Глава шестнадцатая
Густав II Адольф как личность
Суммируем разбросанные по нашей книге впечатления и сведения о личности Снежного Короля и подведём некоторые итоги его деятельности. Из-за крепостных стен пристрастных оценок, из завалов исторических анекдотов, через гущу мифологических наслоений, сквозь века можно всё-таки отчётливо рассмотреть вполне цельный и непротиворечивый образ человека, государственного деятеля и полководца.
Личность Густава Адольфа, несомненно, несла на себе особую печать среды, из которой он происходил. Мы, прежде всего, имеем в виду его происхождение: он был прямым потомком знаменитого Густава Васы, заложившего основы шведской государственности, и унаследовал многие его черты. Главная из них – государственное отношение к своим королевским обязанностям, которое воспитывалось буквально с молоком матери. Любой поступок, каждый шаг должен был соразмеряться с интересами королевства, пользой для страны и её политического веса в мире. И других монархов воспитывали в том же духе, но в шведской королевской семье воспитание наследников нашло наиболее концентрированное в этом смысле выражение и неукоснительную последовательность.
Во-вторых, естественно, сыграли роль выдающиеся природные задатки короля и приобретённые им знания и практический опыт.
В-третьих, рядом с Густавом Адольфом оказались способные и верные помощники типа канцлера Оксеншерны, Шютте и целой плеяды дипломатических и военных деятелей. (Впрочем, этот момент тоже можно отнести к предыдущему пункту, поскольку это свидетельствует об особом умении короля Густава подбирать себе помощников).
Мы уже говорили о горячем нраве и вспыльчивом нраве короля. Но это не та вспыльчивость и безрассудность, которую мы наблюдаем, к примеру, у Карла XII. Густав Адольф одновременно человек глубоко рассудительный, осмотрительный и благоразумный. Он чрезвычайно осторожен в своих расчётах, он тщательно планирует каждый свой шаг, взвешивает все факты и обстоятельства, умеет подождать или отложить задуманное, если считает его преждевременным. Вспомним хотя бы, как он начинал свою германскую экспедицию. А эти качества, несомненно, являются уже благоприобретёнными.
Но самое удивительное в структуре этой личности состоит в том, что в ней уживались самые антагонистические и противоположные начала. Наряду с вышеперечисленными качествами, король Густав, как мы уже тоже убедились, обладал склонностью к дерзким предприятиям, нетерпеливостью и желанием немедленно взять всё в свои руки и дать ход событиям, что приводило иногда к скороспелым и преждевременным решениям. Самому королю не всегда удавалось овладеть противоречиями своего характера, и тогда на сцену выходил мудрый и сдержанный канцлер Оксеншерна.
Рвение и горячность были постоянным его спутниками. Когда он говорил, то говорил быстро, энергично, подкрепляя слова жестами и откидывая голову слегка назад. При этом он имел обыкновение бить себя кулаком в грудь в знак искренности и подчёркивания веса своих слов. Правда, с годами эта горячность и порывистость в речи и движениях уступила место некоторой вальяжности и сдержанности81, особенно после прусского ранения в правое плечо. Но пламя внутри его не погасло.
Примечание 81. Полнота и упитанность Густава Адольфа, по мнению Х. Линдквиста, не были чем-то из ряда вон выходящим: в те времена это было признаком хорошего тона и происхождения. Конец примечания.
Король, благодаря своей открытости и атакующему стилю, рассчитанному на поражение партнёра, был опасным переговорщиком. При этом он умело сочетал самую едкую иронию с патетическими призывами к разуму или совести собеседника. Его приказы были всегда чёткими и доходчивыми. Он любил ясные и быстрые ответы, но, с другой стороны, мог положить дело и «под сукно». Он был человеком действия, но старался действовать в нужный момент.
