Глава вторая
Принц Густав Адольф
Карл IX был женат дважды: первой женой у него была Мария Курпфальцская, от которой родилась дочь Катарина, а из второго брака с Кристиной Голштинской родился сын Густав Адольф. Сын родился 9(19) декабря 1594 года в Стокгольмском королевском дворце, куда после позорного отъезда Сигизмунда III въехал его отец, герцог Карл.
Традиция того времени обязывала стокгольмский двор составить для новорожденного благоприятный гороскоп. Вспомнили, что датский астроном Тихо Брахе ещё в 1572 году обнаружил в созвездии Кассиопеи комету, предвестницу появления где-то в Финляндии принца, который произведёт огромные изменения в Германской империи и освободит лютеран от гнёта папистов. В наше время так хорошо предсказывать ещё не научились!
В крёстные отцы пригласили 18-летнего датского короля Кристиана IV, но датчанин сам не поехал и вместо себя выслал своего представителя Кристиана Фрийса. По традиции ребёнок королевских кровей должен был иметь нескольких крёстных отцов и матерей, поэтому другим крёстным отцом Густава Адольфа стал влиятельный аристократ Эрик Спарре, который по злой воле отца крестника погиб в Линчёпингской кровавой бане 1600 года.
Своим именам принц был обязан своим дедам Густаву Васа и герцогу Голштинии Адольфу. В те времена двойные имена только начинали входить в употребление в Швеции. В жилах новорожденного текла шведская и немецкая кровь, и немецкий язык, на котором он разговаривал с матерью, стал его первым, а шведский, на котором он вершил все государственные дела, стал вторым родным языком. При этом он с ранних лет овладел латынью - языком дипломатии, а также итальянским, голландским и французским языками. В зрелые годы он говорил на испанском, английском, а также понимал шотландский, польский и даже русский. Впрочем, отмечал его наставник Ю. Шютте, принц не утруждал себя глубоким изучением иностанных языков, многое схватывал налету и заучивал отдельные фразы на чужих языках наизусть.
Об отце нашего героя мы уже говорили.
Мать принца – Кристина Голштинская – была по-своему незаурядной личностью. Высокая, стройная и, как утверждает шведский историк А. Крунхольм, довольно красивая и в зрелом возрасте женщина, королева Кристина вела активный образ жизни и во многих делах была достойным дополнением своему деятельному супругу. Современники приписывали ей даже роль вдохновителя мужа на жестокие расправы с дворянской оппозицией и сравнивали её с Изабель, легендарной супругой библейского короля Ахаба, губившей по ложным доносам невинных подданных. Нильс Анлунд считает эти обвинения слегка преувеличенными, полагая вполне справедливыми высказывание, сделанное канцлером А. Оксеншерной на её похоронах о том, что «она противилась гордым, но щадила и защищала униженных». Впрочем, Анлунд считается в Швеции довольно пристрастным ценителем Густава Адольфа, и его оценка вряд ли может считаться объективной. А. Хенриксон пишет, что Кристина Голштинская во всех отношениях идеально подходила Карлу IX, и что их супружеская жизнь была довольно гармоничной.
А. Крунхольм пишет, что по своему менталитету королева вполне могла бы быть мужчиной. Обладая практическом складом ума, решительным и непоколебимым характером, она твёрдой рукой вела стокгольмский двор, управляла личными имениями мужа и сына, неусыпно стояла на страже королевских привилегий и проявляла живой интерес к политике. Королева, которая, по словам А. Фрюкселля, «никогда не могла устоять перед искушениями корыстолюбия», давала собственные средства на развитие медеплавильной компании, с прибылью вела незаконную зарубежную торговлю и под высокие проценты одалживала сыну и казне деньги. Совершенно очевидно, что королева была неравнодушна к презренному металлу: так, например, при разделе после смерти племянника короля, герцога Юхана, имущества она, по словам Крунхольма, «постаралась наскрести всего как можно больше».
