Глава тринадцатая
Что дальше?
Победа под Брейтенфельдом поставила Швецию в центр европейской политики, и это положение сохранялось до гибели короля Густава Адольфа под Лютценом. Впрочем, непосредственных дипломатических успехов это событие шведам не принесло, если не считать, что постепенно Швеции удалось перенять у Саксонии роль лидера в протестантской Германии и путём сепаратных двусторонних сделок привязать к себе на некоторое время некоторые протестантские княжества.
Но и здесь не всё было гладко: после объявления новых целей Швеции в войне – установления господства на балтийском побережье Германии – со стороны германских княжеств возникло естественное недоверие. И было над чем задуматься: Швеция мотивировала свои цели необходимостью компенсации за понесённые в войне жертвы (сатисфакция за счёт приобретения территорий) и обеспечения на будущее гарантий своей безопасности (ассекурация на основе «вечных» договорных обязательств с германскими княжествами на послевоенный период). Практически король Густав предлагал новую организацию германской империи, приспособленную под интересы Швеции. Мотивы эти, мягко говоря, воспринимались с недоверием – венское католическое ярмо менялось на лютеранское шведское.
Планы сатисфакции и ассекурации созрели в голове Снежного Короля к 1631 году и активно продвигались в жизнь шведской дипломатией. Они нашли своё отражение в первую очередь в соглашении с Брауншвейгом-Вольфенбюттелем, Хессеном и некоторыми другими княжествами. Но уже в 1632 году со стороны шведских контрагентов последовало сопротивление: германские протестанты не были готовы к расформированию своей империи и рассчитывали максимум на реституцию – восстановление своих религиозных прав и суверенитета. По этим причинам многие из подписанных шведами соглашений остались нератифицированными. Тогда по идее Оксеншерны, вместо полноценных и долгосрочных договоров с протестантскими княжествами шведы стали заключать т.н. реверсы – долговые обязательства по выплате контрибуций, поставки солдат и другой военной и экономической помощи, рассчитанной на потребу дня. Король Густав был страшно разочарован, но с паршивой овцы хоть шерсти клок!
Саксонский курфюрст Йохан Георг со своим генералом фон Арнхеймом67 стал главой т.н. партии третьей политики и к шведской гегемонии тоже относился с большим недоверием. Не соглашался он и на corpus evangelicorum – прочный евангелический союз с постоянной армией и директорией (единым руководством из) Стокгольма. Поэтому на первый план вышли пока требования сатисфакции и ассекурации. Возможно, эти требования были всего лишь тактическим маневром Густава II Адольфа, и он планировал вернуться позже к своей главной идее – созданию в Европе лютеранской империи под эгидой Швеции. Узнать это нам уже вряд ли удастся, потому-что никаких документов на этот счёт Густав Адольф после себя не оставил, все планы он хранил в своей голове и лишь частью их поделился со своим канцлером. Во всяком случае, после его смерти канцлер Оксеншерна утверждал, что, выполняя требования сатисфакции и ассекурации, он следует политическому завещанию своего короля.
Примечание 67. Генерал, как мы уже отмечали выше, к этому времени уже успел охладеть к Валленштейну и перешёл на саксонскую службу. Конец примечания.
Частичную вину за крушение «великой идеи» короля Густава в Германии несут и другие европейские державы. В первую очередь это относится к католической Франции, настроенной против Габсбургов, но отнюдь не желавшей появления у своих границ сильного евангелического союза во главе с сильной Швецией. Париж был заинтересован в разрушении габсбургской католической лиги, но хотел её остатки привязать к политике Франции. Этого кардинал Ришелье хотел добиться в первую очередь с помощью т.н. договора о нейтралитете между Швецией и членами Католической Лиги и подрывной работой среди евангелических княжеств. Швеция, согласно Ришелье, должна была щадить членов Лиги от несчастий войны, а благодарные католические княжества – восторженно приветствовать на своей территории победоносные французские войска. Швеции же отводилась роль главного сокрушителя Габсбургской империи. Густав Адольф не возражал против идеи нейтрализации Католической Лиги, но требовал гарантий: католические княжества должны были разоружиться, свой военный потенциал поставить под контроль Франции, а Франция должна была не допустить вмешательства в германские дела со стороны Испании.
Всё это только свидетельствовало о больших разногласиях между Парижем и Стокгольмом, преследовавших в войне почти противоположные цели. Не удивительно, что аккредитованные в штаб-квартире Густава Адольфа французские дипломаты большого доверия у него не вызывали. «На действия французов полагаться не следует», – предупреждал он своих дипломатов.
От Англии также ожидать было нечего. Правда, после победы под Брейтенфельдом Карл I стал активно выступать за восстановление в своих правах пфальцского зятя – курфюрста Фридриха V, что, несомненно, шло в унисон с политикой шведов, но этого было слишком мало. В ходе переговоров на эту тему под патронажем английского посла Генри Вэйна удалось договориться об условиях реституции курфюрста: за Густавом Адольфом признавалась главенствующая роль в руководстве военными действиями в Германии, а Англия обязывалась оказывать помощь в борьбе с Испанией.
В 1631 году наметилось некоторое потепление в шведско-голландских отношениях, и Гаага предоставила шведскому королю субсидии на 100 тысяч гульденов. Но голландцы, как и французы с англичанами, продолжали смотреть на усиление Швеции с большими опасениями и даже уговаривали Густава Адольфа умерить свои требования и воздержаться от победы над кесарем.