В минуты ровного настроения он демонстрировал редкостные дружелюбие и любезность к людям. Он умел облегчать заботы людей своей бодростью, заражать их своим оптимизмом и вносить радость в их жизнь. «Всегда в состоянии аллегро, живости и движения, как будто у него не было на душе никаких забот», – пишет о нём один франкфуртский (на Майне) современник в 1631 году. «Все его слова идут от улыбающихся уст», – замечает другой наблюдатель, – «он не произносит и десяти-двенадцати слов без того, чтобы не рассмеяться».
Густав Адольф находил контакт с любым человеком, будь это крестьянин, солдат, дипломат или граф. «Удивительно, как кроток, вежлив и дружелюбен может быть этот король; каждый, кто его увидит, сразу полюбит», – отметил вышеупомянутый франкфуртец. – «Он может так тепло говорить с ребёнком и даже с крестьянами, что это трудно себе представить». Конечно, замечает Н. Анлунд, всё это относилось к тому времени, когда слава короля достигла зенита, когда лучники лютеранской пропаганды натягивали тетиву на полную силу, но всё-таки… Не написали же таких слов ни об императоре Фердинанде, ни о полководце Валленштейне, ни о французском короле-солнце. Потому что Снежный Король и Северный Лев был на самом деле таков – прост и естественен в отношении к окружающим. Он умел приспосабливаться к любой обстановке и социальной прослойке, не теряя человеческого и королевского достоинства.
Но наследственность давала знать о себе постоянно, чувства короля часто перехлёстывали, и тогда наружу прорывалось его холерическое нутро, и он весь исходил не в действии, а в пламенных словах и даже угрозах. Те, кто знал короля, предпочитал в таких случаях не возражать, а выслушивать филиппику с покорным видом. Он осознавал этот недостаток, говорил о нём, пытался изжить его, но это ему не всегда удавалось.
Попытки подавить злость или гнев выдавало вспыхивающее красными пятнами лицо. Горе было тому, кто задевал его честь и достоинство или кто приходил к нему не с чистой совестью и пытался сыграть на своём эгоизме. И тогда, говоря его собственными словами, «сердце в его груди превращалось в желчный пузырь», как это имело место в июне 1632 году под Нюрнбергом, когда немецкий войсковой контингент занялся грабежом населения:
«Вы, князья, графы! вы, господа! вы дворяне! Вы, которые провинились, нарушив верность и проявив безбожие по отношению к собственной отчизне, которую вы сами разорили, разграбили и опустошили. Вы, полковники! вы, офицеры старшие и младшие! Вы воры и разбойники, грабящие без разбору!.. Я вам подарил всё, что Бог дал мне в руки. У меня не осталось даже захудалого свинарника, которым бы я с вами не поделился… Хотите бунтовать? Ну, хорошо же, но сначала я со своими шведами и финнами сотру вас в порошок, так что клочья полетят! Мне противно среди вас находиться, меня тошнит от необходимости общаться с таким подлым народом!».
Закончив гневную речь, король увидел у палатки одного капрала двух прогуливавшихся коров. Убедившись в том, что коровы были украдены или отобраны у местного крестьянина силой, король взял виновного за ухо и подвёл его к палачу: «Идём со мной, сынок, лучше я тебя накажу, чем оставить это Господу Богу, который накажет нас обоих и всех вместе!».
Если человек или его поступки не нравились королю, то он не скрывал своего негативного отношения, будь это иностранный посол, какой-нибудь германский князь или герцог или вообще член собственной семьи. В 1627 году в прусскую ставку короля прибыл бранденбургский посол Шварценберг с задачей сохранить нейтралитет и своими антишведскими высказываниями так не понравился Густаву Адольфу, что король предложил сопровождавшим посла лицам «сыграть с графом в фенестрацию и выбросить его из окна, чтоб он сломал себе шею».