Королева следила за политическими событиями как внутри страны, так и за её пределами и часто консультировалась по этому поводу с Акселем Оксеншерной. Когда её сын Густав вёл войну в Польше и Германии, она просила, чтобы её постоянно держали в курсе его военных успехов и передвижений. Во время Кальмарской войны с датчанами, когда короля Густава не было дома, Госсовет советовался с ней по «общественным вопросам», причём для этого ей нужно было бросить в Нючёпинге больного сына принца Карла Филиппа и уехать в столицу. Материнская любовь должна была отступить перед настоятельной государственной необходимостью. При этом она благоразумно не использовала своё влияние и авторитет при назначении чиновников на государственные посты и предоставляла эту обязанность мужу или сыну. Она не считала необходимым доводить своих подданных до крайности и постоянно напоминала об этом Карлу IX, хотя многие из шведов, пострадавших от распри двух отпрысков ветви Васа, вспоминали её недобрыми словами.
Существует мнение о том, что королева Кристина имела все основания испытывать к польскому королю Сигизмунду III личную неприязнь из-за серьёзной обиды, нанесённой им в её юношеские годы. Дело в том, что при короновании на польский трон Сигизмунд был с ней обручён, но потом по соображениям высшей политики предпочёл ей герцогиню Анну из габсбургского дома. Юхан III, вероятно, в оправдание этого поступка своего сына, заявил о том, что голштинская принцесса «не блистала ни разумом, ни красотой». Этого простить Сигизмунду Кристина никогда не могла – даже после того как обвенчалась с овдовевшим герцогом Сёдерманландским Карлом.
Как все люди того времени, королева Кристина была глубоко религиозна и своих детей воспитывала в духе почитания Бога. К родным и близким относилась ровно и снисходительно и любила принимать их у себя в замке Грипсхольм или в Нючёпинге. Свою любовь между обоими сыновьями распределяла равномерно, считая «боль одинаковой на любом из её пальцев», однако по мере самостоятельности и независимости Густава Адольфа она стала всё больше отдавать предпочтение «младшенькому» Карлу Филипу. Такой дисбаланс в распределении любви между сыновьями мог привести к серьёзным нежелательным последствиям в королевстве, и только благодаря открытым и искренним отношениям между братьями дело не дошло до серьёзных столкновений. Королеве Кристине с сыновьями повезло: у неё были умные, красивые, талантливые и послушные сыновья. Правда, у них был один серьёзный, недостаток, доставивший ей много хлопот и неприятностей: и Густав Адольф, и Карл Филипп пылали любовью к девушкам неравного происхождения.
Королева Кристина призывала всех терпеливо нести тяготы жизни и мужественно перенесла смерть своего супруга, а потом и младшего сына Карла Филипа. Посещали её и минуты гнева и раздражения – особенно в старости, и тогда она могла быть грубой и строгой. Королева любила устраивать судьбу своих придворных и с большим увлечением участвовала в свадебных торжествах. «Это был сильный и во многих отношениях благородный характер», – пишет Крунхольм, – «при всей её строгости и резкости не было недостатка и в сердечности. Такие черты, как мелочность, скупость и пристрастность, вполне извинимы – как и некоторое искривление её хороших наклонностей и свойств».
Одно время королева-вдова предприняла попытку за счёт государства добиться для герцогов Карла Филиппа и Юхана бóльших привилегий, нежели они получили при восхождении на трон Густава Адольфа, для чего она поручила своему секретарю Нильсу Чеснекоферусу составить соответствующие документы. Король Густав Адольф, питавший неизменное уважение к матери, был в первую очередь человеком принципов и особенно щепетилен, когда речь шла об интересах королевства. Он вынудил Чеснекоферуса забрать документы обратно и принести извинение в присутствии заинтересованных герцогов.
В другом случае одержать победу над матерью королю не удалось. Уже после Кальмарской войны королева-вдова решила добавить к своему титулу приставку: «королева лопарей и каянов» и, несмотря на уговоры сына и протесты датского короля Кристиана IV, не захотела от неё отказаться. В конце концов, оба короля решили на это дело «плюнуть».