Самым злостным противником Швеции оставалась, однако, Дания. Датский посол в конце 1631 года установил контакт с курфюрстом Саксонии Йоханом Георгом и предложил ему связать оба двора династическим браком. Это само по себе уже было малоприятной перспективой для шведов, но датчане ещё активно поддерживали курфюрста в его т.н. третьей политике. Пришлось в ультимативной форме предупреждать Кристиана IV о том, чтобы он либо прекратил вставлять шведам палки в колёса в Германии, либо вступил с Густавом Адольфом в союз. Датский король попал в неприятное положение: брататься с католиками и порвать связи с евангелистами он, естественно, не мог; не в состоянии он был вести войну и со шведами. Пришлось уходить из-под удара самым унизительным способом и объяснять, что его неверно поняли, что он всего лишь хотел способствовать всеобщему миру в Германии, и предложил Стокгольму посредничество в заключении мира с кесарем.
В конечном итоге Швеции после Брейтенфельда кое-как удалось консолидировать свои отношения с евангелическими княжествами Германии, и накануне Лютцена их, по мнению В. Тамма, можно было характеризовать как вполне дружественные. Но кроме Франции, у Швеции других союзников не было, и Стокгольм по-прежнему продолжал оставаться в изоляции. Перед смертью Густава Адольфа часто посещали мысли о том, что его партнёрам-соперникам удастся в противовес Швеции создать свою антигабсбургускую коалицию и на своих условиях продиктовать мир Вене. Поэтому он стремился к тому, чтобы как можно быстрее нанести поражение имперским войскам и заключить мир с кесарем на своих условиях.
…И снова перед Густавом Адольфом встал вопрос о дальнейших действиях. Нужно было решать, удовлетвориться ли достигнутым, уйти в оборону и вернуться домой в Швецию, чтобы заняться своими внутренними делами, или продолжать войну с императором до победного конца. Правда, сейчас у него появились союзники, и лютеранские князья стали поворачиваться к нему лицом, заискивать перед ним, искать у него покровительства, но в их искренние намерения он никогда не верил. С другой стороны, король отлично понимал, что подлинной безопасности для Швеции не будет до тех пор, пока император Фердинанд не будет окончательно сокрушён, пока в Германии хотя бы не будет восстановлен паритет между императорской и княжеской властью, и пока католики и протестанты не будут обладать одинаковыми правами.
При этом в планах короля Швеции никогда не было уничтожения габсбургского дома или притеснения католиков. За последние годы его взгляды на католицизм претерпели серьёзную эволюцию, и он теперь не считал их заклятыми врагами, как, к примеру, четырнадцать лет тому назад. К католикам и вообще к представителям других конфессий он относился теперь вполне терпимо, и если они не занимали по отношению к нему сугубо враждебную позицию, оставлял их в покое, предоставляя право свободы вероисповедания. Он признавал Католическую Лигу наравне с Протестантской Унией и выступал за нейтрализацию Лиги, а не за её уничтожение. Во всяком случае, как утверждают некоторые биографы короля, так думал король сразу после Брейтенфельдской битвы.
П. Энглунд считает период после Брейтенфельда поворотным пунктом во всей Тридцатилетней войне. Теперь конкликт мог быть остановлен, пишет он. «Теперь между потрясённым императором и довольным королём мог быть заключён компромиссный мир, позволявший ему достигнуть того, о чём он говорил раньше…Теперь всё могло бы кончиться». Но не кончилось. «Но судьба звала его в другие дали», – пишет Дройсен, один из восторженных почитателей короля Густава, – «…вопреки его желаниям, она уводила его на другую дорогу, в конце которой его ждал не нимб святого, а сверкала императорская корона». Историк, как и некоторые другие его коллеги по цеху, полагал, что корона кесаря Священной Римской империи, в конце концов, прельстила короля Швеции.
Чтобы обсудить план дальнейших действий, Густав Адольф пригласил к себе в Халле обоих своих союзников. Йохан Георг был смущён этим приглашением, подумав, что шведский король хочет «вызвать его на ковёр» и попенять за недостойное поведение саксонской армии на Брейтенфельдском поле, но когда он узнал об истинных мотивах встречи, то с радостью отправился в Халле. Впрочем, радовался он слишком рано.
Густав Адольф решил положить конец политике «третьей силы», и этому вопросу и была в основном посвящена встреча короля с курфюрстом в Халле. Из земель Магдебурга и Тюрингии король создал на границе с Саксонией два военных губернаторства, поставив во главе их верных Людвига Анхальтского и Вильгельма Веймарского и тем самым заблокировав западные границы курфюршества. Затем Густав Адольф лишил наследственных прав сына курфюрста на Магдебургские земли. Но и этого было мало: шведы подчинили и заставили платить себе контрибуцию целый ряд городов, которые были вассалами Йохана Георга, и тем самым сузил базу снабжения саксонской армии. Курфюрст, сообщает нам В. Штрукк, от страха не мог вымолвить слова протеста.
Далее король предложил два варианта действий: войну против наследственных земель императора и военные действия против «папистского» гнезда в долине Майна. Саксонский курфюрст выбрал для себя поход на юг к Майну, в то время как шведы, по его мнению, должны были вторгнуться в само сердце империи – Австрию. Густаву Адольфу стало ясно, что Йохану Георгу не хотелось окончательно портить отношения с Фердинандом II, и потому он настоял на обратном: на Майн пойдёт шведская армия, а саксонцы вторгнутся в Силезию и Богемию. Таким образом, будет хоть какая-то гарантия сохранения Саксонии за антигабсбургским лагерем. К тому же, согласно Фрюкселлю, король не без оснований предполагал, что Тилли быстро переиграет саксонцев и отрежет застрявшую в Австрии шведскую армию от спасительного балтийского побережья, так что было бы лучше, если генералиссимусом займётся сам шведский король. Что касается Георга Вильгельма, то он со своим Бранденбургом высовывать носа не желал, и его дружественный по отношению к шведам нейтралитет пока вполне устраивал Густава Адольфа.