Холерические натуры обычно непоследовательны в утверждении своей воли. Не таков король Густав: ничто не могло отклонить его от намеченных планов или отказаться от своих принципов, он последовательно и упорно шёл к своей цели, не взирая на препоны и трудности. Когда мать и брат попытались за счёт королевских привилегий (а значит, за счёт государства) расширить свои права в выделенных вотчинах, требуя для своих подданных льгот при призыве в армию, Густав Адольф не посмотрел ни на что и жёстко и энергично поставил их на место, одновременно заставив их «адвоката» Н. Чеснекоферуса принести публичные извинения.
Вспыльчивость и отходчивость является типичным сочетанием у всех открытых и искренних натур. Густав Адольф после вспышек гнева быстро остывал и пытался исправить нанесённую обиду или оскорбление. Мало можно найти таких королей, да и людей вообще, которые бы перешагнули через своё королевское достоинство и снизошли бы до такого «унижения». У Густава Адольфа эта черта исходила из естественной потребности – он не терпел несправедливости. Достаточно вспомнить, что король Густав простил большинство шведских дворян, принявших в династийном споре Карла IX с Сигизмундом III сторону последнего и эмигрировавших в Польшу, а также их детей, не требуя от них никакого формального отказа от своих взглядов. Более того, все они составили костяк государственного аппарата и генеральско-офицерского корпуса шведской армии и верно служили ему во всех начинаниях.
Но король не был мягкотел. По отношению к провинившимся он был непримирим, а в желании установить в назидание устрашающий пример – непреклонен, благо нравы времени этому вполне благоприятствовали. Продажных и неправедных судей он приказывал приколачивать к виселице гвоздями, вороватых чиновников и фогтов посылал на виселицу. Выше мы уже упоминали дела учёного Мессениуса и придворного Роламба82. Есть сведения, что он разрешил дуэли при условии, если оставшийся в живых дуэлянт соглашался быть расстрелянным. Это очень напоминало манеры отца.
Примечание 82. Н. Анлунд пишет, что незадолго до Лютцена король сказал Оксеншерне, что прощает Роламба-младшего и не имеет ничего против Роламба-старшего. Конец примечания.
В повседневной жизни король Густав предпочитал простоту. Это было воспитано в нём с детства, которое отнюдь не отличалось «купанием» в роскоши. Обстановка в шведских королевских дворах всегда была всего лишь на один талер лучше спартанской. Всем известен случай, когда учитель Шютте купил на свои деньги и подарил своему ученику чулки. Густав Адольф почти не носил перстней, колец, дорогих цепей или перьев в шляпе. Немцы принимали его либо за бедного графа, либо за богатого купца, но ни в коем случае не за князя, что было к тому же вполне естественно: король всю свою жизнь провёл в походах. Польские генералы, почивая в роскошных шёлковых турецких палатках на бархатных перинах, насмехались над солдатской палаткой «Сёдерманландского герцога». Когда герцог Померании пригласил шведского короля к себе в замок, тот ответил: «Если король спит на матросском матраце, солдат удовлетворится и снопом соломы».
Так же не притязателен был король Ёста и в еде и довольствовался тем, что подадут. Он не любил долгих застолий, жажду удовлетворял большими порциями холодной и сырой воды, отчего во время Кальмарской войны простудился и заболел. Простая питьевая вода подавалась и к пище. Все отмечали его умеренность в употреблении алкогольных напитков – и это в то время, когда и в Швеции, и вообще в Европе народ буквально спивался. Королева Кристина вспоминала, что употребление вина отцом чаще всего было связано с исполнением представительских функций.