После смерти младшего сына характер королевы-вдовы окончательно испортился. С сестрой Агнесс она удалилась в свой Нючёпингский замок и всё оставшееся время посвятила воспитанию маленькой внучки, родившейся от тайного брака Карла Филипа с Элисабет Риббинг, дочерью главного фискала королевства Севеда Риббинга, и получившей имя Элисабет Юлленхъельм. В 1626 году королева Кристина умерла, оставив всю свою недвижимость и все накопленные богатства Густаву Адольфу.
Воспитанию своих детей шведские короли всегда уделяли самое серьёзное внимание. Не стал в этом отношении исключением и принц Густав. Карл IX мечтал о том, чтобы его сыновья провели некоторое время при дворе какого-нибудь немецкого курфюрста, но из этого ничего не получилось, и с 1 мая 1602 года его отдали в руки 25-летнего купеческого сына из Нючёпинга, по тем временам считавшегося весьма учёным, по имени Юхан Шродерус, а в дворянской среде и в истории больше известен по фамилии «Шютте». Кандидатура Шютте на роль учителя молодого принца утверждалась на сессии риксдага. Юхану Шютте – излишне упоминать, что он был горячим сторонником короля Карла – помогали также секретарь Уппсальской академии Юхан Буреус и бранденбургский дворянин Отто Хельмер фон Мёрнер, получивший при дворе маленького принца звание хофмейстера19. Буреус учил принца иностранным языкам и прививал вкус к изящному, в то время как Мёрнер, судя по всему, прививал принцу «рыцарские навыки».
Примечание 19. Историк Г. Веттерберг приводит другие имена хофмейстера Мёрнера: Бернт Дидрик. Конец примечания.
Ю. Шютте, базируясь на учебной программе французского гуманиста Пьера де Раммé (Петрус Раммус), составил для юного принца программу под длинным названием: «Короткое наставление княжеским персонам по обучению искусству и делам для практического употребления в будущем при благословенном управлении страной и королевством». Принц должен был читать книги Коммюнеса о правлении французских королей Людовика XI и XII, Карла VIII и книгу Липсиуса о государствоведении, а также учиться грамматике, реторике, геометрии, оптике, музыке, астрономии, географии, истории и праву.
Ученик отличался большими способностями и прилежанием, и Шютте не понадобилось больших усилий, чтобы воспитать у принца необходимые навыки к жизни и управлению государством. Судя по всему, особой близости у Густава Адольфа с главным наставником, не возникло, зато он испытывал большую привязанность к Юхану Буреусу, специалисту по руническим памятникам, который привил наследнику любовь «к отеческим гробам» и шведской истории.
Маленький Густав рано заявил о своих способностях и пристрастиях: он больше всего любил наблюдать за солдатами, за передвижениями войск, за строительством крепостей, а обычным детским играм предпочитал чтение или присутствие на разговорах взрослых. Принц Густав хорошо знал историю и философию, знал наизусть почти всего Сенеку, а в зрелые годы полюбил Хуго Гроция. А.Оксеншерна вспоминал, что особый интерес у мальчика вызывали офицеры, которые рассказывали о своих военных похождениях. От них он много узнал о прогрессе в военном деле, о тактике ведения войны в Голландии и о непременном составном элементе военного образования того времени – фортификации. Поскольку военное искусство считалось тогда наиболее развитым у испанцев, Густав Адольф специально изучал испанский язык. Достижения голландской военной науки и азы дипломатии принц постигал с помощью Ю. Шютте. Ю. Шютте был также способным дипломатом, и ещё Карл IX употреблял его для выполнения щекотливых дипломатических миссий в Англии, Дании и Голландии. Английский король Яков I посвятил шведа в рыцарское достоинство. Согласно Оксеншерне, Густав Адольф взял себе за образец полководца именно голландского принца Мориса Оранского. Специального военного образования Густав Адольф не получил, если не считать короткого курса, прочитанного ему в конца 1608 года возвратившимся из Голландии Якобом де ла Гарди, воевавшим там под знамёнами Мориса Оранского. Естественно, значительное место в воспитании принца занимало приобщение его к учению Христову.