Естественно, король не раскрыл перед курфюрстами своих далеко идущих планов. Он утаил от них свои контакты с Валленштейном, на измену которого он в этот момент решил сделать ставку. Орудием крушения Габсбургского дома должен был по его замыслу стать именно Фридландский герцог, немецкий князь, а не армия чужестранцев-шведов. Богемский диктатор, оставшийся не у дел и мечтавший о королевском троне, обещал поднять против императора восстание и с помощью шведского 12-тысячного корпуса «загнать» Габсбургов в их исконные австрийские уделы. Валленштейн жаждал мести за несправедливую отставку, за «регенсбургский афронт».
На том и порешили. Саксония взяла на себя обязанность воевать с императорскими войсками в Силезии и Чехии, а шведы отправились на юг Германии добивать Тилли и освобождать южно-германских протестантов. Возражать победителю Брейтенфельда курфюрсты пока не решались.
Высказывались и до сих пор высказываются суждения, что стратегический план Густава Адольфа после Брейтенфельда был ошибочным, что ему нужно было развивать успех на Вену, чтобы одним ударом закончить войну. Возможно, что так оно и было: при таком варианте Валленштейн был бы лишён возможности колебаться между враждующими лагерями и вероятно окончательно встал бы против императора Фердинанда. Но мы не знаем точно, какими мотивами в конечном итоге руководствовался в своём решении король. Нельзя было сбрасывать со счетов опасность, которая постоянно угрожала тылам со стороны Польши и Дании. Как бы то ни было, король решил, и события пошли по другому варианту. Цитировавшийся нами выше К. фон Клаузевиц полагает, что выбор, сделанный Густавом Адольфом был стратегически верным и полностью соответствовал реалиям того момента.
Густав Адольф, оставив часть армии под командованием Юхана Банера в Саксонии, другую часть – под командованием Тотта и Лохуса – в районе Гамбурга, третью с Александром Лесли-старшим – в Бранденбурге, с небольшим войском отправился сначала в Эрфурт, а оттуда – в логово папистов на Майне. Померанию король поручил небольшому воинскому контингенту, высланному Оксеншерной из Пруссии. Одновременно король дал канцлеру указание приехать к нему в Германию на консультацию по целому ряду важных вопросов. Всего в распоряжении шведов в этот момент находилось около 68 000 человек. В Германии для них в это время определились два наступательных фронта: один – на юг, другой – на запад. Восточное направление, как уже было упомянуто выше, обеспечивала армия Саксонии под командованием фон Арнхейма.
В рейнско-майнской экспедиции Густав Адольф рассчитывал на взаимодействие с армией ландграфа Гессена, насчитывавшей около 12 000 человек. Накануне выхода из Эрфурта Густав Адольф принял послов майнского курфюрста, прибывших с ходатайством о применении к княжеству щадящего режима оккупации шведскими войсками – о каком-либо сопротивлении у курфюрста, по-видимому, и мыслей не было. Король Швеции проявил твёрдость и холодно ответил им, что, поскольку курфюрст является его врагом, он обещать ничего не может, и что его действия будут зависеть от поведения курфюрста и его подданных. В жизнь начал претворяться выдвинутый ранее лозунг: «Belle se ipsum alet! »68. {Пусть война кормит себя сама!}
26 сентября (6 октября) 18-тысячное шведское войско вышло из Эрфурта и двинулось на юг во Франкию, следуя через т.н. Пасторский тракт – католические епископства Бамберг, Вюрцбург и Майнц. Мы не будем вдаваться в детали этого похода: ничего примечательного и с военной точки зрения, и с точки зрения наполнения биографии короля там не происходило. Поход был сплошным триумфальным шествием шведской армии, города и княжества, за малым исключением, сдавались почти без сопротивления. Отцы городов вручали шведам ключи, имперцы и иезуиты в панике покидали район, король Густав торжественно въезжал на центральные площади городов, принимал депутации, взимал контрибуцию или компенсацию за «щадящий режим» и повсюду внедрял свою администрацию. Большинство местных князей и городов перешли под покровительство короля Швеции или заключили с ним договоры о сотрудничестве. Изредка, когда город вёл себя «неподобающим» образом, король распоряжался отдать его своим солдатам на разграбление. Война должна была сама кормить своих сыновей.
По образному выражению Густава Адольфа, шла конъюгация майнского района, что в переводе с изящного латинского означало «подчинение». Так за короткое время шведами были «конъюгированы» Вюрцбург, Нюрнберг, Франкфурт-на-Майне, Майнц и многие другие города и земли. Действуя где силой оружия, где увещеваниями, используя дипломатические и пропагандистские методы, шведская армия подчиняла «папистские» территории, обзаводилась союзниками и вполне успешно решала вопросы своего собственного содержания. Наконец в полной мере стала претворяться в жизнь идея заставить расплачиваться за войну католические княжества. Кое-что из трофеев и захваченных культурных ценностей Густав Адольф приказывал, не стесняясь, отправлять в Швецию. Так, например, он поступил с богатой библиотекой Вюрцбургского замка – она была отправлена в Уппсальский университет. При осмотре великолепного замка Ашаффенбург, резиденции майнцского епископа, король с сожалением произнёс: «У меня главным образом одно замечание к этому замку: жаль, что он построен не из дисков и роликов, чтобы его можно было раскатать и отвезти в Стокгольм».