В то же время король любил праздники и торжества, и тогда он веселился на славу. Но вообще на такие дела он был скуп. Расходы на содержание своей особы и двора король держал в строгих рамках. Веселье для него не заключалось в еде, вине или роскошных фейерверках, а в шутках, приятных разговорах и рассказах. При всей своей корпулентности, развившейся вопреки подвижному образу жизни, Густав Адольф был отличным танцором и любил танцевать. Во время импровизированного бала в Нюрнберге в 1631 году прискакал конный нарочный и передал королю срочную депешу. Тот оставил на минутку свою даму, быстро пробежал по тексту и с ещё большим энтузиазмом снова пустился в пляс – депеша привела его в ещё лучшее настроение. На балу в Аугсбурге 30 мая 1632 года король непрерывно танцевал с девушкой по имени Анна Мария Бреслер, отличавшейся невиданной красотой. Большой «аматёр по женской части», Густав Адольф во время одного танца стал «милостиво ласкать» красавицу, что вызвало с её стороны неуклюжее сопротивление. В результате она порвала кружевной воротничок на короле, а король не рассердился на партнёршу и подарил ей эти кружева на память.
Король постоянно находился в движении. «Блаженной памяти Королевское Величество ложился спать в постель потным», – вспоминал А.Оксеншерна. Он рано привык полагаться только на себя. Вот фраза из его письма канцлеру из польского похода 1625 года: «Ларс Нильссон и Педер Эрссон заболели, так что я теперь и секретарь, и камердинер. Если бы я был денщиком, то был бы omni atria83». Густав Адольф мог обходиться не только без прислуги, но и без советников. В 1616 году посольство Генеральных Штатов в Стокгольме с удивлением отмечало, как свободно и легко король ведёт с ними государственные переговоры, не прибегая к помощи канцлера.
Примечание 83. В тройном качестве (лат.) Конец примечания.
Действие, дело было основным движущим мотивом всей его жизни. Дел у него всегда было невпроворот, но он постоянно искал новых. Он повсюду совал свой с горбинкой нос (его так и прозвали в Швеции «горбоносым Ёстой»), не успев проглотить пищу, он уже бежал куда-нибудь по делу, вникал во все мелочи и запоминал их надолго. Больше всего он не любил бездельников и лентяев. «Для ленивых свиней земля всегда кажется мёрзлой», – говорил он про них.
Вот король в присутствии голландского посланника испытывает в районе Норрмальма84 новую пушку, сконструированную по его чертежам. Первый выстрел удачен – ядро попадает в цель. Король делает второй выстрел – ядро пролетает мимо цели, а лафет рассыпается на куски. Да, признаётся король, вероятно двойной заряд пороха был лишним. Выясняется, что при весе ядра в 20 фунтов лафет пушки весил всего 22 фунта, и король считал, что вес орудия следовало ещё снизить!
Примечание 84. Старый район Стокгольма. Конец примечания.
А вот молодой жених поднимается на борт фрегата «Скипетр», чтобы тайно посетить Берлин и познакомиться со своей невестой. Как только его ноги ступили на палубу, он сразу начал командовать и расспрашивать о том, как обстоят дела на корабле: много ли провианта и амуниции, задраены ли пушечные люки, имеются ли компасы, нет ли в корпусе течи, в наличии ли материал для заделывания пробоин в корпусе, есть ли больные на борту, достаточно ли мыла и масла для смазки мачты и т.д. И это всё со знанием дела и морской терминологии!
То же самое в 1623 году в Кальмаре, который готовится к возможной высадке поляков: король сам вникает во все мелочи обороны, даёт советы по укреплению стен и бастионов, лично муштрует солдат, организует вербовку новых, а на обратном пути в Нючёпинг высказывает опасение, что боится умереть и не успеть привести в надлежащее состояние шведские церкви, школы и госпитали.
А королю ещё нет и тридцати! А он уже давно всё знает и всё умеет. Сам. Нам, русским, это напоминает неутомимого Петра Великого.
