться надёжным союзником, который, благодаря своим неисчерпаемым ресурсам, мог бы во многих отношениях облегчить бремя участия Швеции в Тридцатилетней войне и в значительной степени ослабить её врага - Польшу. Король чувствовал себя в европейском окружении всегда одиноким. Переживи он Лютценскую битву, пишет Д. Норрман, и восточно-русская политика Густава Адольфа стала бы определяющей. В последние дни своей жизни король разочаровался в своих протестантских союзниках и всё больше склонялся к мысли побыстрее уйти из Германии.

К сожалению, этим планам не суждено было сбыться. А. Оксеншерна, заявивший о том, что он станет верным исполнителем всех предначертаний покойного короля, на русский аспект смотрел весьма скептически, а потому планам Густава Адольфа не суждено было сбыться. Мудрый, осторожный, хитрый и опытный канцлер, тем не менее, не шёл ни в какое сравнение со своим монархом ни по широте и непредвзятости взглядов, ни по исторической прозорливости, ни в распознавании истинной пользы для своего государства. Он смотрел на вещи сугубо со своей «шведской колокольни» и не мог преодолеть своей «учёной ограниченности».

Вместо того, чтобы оставить на своих границах врага, обиженного условиями позорного Столбовского мира, Швеция могла бы получить искреннего и надёжного союзника, которого она не нашла да и потом не найдёт среди европейских держав. Швеции представился шанс смягчить русскую рану, нанесённую ею же в период Великой Смуты, но он остался неиспользованным. Стокгольм предпочёл высокомерную, великодержавную мину благородному, великодушному жесту115. Через семьдесят лет петровская Россия восстановит справедливость, но уже на своих условиях.

Примечание 115. Кстати, на вербовке германской армии шведы могли приобрести большие финансовые дивиденды – по некоторым подсчётам шведских историков, король планировал заработать на своём проекте до 130 000 далеров в месяц или до полутора миллиона риксдалеров в год. Это была огромная сумма, о которой шведская казна могла только мечтать. Конец примечания.

Никто не мешал А. Оксеншерне осуществить русско-немецкий проект царя Михаила и без короля Густава Адольфа – все подготовительные мероприятия и согласования были уже сделаны. Но в Стокгольме посла Пушкина встретили холодно, и продолжать работу над соглашением короля Густава и царя Михаила под различными благовидными предлогами отказались. Боярин Б.И. Пушкин, выражая недовольство русской стороны таким исходом переговоров, заявил, что если бы царь не начал войны с поляками, то половина их вступила бы в войну со шведами на стороне кесаря, а вторая – вторглась бы в Лифляндию. Члены Госсовета многозначительно смолчали – крыть аргументы Пушкина было нечем.

В начале главы мы вскользь упомянули о положительном вкладе России в шведскую победу в ходе Тридцатилетней войны116. Следуя Б. Поршневу, попытаемся доказать это на конкретных примерах. Зададимся, к примеру, такими вопросами: почему Густав Адольф, быстро заняв померанский плацдарм, практически целый год стоял на месте и не двигался вглубь Германии и почему осенью 1632 года он после триумфальных побед  в юго-западной Германии неожиданно снова вернулся в северо-восточную? Чем объясняется этот, по названию историков, «зигзаг молнии»?