Во время шведского похода произошёл ряд эпизодов, заставивших короля Густава задуматься и поломать голову. Дело в том, что в районе Майна и Рейна в нескольких городах были расположены испанские гарнизоны, и шведы де-факто вошли в соприкосновение с испанской армией. Думать пришлось уже задним числом, и король обратился за советом к своему правительству в Стокгольме. Если вдобавок к традиционным врагам получить ещё Испанию, то Швеция такого напряжения явно не выдержит. Государственный совет признал целесообразным официально войну Испании не объявлять, а с испанцами в Германии поступать по обстоятельствам: если они будут оказывать сопротивление победоносным шведским солдатам, то на силу нужно отвечать силой оружия. Впрочем, Мадрид тоже сделал вид, что ничего особенного не произошло, и инцидент исчерпал себя сам. Шведы встретили сопротивление испанских гарнизонов, но противостоять натиску превосходящих сил испанцы не могли: они либо капитулировали на почётных условиях, либо заблаговременно уходили из-под ударов.
Но куда же пропал Тилли?
После Брейтенфельда он с остатками своей армии бежал в северо-западном направлении и 10(20) сентября добрался до своей любимой базы в Хальберштадте. Отдохнув здесь несколько дней, он, опасаясь преследования шведов, покинул Хальберштадт и продолжил движение в том же направлении. Скоро к нему стали стягиваться со своими отрядами генералы Паппенхейм, Алдринген и Фуггер. Убедившись, что Густав Адольф ушёл на юг, Тилли вспомнил о том, что не завершил в своё время операцию против Гессена и тоже двинулся в южном направлении – на княжество Фульда, а потом находившийся в шведской осаде Вюрцбург. По пути к Тилли с 12-тысячным войском присоединился католический герцог Лотарингии, и имперская «армада» снова разбухла до внушительных размеров. Имперцы настигли шведов под Вюрцбургом и их передовые части вошли в соприкосновение со шведскими отрядами, возглавляемыми англичанами Хепбёрном и Монро. Положение было критическое, перевес сил оказался на стороне Тилли, а «старый капрал» жаждал реванша за Брейтенфельд и рвался в бой. К счастью для шведов, курфюрст Баварии Максимилиан уже не доверял старине Тилли и категорически запретил ему ввязываться в сражение.
Теперь шведы знали, чего стоил полководец Тилли, и не обращали на его искусные маневры особого внимания. К ноябрю военные действия практически были закончены, и можно было уводить армию на отдых на зимние квартиры. А армия Тилли, позверствовав во Франкии, пограбив в окрестностях Нюрнберга и не добившись от нюрнбержцев ни талера контрибуции, в декабре, побросав обоз, спешно удалилась в направлении Верхнего Пфальца и Богемии. Для «старого капрала» наступила полоса невезения, решающей роли в Тридцатилетней войне он уже больше не сыграет и скоро покинет этот мир навсегда.
Рейнская кампания закончилась, и король вернулся в только что взятый Майнц – красивый и богатый город. Ещё год назад он зяб в промозглых домишках Бэрвальдена в нижнем течении Одера, а теперь расположился в пышных дворцах Майнца, «золотого» города на Рейне. Г. Дройсен пишет: «Даже германский император со своим двором не выступал так гордо, как это делал Густав Адольф в 1631-1632 гг. в Майнце и Франкфурте». В Майнц приехала королева Мария Элеонора и придала дополнительный блеск походной резиденции супруга. Здесь король отметил своё 37-летие. Со всех сторон к Густаву Адольфу приезжали князья, дипломаты, курфюсты, военачальники – шведские, немецкие, английские, французские, голландские, ганзейские; король держал в своих руках все нити большой европейской политики, и все его хотели видеть, и все хотели от него что-то получить. Подъехавший из Пруссии канцлер Оксеншерна еле успевал всех «обслужить». Пожалуй, это был самый счастливый период в жизни короля Швеции, и он с каким-то упоением, пусть на короткое время, отдался светской жизни, приёмам, встречам, манифестациям, переговорам.
Здесь, в Майнце, «доброжелатели» стали нашёптывать Густаву Адольфу льстивые подсказки о короне Священной Римской империи и навевать ему сладкие сны о неограниченной власти. И кто знает: не поддался ли прямодушный и уставший потомок Васа этой чарующей мелодии, подобной восточной Фата Моргане? Многие историки склонны считать, что подобные мысли всё-таки возникали в голове у Северного Льва. У него, якобы, возникли планы короновать себя на трон Священной Римской империи, основать собственную столицу или перевести её из Вены в другой город, а Швецию оставить своему наследнику. Как ни гордились шведские короли своей славной страной и глубокими династическими корнями, но ведь разве можно было сравнить полуторамиллионнную, бедную, отсталую, затерявшуюся на обочине европейского развития Швецию с великолепной, пышной, могучей, мнгомиллионной Германской империей?
Но ни у сторонников, ни у противников этой версии нет чётких и однозначных доказательств, все они опираются на косвенные признаки поведения Густава Адольфа, а потому обе они имеют одинаковое право на существование. Нам представляется вполне возможным, что у короля Густава в последние месяцы его жизни «соблазнительные» мечты о короне Священной Римской империи, несомненно, возникали, но он никому не поверял их – даже канцлеру Оксеншерне, а когда его об этом спрашивали, он всегда либо отшучивался, либо делал опровержения. В любом случае, его привлекала не сама императорская мишура, власть или почести, а чисто практическая военно-политическая целесообразность.