И физически, и умственно Густав Адольф был развит выше средних стандартов, и оба эти начала получили у него совершенное развитие. «Он не был ребёнком – он сразу стал королём», – говорили о нём окружающие. В августе 1602 года в честь находившегося в Стокгольме гессен-кассельского посольства был устроен пеший турнир, продолжавшийся четыре часа. Не достигший ещё восьмилетнего возраста принц Густав на равных состязался со своим 13-летним кузеном принцем Юханом. «В общей ватаге храбро сражались герцог Густав Адольф и герцог Юхан, на них было приятно смотреть», – записал в свой дневник Буреус.
Буреус не оговорился, назвав Густава Адольфа герцогом: после принятия отцом королевского имени Карла IX сын некоторое время носил титул герцога Сёдерманландского. Впоследствии Карл IX выделил для своих сыновей и племянника три вотчины, отдав Финляндию старшему сыну, Сёдерманланд – Карлу Филипу, а Эстеръётланд – принцу Юхану. Но и на этом король не успокоился и к титулу великого князя Густава Адольфа сначала добавил титул герцога Эстонии и Лифляндии, а ещё позже – герцога Вэстманландского. Управлять всеми этими вотчинами Густав Адольф смог лишь по совершеннолетии.
В 1604 году, то ли в честь получившего дворянство Шютте, то ли для своеобразного отчёта о прогрессе в воспитании и образовании наследника трона перед Государственным советом Швеции под руководством Буреуса был устроен ораторский турнир, в котором Густав состязался с тем же кузеном Юханом в ораторском искусстве. Когда король Карл устроил суд над аристократом Хугеншильдом Бъельке, Буреус дал своему ученику задание написать в стиле Цицерона учебную обвинительную речь против этого противника своего отца, призвавшего на «тирана и всё его племя» проклятие небес. Такова была атмосфера, в которой вырастал Густав Адольф: всё было подчинено прагматической установке сделать из него достойного продолжателя дела своего отца.
Н. Анлунд приводит следующий эпизод из жизни 7-летнего принца Густава: вероятно, по наущению отца он написал письмо своему пфальцскому погодку, принцу Фридриху, будущему «зимнему королю» Богемии, в котором напомнил адресату о существовавшем между их отцами доверия и дружбы и выразил надежду на то, что подобные отношения будут существовать и между ними к взаимной пользе для обеих стран. В конце письма Густав Адольф горячо утверждает о своём желании следовать во всём своему отцу. Пфальцграф ответил шведском принцу в том же духе.
В 1604 году десятилетний Густав Адольф в первый раз выступил в официальном качестве на заседании главного комитета риксдага в Эребру. Отец поручил ему зачитать делегатам своё драматичное заявление об отказе от королевской короны в пользу принца Юхана.
– Королевские титул и обязанности – тяжелое бремя, – начал читать принц Густав, не обращая внимания на вытянувшиеся от изумления лица делегатов, – и ему не поможешь только хорошими словами или, как принято говорить, парой красных башмаков, чтобы станцевать танец…
Это был «тонкий» намёк на «толстые» обстоятельства: король был недоволен своим правительством и, как это принято у капризных и тщеславных правителей, для достижения своих целей решил попугать его своим уходом с трона. (Таким же безотказным приёмом пользовался у нас в России и Иван Грозный, и Борис Годунов). В ответ представители сословий, стараясь переплюнуть друг друга в изъявлении преданности, просили Карла не снимать с себя корону Швеции. Карл IX эту просьбу, естественно, уважил.
Вообще же о детстве и отрочестве Густава Адольфа известно не очень много – до нас дошли отдельные рассказы современников и его собственные, как бы обосновывающие его будущие полководческие способности. Почти все шведские биографы короля, включая А. Фрюкселля, рассказывают, что однажды во время прогулки с отцом по лугу нянька запретила ему заходить в кусты, потому что там могут быть гадюки.
– Дай мне палку», – попросил он отца, – я убью их!