Примечание 116. Своеобразный вклад в мясорубку Тридцатилетней войны вносили и отдельные подданные царя Михаила Фёдоровича. В октябре 1631 г. тайная служба царя расследовала дело трёх польских лазутчиков, посланных гетманом Александром Гонсевским, в частности, для связи со своей агентурой в Москве. В качестве лазутчиков поляки использовали бывших русских стрельцов Ивашку Солдата, Карпушку Серпянина и Ивашку Смольянина. В ходе следствия выяснилось, что Ивашка Солдат ещё во времена Великой Смуты попал в плен к шведам, был вывезен в Выборг, где несколько лет служил работником у некоего Нильса Асерсона (Андерссона?), потом вместе с братом хозяина, капитаном шведской армии, уехал во Францию и, прожив там 4 года, был завербован в шведскую армию. Во время лифляндского похода Густава Адольфа Ивашка попал в плен к полякам, долгое время жил и работал в Вильно, затем был переведен в Смоленск на строительство укреплений города, а в 1629 г. вместе с одним пленным шведом сбежал в Ригу, откуда он уже вернулся в Новгород. Ивашка Смольянин, уроженец Смоленска, ребёнком попал в литовский плен, проработал 16 лет у одного литовца и завербовался в армию императора. В составе армии Валленштейна принял участие в войне с датчанами, оттуда каким-то образом попал в армию Густава Адольфа, но снова очутился в польском плену. Аналогичной была судьба и Карпушки Серпянина. Конец примечания.

Хорошо известно, каким опасным противником для себя считал Польшу король Густав. После Альтмаркского перемирия Речь Посполитая осталась неразбитой. Мог ли шведский король не опасаться её теперь, когда отдался другой войне? Шведские историки признавали, что поскольку силы Швеции были связаны в Германии, её внешняя политика должна была определяться необходимостью обезвреживания Польши на востоке. Если это так, то достаточно ли весóм был московский фактор и способен ли он был обезвредить опасную для Густава Адольфа Польшу?

Шведский историк Н. Анлунд тоже считает, что Польша оставалась главным врагом Швеции, и что король Густав рассматривал Россию как «веский политический фактор», но не больше. Той же точки зрения придерживается швед К. Вейле. В их представлении, все инициативы Густава Адольфа – переговоры с Б. Габором, интриги в Константинополе П. Страссбурга, обмен посольствами с крымским ханом, попытки направить запорожских казаков на поляков, расшатать внутренние устои в самой Речи Посполитой и дипломатическое наступление в России, – всё это можно поставить в один ряд. Но все ли эти планы и акции были равноценными? Ведь в конечном итоге осуществился только один из них – русско-польская война 1632-34 гг.

На момент вступления в войну с германским императором король Густав уже имел известие от А. Монье о том, что царь дал обещание вскоре начать войну с Польшей. В серьёзности замыслов царя Михаила король, вероятно, также убедился в результате информации, полученной позже от А. Лесли. Всё это проясняло политические горизонты короля. А между тем, заключая Альтмаркское соглашение, он далеко не был уверен в том, что оно будет гарантировать неучастие Польши в войне на стороне императора, поэтому шведы включили в соглашение о перемирии пункт о продолжении переговоров с Польшей при посредничестве бранденбургского курфюрста. Это означало, что Густав Адольф в самом тяжёлом для Швеции варианте предусматривал пойти на любой мир с Сигизмундом III. Это было летом 1629 года. А 8(19) апреля 1630 года король направляет канцлеру записку, в которой пишет, что не видит никакой надобности в переговорах с Речью Посполитой, даже если бы Сигизмунд отказался от претензий на шведский трон. С этого времени мир с Польшей Густав Адольф считает даже вредным! Понятное дело: связанная войной с Москвой, польско-литовская республика не сможет ударить в тыл шведам. Да и Москва тоже будет связана войной с Варшавой. Больше королю ничего не было нужно.

Так почему же шведская армия, оседлав Померанию, долгое время оставалась на месте? Да потому что Москва, не добившись ещё окончательного согласия османов117 на совместные боевые действия, отсрочила начало войны с поляками на 1632 год, и Густав Адольф опасался уходить вглубь Германии и подставлять свои тылы для возможного военного нападения поляков. Но как только Москва начала сосредотачивать свою армию под Смоленском, шведская армия сразу вышла в поход в южном направлении.

Примечание 117. Турция в это время была связана войной с Персией. Конец примечания.