В Майнц приехал из Голландии зять английского короля, пфальцграф Фридрих V, факир на час, бывший «зимний король» Богемии, чтобы получить содействие в возвращении отобранного имератором графства. Высокомерный, чванливый и, в общем, пустой человек69, он пытался пустить Густаву Адольфу пыль в глаза своим родством с английским королём Карлом и хвастался его вкладом в дело борьбы с Габсбургами. Густав Адольф поставил его на место, дав понять, что этот вклад мог бы быть значительно больше. Единственный интерес короля к пфальцграфу заключался в его небольшом войске, которое он привёл с собой из Голландии и которое король милостиво согласился присоединить к своей армии. Супруга пфальцграфа, бывшая английская принцесса, в юности заочно полюбившая гордого представителя Сентептриона, в Майнц не приехала и осталась в Голландии.
Примечание 69. И в оценках этого человека англичанка Веджвуд отличается от других историков, рисуя «зимнего короля» безвольным, но симпатичным человеком, ставшим жертвой неблагоприятных обстоятельств. Конец примечания.
Но были дела и поважней, нежели реституция зятя английского короля Карла. В Майнц зачастил французский резидент Сен-Этьен, аккредитованный в Мюнхене. Сен-Этьен по поручению кардинала Ришелье вёл переговоры с баварским герцогом Максимилианом о выводе из войны Католической Лиги и придания ей нейтрального статуса. Армия Лиги была разбита под Брейтенфельдом и теперь агонизировала без вождя, без денег и без идеи. Кардинал Ришелье, который проводил политику переливающихся сосудов – Франции, Испании и Священной Римской империи, рассматривал германских католиков как своих союзников - даже более близких, нежели лютеранская Швеция, и хотел оторвать их из-под влияния императора Фердинанда. Для этого ему одновременно нужно было вывести Лигу из-под ударов армии Густава Адольфа, появившейся на Рейне. Поход шведов в этот регион никак не устраивал Париж, и теперь они затеяли возню с католическими князьями.
Густав Адольф хорошо запомнил, как Версаль недавно третировал его с титулами и дотациями, а потому знал всем их увёрткам истинную цену. Он не мог не слышать о том, что король Людовик XIV недавно чуть не дрогнул перед уговорами венских послов, призывавших его отступиться от союза с еретиком Густавом Адольфом и встать на защиту католической веры от его посягательств! В принципе король Густав не возражал против идеи нейтрализации Лиги, тем более что в его планы не входило ссориться с королём Людовиком. Но вопрос осложнялся позицией баварского курфюрста Максимилиана, который дал слово поддерживать в этой войне императора Фердинанда.
Курфюрст Триера дал легко уговорить себя французскому послу Шарнасу и первым из местных князей подписал с ним протокол о нейтралитете. Сложнее оказалось с другими католическими князьями. Так, курфюрст Кёльна, одновременно и брат Максимилиана, Фердинанд вопрос о нейтрализации предлагал увязать с вопросом всеобщего мира и всеобщего урегулирования в Германии. Это была, с точки зрения шведов, совершенно нереальная в сложившейся ситуации постановка вопроса, рассчитанная на затягивание дела. В результате в Лиге возникли разброд и шатание, она фактически раскололась и перестала существовать.
В конечном итоге Максимилиан был всё-таки вынужден уступить требованиям Франции и согласиться на подписание договора о нейтралитете, но в глубине души он был с ним не согласен и питал надежды найти какое-либо другое, более приемлемое для него, Баварии и императора решение.
Получив согласие курфюрста Баварии, французы должны были теперь договориться с Густавом Адольфом. 22 декабря 1631 (1 января 1632) года в Майнце снова появился мюнхенский резидент Людовика XIV и попросил аудиенцию у короля Густава. Первым делом француз заявил, что вторжение шведской армии на территорию лигистских князей противоречит договору Швеции с Францией, и потребовал от него соблюдать нейтралитет Баварии. Король ответил, что он готов уважать нейтралитет курфюршества, если Лига откажется от продолжения враждебных действий по отношению к Швеции, если Лига и Бавария прекратят поддержку императора Фердинанда, а их армия под командованием Тилли будет либо распущена, либо, в крайнем случае, будет предоставлена в распоряжение Франции в её войне с Испанией.
Посол начал было шантажировать Густава Адольфа возможностью применения французами силы, но это только разозлило Густава Адольфа, и он с позором прогнал посла обратно в Мюнхен. Наглый француз был вынужден ретироваться, но на этом дипломатическое наступление кардинала Ришелье не закончилось. Он «напустил» на шведского короля ещё двух своих представителей: барона Шарнаса и своего свояка маркиза де Брезе, которые вели переговоры с Густавом Адольфом уже в новом 1632 году.
Поскольку король о «нейтралитете по-баварски» и говорить не хотел, то де Брезе пытался склонить его к тому, чтобы шведская армия дальше Рейна не заходила. Но и на эту уловку Густав Адольф не пошёл. Он отлично представлял тайные помыслы Максимилиана из его переписки со своими единомышленниками и императором Фердинандом, которую перехватывала его тайная служба, и знал истинную цену всем заверениям баварца о соблюдении нейтралитета. Когда речь шла о принципах, и если в деле была замешана безопасность Швеции, король Густав был неумолим и готов был пожертвовать ради этого даже союзом с Францией. Но Париж на разрыв отношений со Стокгольмом не пошёл и был вынужден признать в этом вопросе его правоту.
Вот как описывает завершение французско-шведских переговоров Дройсен:
После того как король Густав в письменном виде изложил свой взгляд на нейтралитет Баварии и Лиги, он спросил Шарнаса и де Брезе, готовы ли они подписать шведский проект. Послы ответили отрицательно.
– У вас, вероятно, нет на это полномочий? – поинтересовался король.
– Нет, почему же, – ответили послы, – полномочия у нас есть.