Он объездил всю страну, исколесил всю Европу, всю жизнь провёл в седле, на колёсах и на воде. Он отлично знал Балтийское море, пересекая его десятки раз туда и обратно. Не раз попадал в опасные ситуации, которые едва не стоили ему жизни. Любил передвигаться быстро и требовал того же от армии. В военном деле он хотел быть всем: генералом-главнокомандующим, капитаном, унтер-офицером, артиллеристом и солдатом. Ему нравилась военно-походная и солдатская жизнь, в военной среде он чувствовал себя, как рыба в воде. Именно на этом поприще он проявил все свои способности и качества характера и особенно безрассудную отвагу и презрение к смерти. Почти все его сны были о войне: то он видел себя пленным Сигизмунда III, то вступал в единоборство с Тилли, то с Валленштейном. Но война не была для него авантюрой или средством добывания славы, как, к примеру, для того же Карла XII. Несмотря на то, что Швеция, по его представлениям, вела наступательную по форме, но оборонительную по существу войну, он всё равно понимал её разрушительный для человека характер и «безумства военных в стране противника», называл её «не рекой или озером, а морем всяческого зла», а потому часто задавался вопросом: как христианскому королю можно было вести войну, не совершая греха? Окружавшие короля под конец его жизни замечали, что победы над противником не вызывали у него большого восторга, а, наоборот, вводили его в состояние какой-то прострации и задумчивости. Вероятно, он стал задумываться над ценой, которую приходилось платить за поражение противника на поле боя.
В 1620 году, выступая перед риксдагом, он произнёс программную речь о мире:
«Правители первым делом должны стремиться к тому, чтобы в их стране господствовали мир и покой; во-вторых, когда мир установлен, должны быть приняты все меры к его сохранению и исключению всяких для него угроз; и, в третьих, чтобы мир был длительным и прочным, нужно позаботиться о благополучии страны и о ликвидации и излечении всех изъянов, оставленных войной».
Не случайно он как один из умных и просвещённых монархов своего времени любил голландского философа и теолога Хуига Ван Грота, более известного под именем Хуго Гроциуса. Х. Гроциус был одним из первых в мире учёных, который понял, что для цивилизованного решения межгосударственных споров война становится слишком разрушительным средством, и он разработал азы международного права. Король Густав испытывал к Гроциусу большое уважение, читал его произведения и носил их с собой во всех походах85.
Примечание 85. Уже после гибели Густава Адольфа, в 1634 году, Х. Гроциус поступит на шведскую службу и станет послом Швеции во Франции. Конец примечания.
О том, сколько раз Густав Адольф на поле боя подвергался смертельной опасности, можно видеть хотя бы из вышеизложенного, но мы перечислили далеко не все эпизоды, которые могли бы кончиться для него трагически задолго до Лютценской битвы. Многие солдаты считали, что их король заговорен от смерти. Сам Густав Адольф так не считал, но также не считал возможным уходить от угрожавшей на войне опасности – он считал это своим долгом. Риск смерти входил в его обязанности главнокомандующего и короля. Король отнюдь не искал смерти, но его подводила азартная натура, он находил упоение в бою, увлекался и попадал в самые невероятные ситуации. По крайней мере, он три раза попадал в окружение противника и трижды его выручали верные помощники и адъютанты. Увещевания сподвижников не рисковать жизнью Густав Адольф парировал фразой: «Я умру, когда этого захочет Бог». При всём при этом он был осторожным стратегом и, прежде чем рискнуть и поставить на карту судьбу армии или сражения, тщательно обдумывал все детали и за противника просчитывал все ходы и возможные комбинации.
Н. Анлунд называет короля Густава религиозным фаталистом, т.е. человеком, вручившим свою судьбу в руки Всевышнему. Король знал, что самый большой страх солдата связан со страхом смерти, но сам её не боялся. Незадолго до Лютценского сражения его стали посещать предчувствия скорой гибели на поле боя. Он хотел только, чтобы смерть была мгновенной. В то, что он был незаменимым для своего королевства, он никогда не верил, потому что знал, что в стране всегда найдётся достойный преемник. Его только мучила мысль о судьбах жены и дочери.