– Надо же! Ничего не боится! – прокомментировал довольный отец.
Когда мальчику показали военные корабли и спросили, который из них понравился ему больше всех, мальчик показал пальцем на «Чёрного рыцаря». На вопрос, почему, тот ответил:
– Потому что на нём больше пушек.
Королевское начало проявилось в самом раннем детстве. Одна из придворных дам вспоминала, как она встретилась с маленьким Густавом в коридоре и как он ей властным голосом крикнул:
– Прочь с дороги! Не видишь разве, что я – твой господин?
Карл IX внимательно следил за успехами в образовании своего наследника и постоянно вмешивался в этот процесс. «Мы строго наказываем тебе и напоминаем, чтобы ты всегда помнил Бога», – писал он как-то сыну. Он рано и часто стал брать сына с собой в походы и поездки. Когда мальчику не было и четырёх лет, Карл IX взял его с собой под Кальмар, в котором всё ещё сидели поляки. В 1601 году он ездил с отцом на Лифляндскую войну, во время которой родился его младший брат Карл Филипп, спокойно перенёс плавание до Ревеля и обратную зимнюю поездку домой окружным путём, через Финляндию и по берегам Ботнического залива. На обратном пути в Стокгольм вся королевская семья, перебираясь через Финский залив на корабле, чуть не погибла, потому что Балтийское море стало уже покрываться льдом. Особый акцент в воспитании сына Карл IX ставил на его приобщение к государственным делам: уже на десятом году принц Густав Адольф стал приглашаться на заседания Госсовета, на приёмы иностранных послов и на другие официальные мероприятия, поэтому он уже с ранних лет научился обхождению с иностранцами и вообще с людьми.
Время было тяжёлое: на внешнеполитическом фронте – открытая вражда Польши и холодное презрение и непризнание режима со стороны прочих государств; внутри страны – скрытая ненависть к правителю и еле сдерживаемая месть. На кладбищенских валах зачитывались манифесты Сигизмунда III и его призывы к свержению Карла IX. Протестовала церковь, недовольная шатаниями короля по вопросам веры, волновались крестьяне и городское население, недовольное постоянной войной. Судебные процессы и казни сторонников Сигизмунда шли беспрерывной чередой. Естественно, Густав Адольф всей своей детской душой был на стороне своего отца. Но и позже, когда он стал взрослым, никто ни разу от него не услышал и слова критики в его адрес, хотя политика и методы правления короля Густава были совершенно иные.
Ушедший в польскую эмиграцию граф Аксель Лейонхювюд, кузен Карла IX по линии матери, рассказывал, как мальчик Густав Адольф играл со своими сверстниками в Линчёпингскую крвавую баню: все мальчишки должны были стать в один ряд на колени перед принцем, а тот сбивал деревянным мечом с них шляпы или шапки и кричал:
– Вот покатилась голова предателя Густава Банера, вот упала голова предателя Эрика Спарре, а вот – голова Хугеншильда!
Н. Анлунд считает эту историю вполне правдоподобной: уже в зрелые годы в поведении Густава Адольфа можно было наблюдать короткие моменты, в которых прорывалась наружу его вулканическая натура. И тогда он был похож на своего отца.
Но молодой принц рано научился обуздывать свой характер и, по рассказам идеализировавших образ короля историков и современников, обладал мягким и ровным характером, которому, по справедливому мнению Фрюкселля, он вряд ли был обязан родителям. Н. Анлунд поддерживает это мнение и в категорической форме отвергает представление о том, что характер Густава Адольфа оставался неизменным с самого его рождения. Скорее наоборот, считает историк: Густав Адольф очень много потрудился над его исправлением и избавлением от наследственных пороков отца и деда. У самого Густава Васа и почти у всех его детей и внуков наблюдались определённые дисгармонирующие черты и нехватка душевного равновесия. Однако, «он не был жадным, как дед Густав Васа, подозрительным, как дядя Эрик XIV, и лицемерным, как дядя Юхан III», – писал швед А. Тиднер.