– Так в чём же дело? Подписывайте или уезжайте прочь и передайте вашему королю, чтобы он снова начал поиск пути, который привёл бы его в Германию.
После этого документ был подписан, и Густав Адольф объявил на военные действия двухнедельный мораторий. Теперь послам Ришелье нужно было уговаривать курфюрста Максимилиана, чтобы он согласился со шведскими требованиями. Максимилиан как формальный лидер Лиги начал консультации с князьями, в ходе которых его брат, кёльнский курфюрст Фердинанд, высказался против шведского варианта нейтралитета. Правда, после нажима со стороны французских послов Фердинанд сдался, но Максимилиан всё медлил и решительного ответа не давал, т.к. в это время ему была обещана помощь со стороны испанцев. Шведы опять перехватили письмо Максимилиана – на этот раз к Паппенхейму, в котором герцог приказывал своему генерал-фельдмаршалу осуществить военную диверсию в нижне-саксонском регионе. Это было прямое нарушение перемирия, и шведы устроили скандал. В конечном итоге Максимилиан требования Густава Адольфа отклонил, и военные действия возобновились с новой силой.
В это же время у Густава Адольфа сформировалась идея т.н. универсального мира в Германии. Он уже не раз говорил, что нейтралитет Католической Лиги – это лишь средство для достижения конечной цели. Этой целью он считал улаживание спора между враждующими сторонами Германии, отказ от применения оружия как со стороны католиков, так и лютеран, и заключение мира между Швецией и Империей.
Сразу после Брейтенфельда неожиданную инициативу проявил ландграф Гессен-Дармштадтский Георг: он предложил свою услугу в качестве посредника между Фердинандом II и Густавом II Адольфом. Конечной целью, согласно ландграфу, должен был стать т.н. композиционное соглашение в виде решения съезда всех князей Германии, но …без участия в нём Швеции. Естественно, Густав Адольф такой план одобрить никак не мог – во всяком случае, он заявил, что должен проконсультироваться со своими союзниками, в первую очередь с Саксонией и Бранденбургом.
С Саксонией, как мы уже знаем, у шведов дело не заладилось с самого начала, и теперь этот союзник причинял королю Густаву лишь дополнительную головную боль. Освободив курфюршество от присутствия имперских войск, Йохан Георг начал закулисные переговоры с Фердинандом II и вернувшимся в его армию Валленштейном. Император понял свою ошибку по поводу введения армии Тилли в Саксонию и теперь всеми силами пытался оторвать курфюрста от Густава Адольфа. Это было особенно важно теперь, когда его основная опора – Католическая Лига – закачалась. Командующий саксонской армией фон Арнхейм, представитель т.н. третьей силы, призванной восстановить мир в Империи без участия и помощи иностранцев, метался от одного лагеря к другому, мутил воду тут и там, успевал поддерживать контакт со своим бывшим военачальником Валленштейном, но объективно лил воду на мельницу императора Фердинанда.
Поскольку Густав Адольф, убедившись в нерешительности и двойной игре богемского диктатора, в последний момент отказался от военной поддержки восстания Валленштейна против Фердинанда, обозлённый герцог Фридландский тем усерднее стал «работать» теперь на императора и его планы и тоже включился в интриги дрезденского двора против короля Швеции. Дрезден обхаживали и уговаривали вернуться под крыло Габсбургов испанцы, датчане и даже французы. Двойное дно политики Ришелье проявилось и на Саксонии: Парижу было так необходимо и важно вытеснить Густава Адольфа с Рейна и из Баварии, что он шёл на это даже ценой потери союзника. Расчёт Ришелье был прост: если Саксония примирится с Веной, королю Швеции придётся срочно возвращаться в центральную Германию и оставить католические княжества Рейна на волю Франции.
Признаком того, что Саксония начала «сбиваться с курса», стало согласие Йохана Георга на «композиционный» мир гессен-дармштадтского ландграфа. Курфюрст понял сигнал Касселя, принял его и решил идти к миру в обход Швеции, через «композиционное» соглашение с участием всех князей Германии и императора. К тому же, когда призванный императором Валленштейн одним махом выгнал саксонцев из Силезии и Богемии, курфюрста снова охватила паника.
А император Фердинанд, снова призвав в армию уволенного годом раньше Валленштейна, принялся за латание образовавшихся дыр. Он заключил формальный союз с Испанией, направил в Варшаву посла с указанием побудить короля Сигизмунда к оказанию действенной помощи дому Габсбургов, начал обхаживать итальянских князей, соблазняя их громкими «римскими» титулами. Сам папа Римский благословил оба дома Габсбургов на борьбу с лютеранскими «еретиками», хотя и отказался признать религиозный характер Тридцатилетней войны по той причине, что король Швеции уважительно относился к обоим вероисповеданиям.
Всё это, конечно, было малоутешительно для короля Густава и заставило его серьёзно задуматься над будущим присутствием Швеции в Германии. Как долго ещё следует воевать, какие конечные цели нужно преследовать в этой войне, и что в результате получит Швеция, – вот вопросы, на которые нужно было дать ответ. Громкие победы шведского оружия пока не обеспечивали той безопасности и спокойствия для Швеции, о которых король мечтал в начале германского похода.
В Германии в 1632 году всё переплелось и спуталось в один тугой узел, и распутать его с какого-либо одного конца было практически невозможно. Нужно было приходить к какому-нибудь универсальному решению, но его пока не находилось и, кстати, не найдётся ещё долгих 16 лет. Как пишет П. Энглунд, люди перестали контролировать войну, и война стала управлять ими. Дройсен справедливо замечает, что военные действия Швеции в 1632 году коренным образом изменили характер всей войны. Вместо одного театра военных действий возникло сразу три, и проследить все перипетии боёв и маневров в Германии стало практически невозможно. Впрочем, для наших целей, в этом нет большой необходимости, поскольку все эти театры военных действий носили неприципиальный для нашей темы характер. С нашей точки зрения, всё наиболее существенное происходило в ставке Густава Адольфа. Поэтому мы не станем отвлекаться и последуем за ним.