Совершив поход вглубь Германии, достигнув берегов Рейна и Дуная, Густав Адольф остановился на полпути к Вене и, вопреки совету Оксеншерны, поспешил вернуться на северо-восток. Зачем этот зигзаг? А затем, что король был обеспокоен неблагоприятно складывавшимися внешнеполитическими обстоятельствами. Немецкий историк Г. Дройсен указывает на сгущение туч на всех европейских горизонтах – во Франции, Англии, Дании и Голландии, но ни словом не обмолвился о польской опасности. А Густав Адольф думал о ней постоянно. На какое-то время король успокоил канцлера своим походом на юго-запад Германии, но время отсрочки начала Смоленской войны кончалось, русские сосредотачивали свою армию на своих западных границах (об этом королю писали Й. Мёллер и А. Лесли-младший и докладывал Руссель), поэтому надо было подтягивать шведскую армию к западным границам Польши. Там назревали серьёзные события.

Так мало или много весил московский фактор на весах военной стратегии Густава Адольфа в Тридцатилетней войне?

Самым трудным вопросом, на котором и споткнулась дипломатия Швеции, оказался вопрос о двойном совместном ударе по Польше. Логика событий подсказывала шведскому королю, что для успешного ведения войны против императорских войск в Германии такой удар с запада на поляков был необходим. В результате наступления шведов с запада и русских с востока дело свелось бы к тому, что Густав Адольф получил бы польскую корону и контроль над Польшей, а Россия вернула бы себе украинские и белорусские земли, отнятые поляками во времена Смуты. Но Госсовет Швеции, канцлер Оксеншерна, губернатор Риги Шютте и др. думали иначе. Им было достаточно, чтобы Москва оттянула бы на себя часть польских сил и позволила бы шведам продолжить свои военные действия в Германии. Эгоизм снова возобладал над трезвым расчётом.

Противоречия между Густавом Адольфом и группой Оксеншерны во время войны оказались серьёзными: канцлер не верил в помощь России и не знал о тех суммах, которые король получал непосредственно сам от перепродажи русского хлеба на амстердамском рынке. Оксеншерна не понимал значения персидской торговли, о которой мечтал король. Канцлер до конца своих дней оставался в плену традиционных враждебных взглядов на Россию. Вот что он в 1615 году писал своему другу Делагарди: «Несомненно, что в русских мы имеем неверного, но вместе с тем могучего соседа, которому из-за его врождённых, всосанных с молоком матери коварства и лживости нельзя верить, но который вследствие своего могущества страшен не только нам, но и многим своим соседям, как мы это ещё хорошо помним»118. Видно нечистая совесть по поводу захваченных шведами русских земель водила рукой канцлера, когда он писал эти строки, но он остался верным этим представлениям до конца своих дней.

Примечание 118. Цитируется по работе Д.Норрмана. Конец примечания.

Противоречия между королём и его канцлером возникали и по вопросу отношения к Польше, к внутрипольским событиям, к миссии Русселя в Польше и России, не говоря уж о германских проблемах, но Густаву Адольфу удавалось их сглаживать и добиваться своего. После Лютцена в шведской политике возобладали взгляды и политика канцлера. И русско-шведские отношения снова пошли по традиционному конфликтному руслу.

Теперь только остаётся гадать о том, каковы были планы Густава II Адольфа на самом деле, и как выглядела бы Европа при объединённых силах и ресурсах московского царя и шведского короля. Во всяком случае, сообщает В. Тамм, всё указывало на то, что Густав Адольф, в отличие от своего канцлера, относился к союзу с Москвой со всей серьёзностью и сделал уже первые шаги навстречу царю Михаилу. Кажется, шведский король всеми фибрами своей чувствительной и пылкой души чувствовал, что претворение его планов в Германии рано или поздно наткнётся на мощное сопротивление западных держав, и что в этой ситуации совместная русско-шведская победа над Польшей принесла бы ему несомненные преимущества. Смерть короля прервала плодотворные шведско-русские переговоры и не позволила осуществить его грандиозные замыслы.

Григорьев Борис Николаевич


 
Перейти в конец страницы Перейти в начало страницы