О том, что Густав II Адольф был человеком глубоко религиозным и королём набожным, мы знаем. Личные проповедники короля и А. Оксеншерна подтверждают это положение: «Он был набожным человеком во всех своих деяниях и поступках до самой смерти». Религия была повседневной философией средневековой жизни, и Густав Адольф был сыном своего времени. Известно также, что в основе его морали лежали незыблемые ни при каких обстоятельствах понятия о чести и порядочности по отношению к своим ближним и подданным. Этого требовали от него в своё время и воспитатели, это диктовалось его долгом короля, это подсказывала ему собственная совесть. «Он не был циником, его сердце было открыто людям, а из его очей исходил свет», – пишет Н. Анлунд. Накануне битвы под Лютценом король исповедался у своего проповедника Якоба Фабрициуса: «Господин доктор, я боюсь, Бог накажет меня, ибо народ ставит меня так высоко, что хотят сделать из меня нового бога».
Густав Адольф был полководцем от Бога – это очевидно и неоспоримо. Впрочем, К. фон Клаузевиц даёт ему довольно сдержанную оценку как военачальнику: «Изложение трёх походов Густава Адольфа в Германии ясно убеждает в том, что он не везде оказывает себя смелым полководцем, ищущим битв и вторжений; он более предпочитает искусную, систематичную и на маневрах основанную войну». Мы уже говорили о том, как в его характере и манере вести военные действия сдержанность уживалась с порывистостью и смелой фантазией. Сдержанность же Густава Адольфа объяснялась, как мы уже говорили ранее, тем, что, во-первых, он боялся рисковать своей армией, оторванной от своей базы – Швеции, и, во-вторых, бережливым отношением к человеческому материалу. Там, где это было возможно, он пытался добиться результата с помощью маневра.
Король был также реформатором и новатором военного дела, преодолевшим устаревшие принципы ведения военных действий и обогатившим военно-тактическую и военно-стратегическую науку. Достаточно вспомнить о его реформе шведской армии и победе под Брейтенфельдом. В прообразе устава шведской армии он перечисляет качества, которыми должен обладать военачальник: «добродетель, знания, осторожность, умение пользоваться властью и фортуна». Недаром он моральное качество ставит на первое место. Добродетель военачальника заключается для него в «честности в жизни, усердии и работоспособности в делах, мужестве в опасности, находчивости и быстроте в исполнении». Эти положения как нельзя лучше характеризуют и военный, и человеческий гений короля Густава.
В роде Васа до него не было недостатка в государственных деятелях, но талантливые начальники ещё не попадались. Отец Карл IX был сильной и неординарной личностью, но большими военными способностями не обладал. Шведская армия, несмотря на троекратное преимущество в живой силе, в 1605 году потерпела сокрушительное поражение под Киркхольмом от поляков, а в Кальмарской войне с датчанами шведы отсиживались преимущественно за крепостными стенами и на сражения в открытом поле не отваживались. Поэтому вероятно в воспитании наследника король Карл уделил внимание и военным наукам.
За образец молодой король взял военное искусство голландцев, но он не раболепствовал перед их опытом, а использовал тего ворчески; он многое взял и от испанцев и развил т.н. линейную тактику, которая по тем временам была революционной. Далее он осуществил основательную реформу всей армии и сделал её народной в том смысле, что она стала не только делом одного монарха и его чиновником, но и делом всего населения страны. На смену народному ополчению и наёмным войскам пришли шведские и финские рекруты, выставляемые сельским и городским населением королевства Швеции по определённой схеме. Возникла новая, национальная военная организация с постоянными полками, привязанными к провинциям и находившимся на их содержании.
Следом за шведским солдатом шёл дипломат, и наоборот: дипломат создавал условия для успехов шведской армии. Это был большой контраст по сравнению не только с предшественниками Густава Адольфа, но и с его потомками, например, с Карлом XII, в общем-то, пренебрегавшим дипломатией. Король Густав зорко следил за развитием событий по всей Европе, немедленно реагировал на всякое изменение событий и направлял в нужное место и время своих дипломатов. И в этой области он, как и на полях сражений, не был чужд импровизации, но всегда знал, куда идти и к чему стремиться: благополучие Швеции и лютеранского мира. И ещё трудно определить, в чём король был более способен – в военном деле или в дипломатии.