Густав Адольф решил, что на данном этапе необходимо было добивать Баварию, чтобы окончательно вывести её из войны и из союза с императором, и он снова двинулся в поход. Согласно П. Энглунду, король планировал или привести Баварию в протестантский лагерь, или окончательно подорвать её военный и экономический потенциал. Но поход на Баварию пришлось отменить – причиной послужили неудачные действия генерала Хорна. Вопреки приказу короля, Хорн, оставшись во Франкене, в начале февраля 1632 года занял город Бамберг. Он не знал, что Тилли к этому времени навербовал новую армию, зимовавшую в районе города Нёрдлингена, и по приказу курфюрста Максимилиана пошёл в контрнаступление на Хорна. К весне Тилли стянул все свои части в районе Ноймаркта и, убедившись в слабости шведского корпуса Хорна в Бамберге, незамедлительно двинулся к Бамбергу. Хорн, уступая превосходящим силам противника, понёс серьёзный урон и был вынужден Бамберг оставить.
И вместо того чтобы идти в Баварию, Густав Адольф пошёл на выручку Хорну. Первым на пути королевской армии оказался Мозель с испанским гарнизоном, но его осаду пришлось снять, чтобы не опоздать с помощью фельдмаршалу Г. Хорну. Во изменение предыдущего плана идти на Хейдельберг, король был вынужден теперь осуществить поход вверх по течению Майна. В районе Швейнфурта он соединился с Хорном, а потом и с Вильгельмом Веймарским и Юханом Банером, доведя, таким образом, численность своей армии до 40 000 человек. И тут поступило известие о вторжении Тилли в Верхний Пфальц, и пришлось снова менять планы и идти на «свидание» с Тилли.
Между тем, Тилли вступать во второе сражение с Густавом Адольфом не решился, и 14(24) марта вся лигистская70 армия ушла из Бамберга на Форххейм, чтобы занять оборонительные позиции у слияния двух рек – Дуная и Леха. Обе армии по расходящимся направлениям шли теперь к одной и той же цели. 21(31) марта Густав Адольф при огромном стечении народа торжественно въехал в Нюрнберг, где отцы города устроили королю пышный и сердечный приём и преподнесли богатые подарки. Оттуда он пошёл на юг, к Дунаю, где в районе города Донаувёрт произошло первое столкновение с противником. После непродолжительной осады 2-тысячный гарнизон во главе с герцогом Рудольфом в панике бежал из города. Переправа через Дунай для шведской армии была обеспечена.
Примечание 70. Лигисты – от слова «лига». В данном случае армия Католической Лиги. Конец примечания.
Лигисткая армия стягивалась к Ингольштадту. На военном совете в Ингольштадте, на котором присутствовал Максимилиан, генералиссимус Тилли высказался в пользу оборонительных военных действий. Генералиссимус, предугадывая намерения неутомимого Густава Адольфа, предложил всей армии уходить к Нойбургу на Рейне, чтобы на берегу реки Лех организовать оборону и преградить путь шведам вглубь Баварии.
3(13) апреля авангард шведской армии подошёл к реке Лех, и король немедленно провёл рекогносцировку противоположного берега. Его глазам предстала внушительная картина: неприятель хорошо поработал и укрепился за мощными редутами. На противоположном берегу стоял часовой неприятеля.
– Доброе утро! – прокричал Густав Адольф. – Где Тилли?
– Спасибо, Тилли квартирует на Рейне! – ответил тот и спросил в свою очередь: – Товарищ, а где твой король?
– Он тоже квартирует, – крикнул король.
– А что – ваш король тоже даёт квартиры?
– Конечно, – подтвердил Густав Адольф, – перебирайся к нам и получишь хорошую квартиру!
На этом беседа через реку закончилась, и король приступил к разработке плана форсирования реки. Накануне Густав Хорн, под предлогом непреодолимых трудностей при форсировании реки Лех, попытался отговорить короля от предстоявшего сражения, призывая вернуться в Богемию и рассеять там армию Валленштейна, которая находилась ещё в стадии формирования. Напрасный труд! Густав Адольф с завидным упорством настаивал на сражении: «Вы подумайте: часто самые трудные предприятия удавались только потому, что противник считал их невозможными!».
Начался поиск брода и удобного места для наведения понтонного моста, для чего было необходимо определить глубину реки. Всякая попытка приблизиться к реке пресекалась плотным огнём противника с противоположного берега. Выход из положения предложил один драгун, говоривший, вероятно, на местном баварском диалекте. Согласно Фрюкселлю, он переоделся в одежду местного крестьянина, с длинным шестом в руке подошёл к реке и стал кричать солдатам Тилли, чтобы они помогли ему перебраться на их берег. Сначала те его не поняли, и тогда швед вошёл в воду и стал демонстрировать попытку перейти реку. Лех был рекой глубокой, и попытка, естественно, не удалась. Солдаты на том берегу засмеялись, и один из них спросил, умеет ли крестьянин плавать.
– Нет, земляк! – ответил швед. –
– Ты дурной или что? – прокричал баварец. – Тут глубина 22 фута!
– Откуда это тебе известно? – спросил драгун.
– Откуда… Вчера наши офицеры меряли дно.