В одну из обязанностей молодого Густава как герцога Финляндского, Эстонского, Лифляндского и Вэстманландского входило разбирательство жалоб со стороны простого населения своих вотчин. «Будь благосклонен к тем, кому требуется твоя помощь и не давай ему уйти от тебя неутешенным», – наставлял его отец, который, кстати, сам не так уж часто пользовался этим советом сам. Молодой Густав Адольф был единственным во всём королевском доме, кому удавалось побудить короля Карла к сдержанности и состраданию. Его также отличала большая щедрость и чувство справедливости: когда какой-то крестьянин подарил пятилетнему принцу пони, тот быстро отсчитал и дал ему деньги:
– Вот, бери, они тебе понадобятся! Зачем тебе задаром отдавать мне лошадь?
Учёба принца закончилась скоро. В возрасте 15 лет или около того он, по воспоминаниям гувернёра Мёрнера, больше не захотел терпеть над собой «муштры и нотаций» и стал предпочитать «свободный полёт». Не исключено, что прилежность учителей была слишком большой нагрузкой для впечатлительного мальчика. Ю. Шютте вспоминает, что однажды он встретил своего ученика горько плачущим. Густав Адольф долго не хотел говорить о причине своего расстройства, а потом под настойчивым давлением учителя сознался, что его страшит судьба страны и те трудности, с которыми ему придётся столкнуться после смерти отца.
Как бы то ни было, Густав Адольф на какое-то время отдался общению с молодыми дамами, карточной игре, охоте и военным упражнениям. Кажется, принц обладал некоторыми литературными талантами, он писал стихи и, по предположениям историков, оставил после себя несколько псалмов и лиричных песен. В юности он иногда брался за лютню и, как говорили, неплохо играл на ней. Очевидно, после того как в 1610 году Шютте оставил пост гувернёра принца и с дипломатической миссией отправился за границу, усердие оставшихся учителей натолкнулось на твёрдый характер ученика. Густав Адольф как ученик не оправдывал всех возлагавшихся на него надежд учителя, потому что, уезжая из Швеции, Шютте на прощальной аудиенции у королевы Кристины умолял её заставить юношу уделить хотя бы ещё один год учёбе.
Но люди из рода Васа всё-таки были не из тех, кто беспутную и весёлую жизнь предпочитали государственным обязанностям или долгу. Именно в этот же период Густав Адольф всё больше и чаще привлекался отцом к практическим государственным делам. К 15 годам он стал уже проходить своеобразную практику по управлению своей провинцией Вэстманланд, а когда его темпераментного и безвременно одряхлевшего отца из-за сильного душевного волнения на риксдагах 1609-10 гг. покинули силы, принц предстал перед депутатами вместо него.
На сессии риксдаге в Эребру в конце 1610 года Карл IX попытался произнести речь, но не смог:
– Если бы я мог, я бы выступил, но вот теперь не могу говорить, – пожаловался король депутатам, а потом схватил себя рукой за грудь, взглянул на потолок и сказал: – Господь Бог наказал меня.
Это было похоже на раскаяние за неумолимую жестокость к своим подданным и за грехи прошлого. А грехов накопилось предостаточно.
После этого депутаты обсудили необходимость временной замены больного короля у руля государства, и взоры их обратились к его молодому сыну. Инициаторами в этом были делегаты от церкви, но буржуазия и купечество тоже выразило ему доверие, и на этом передача власти практически была завершена. Принц Густав от имени правительства выступал перед депутатами, которые фактически заблаговременно уже попрощались со своим королём.
А 24 апреля 1611 года на скромной церемонии, на которой присутствовали несколько членов Госсовета и дворян, 16-летний Густав Адольф прошёл своеобразный обряд конфирмации и был объявлен «мужчиной, который был способен носить латы и меч». Годом раньше он отважился попросить отца назначить его главнокомандующим шведской армии в России, но получил отказ. Теперь для выполнения этого желания препятствий не было. Правда, теперь шведам было не до России, потому что они были на пороге Кальмарской войны с Данией.