Король Швеции оказывал влияние не только силой оружия, но и слова. Он был прекрасным оратором, и подданные внимали его словам с уважением. Он говорил образно, энергично, глубоко аргументировано и на понятном для всех языке, а потому сильно воздействовал на слушателей. Он хотел, чтобы его подданные понимали его политику, а потому высоко ценил общение с представителями всех сословий, не ленился разъяснять им свои как внутриполитические, так и внешнеполитические шаги. Его выступления в риксдаге или Госсовете по форме сильно напоминают нам ежегодные послания нынешних президентов к народу и обществу. И ему удалось «приручить» к своей политике не только дворян, но и церковь, купцов, ремесленников и безграмотных крестьян, которые души не чаяли в своём короле. Один далекарлийский86 крестьянин при встрече со своим монархом сказал: «Если бы моя жена была одета так же пышно, как твоя, король Густав, то она выглядела бы такой же красивой и пригожей, как королева». Не всякий тогдашний правитель воспринял бы такие слова благожелательно.
Примечание 86. Далекарлия – шведская провинция, известная своими бунтарскими выступлениями против центральной власти Стокгольма. Конец примечания.
И странное дело: несмотря на тяжёлые повинности, неурожаи и нехватку средств, связанные с войнами, население Швеции вело себя стоически спокойно и безропотно несло тяжесть королевских предприятий, потому что понимали, что король Ёста трудится, не покладая рук, для пользы страны, а значит и для пользы каждого шведа. За двадцать с лишним лет правления Густава Адольфа в Швеции практически не было никаких серьёзных волнений, бунтов или восстаний.
Он начал писать историю своего правления, но, к сожалению, судьба не дала ему завершить этот труд. Король, говорят, сочинял неплохие стихи и псалмы, но они не все дошли до нас. Он любил музыку и неплохо играл на лютне. Он поощрял науки и образование, архитектуру и строительство, экономику и ремесла, торговлю и сельское хозяйство, и об этом можно было бы написать целый трактат. Достаточно хотя бы упомянуть о том, что Швеция помнит «Библию Густава Адольфа» – библию, переработанную епископом У. Рюдбеком и напечатанную по его указанию, или о том, как король на свои средства построил в Уппсальском университете учебный корпус, который до сих пор сохранил название «Густавианум». Всё это свидетельствует только о том, что он был натурой одарённой и творчески богатой. И в этой связи у нас снова возникают ассоциации о Петре I.
Король Густав был реальным политиком и обладал достаточно широким кругозором. Его не смущали заблуждения века или единомышленников, у него на всё был свой, особый взгляд, и для пользы государства он был готов перешагнуть через общепринятое, привычное и шаблонное. Об этом свидетельствует его политика по отношению к России – пусть не всегда последовательная и искренняя, но, несомненно, оригинальная, смелая и полезная для Швеции. Он был дипломатом, не боявшимся говорить без обиняков и прикрас, он был талантливым полководцем, заложившим своими победами основу шведского великодержавия, он был вождём своего народа и служил ему с полной отдачей своих сил и способностей.
Смерть короля доказала одну его неправоту: он всё-таки оказался незаменимым, ибо после него ход Тридцатилетней войны резко изменился не в пользу Швеции. Отдавая ему дань, шведский риксдаг в феврале 1633 года присвоил ему титулы Густава Второго Адольфа Великого. До этого он был просто королём Густавом Адольфом или королём Ёстой.
В конце своей жизни бессменный канцлер короля Густава Адольфа напишет:
«Нигде в мире ни сейчас, ни многие сотни лет назад не было короля, равного нашему, и, вероятно, уже не будет. И пусть он по праву называется у нас Великим королём Густавом, отцом отечества, которого в Швеции ещё не было, о чём могут свидетельствовать не только мы, но и иностранные нации - как враги, так и друзья».