– Ах, земляки, не войдёт ли кто из вас в воду и за шест вытащит меня к себе? Заплачу смельчаку дукатик!
Скоро один из солдат разделся и полез в воду, а навстречу ему с противоположного берега двинулся «крестьянин», на ходу исторгая проклятия в адрес «сволочных шведов», отнявших у него всякую живность. В конце-концов, крестьянин «испугался» и в воду дальше не полез, зато он увидел, насколько глубокой оказалась река с другого берега. Солдат разозлился на глупого крестьянина и вылез из воды. Крестьянин поохал-повздыхал и тоже вылез на берег. Солдаты долго смеялись ему вслед. Через несколько минут драгун рассказывал королю о глубине реки Лех.
Генералиссимус Тилли не остался безучастным к «телодвижениям» шведов. Он появился у реки и распорядился укрепить свой берег дополнительными окопами. Но этого ему показалось мало, и он выдвинул к угрожаемому участку артиллерийские батареи. В ночь с 4(14) на 5(15) апреля под огнём противника шведские сапёры навели понтоны через реку, через которую в атаку пошли 300 финнов. Для маскировки своих действий они подожгли кучи сырого сена и под прикрытием густого дыма бросились в атаку. Каждому из них король пообещал выдать по 10 талеров, если им удастся закрепиться на противоположном берегу и создать плацдарм для развёртывания дальнейших действий. Имперцы удвоенным огнём пушек пытались сбросить в реку финнов, вооружённых только лопатами и кирками, но это им не удалось. На помощь к первым финским «пейзанам» под началом генерала Карла Густава Врангеля перебрались ещё 300 их земляков, и потом уже в бой вступили более крупные силы шведских пехотинцев, перебравшихся на другой берег вброд под началом герцога Бернхарда Веймарского.
Бой происходил в лесу, артиллерийские залпы оглушали обе стороны, но больше всего от артиллерийского огня пострадали солдаты Тилли: шведские артиллеристы направили огонь своих 72 пушек на деревья, и на имперцев стали падать тяжёлые, подбитые ядрами, сучья и ветки. Сам король наводил орудия и сделал по противнику не менее 60 выстрелов. Лигисты стали нести тяжёлые потери. «Кожаные» пушки шведов наносили такой урон, что вскоре ядром в ногу был тяжело ранен сам главнокомандующий и выведен из строя генерал Алдринген, брошенный на отражение шведской атаки через реку. Обезумевший генералиссимус, взяв знамя в руки, поднялся из окопов в атаку, чтобы повести вперёд своих испытанных валлонцев, но она тут же захлебнулась в шведском огне. «Старый капрал» фальконетной пулей был поражён в ногу, сбит наземь, и его любимцы-валлоны вынесли главнокомандующего из боя на руках.
Тилли и Алдринген лежали раненые, и курфюрст Максимилиан не знал, что делать. Он принял на себя командование и, оставив у реки около 2 000 убитых, отдал приказ отходить к Нойбургу. Шведы до утра оставались на своих местах, а поутру следующего дня Нильс Брахе с Жёлтым полком поехал разузнать о положении противника. Противника не было. Прибывший в покинутый имперцами лагерь Густав Адольф, согласно Фрюкселлю, произнёс магические слова: «Если бы я был герцогом Баварии, я бы никогда не покинул этих позиций и не открыл бы мою страну для врага – даже если бы ядро оторвало мне бороду и половину челюсти впридачу».
К счастью, Густав Адольф не был курфюрстом Баварии…
Так закончилась последняя битва Тилли.
Раненого генералиссимуса отвезли в Ингольштадт. По пути ветеран несколько раз терял сознание, но он стоически перенёс всё, что ему было предназначено. В городе не нашлось «приличного» хирурга, местный фельдшер, пытаясь очистить его рану от костных осколков, причинил ему неимоверные страдания, но старый воин всё вытерпел и даже своей рукой написал проживавшему в другом городе врачу письмо с просьбой выехать к нему на помощь. Хирургу потребовалось проехать через шведские позиции, и когда на передовой шведский пост явился имперский курьер с письмом Тилли, король Густав дал великодушное указание беспрепятственно пропустить врача к прославленному умирающему генералу. Что бы тогда и теперь ни говорилось, какие бы жестокости и зверства тогдашние «малограмотные» вожди по отношению друг к другу – в бою! – ни творили, они, те люди, умели ценить своего противника и умели усмирять свои эмоции. Отдать должное побеждённому противнику – это многое значило для умных и благородных людей. Нужно было победить злость и бесполезную уже месть, отдать дань противнику, а значит и собственной доблести и тем самым возвысить себя над обыденностью бытия. Иначе, какой же ты победитель?
…У постели умирающего неотлучно находился курфюрст Максимилиан. Тилли завещал ему ни в коем случае не покидать императора Фердинанда и не сдавать шведам Ингольштадта и Регенсбурга.
Хирург добрался до Ингольштадта, когда его помощь уже не понадобилась. 20(30) апреля 1632 года Йохан Церклаэс Тилли в возрасте 73 лет скончался от ран.
Изнурительное противостояние Густава Адольфа с Тилли завершилось.
Тилли говорил всегда, что у него «по сравнению со своим противником был один существенный недостаток: Густав Адольф был королём, полководцем и государственным деятелем одновременно».
Многие эксперты критиковали Густава Адольфа за то, что он ввязался в бесполезное кровопролитие на Лехе, поскольку река никоим образом не закрывала шведской армии проход в Баварию, и можно было форсировать её выше по течению. К. фон Клаузевиц объясняет решение Густава Адольфа тем, что король считал войско Тилли достаточно слабым, чтобы именно на реке Лех окончательно разделаться с ним.