"Книги - это корабли мысли, странствующие по волнам времени и
  бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению"

(Фрэнсис Бэкон)


ВЗЛЁТ, ПАДЕНИЕ И СНОВА ВЗЛЁТ
(продолжение)

За помощь в возведении Бирона в регенты Бестужев-Рюмин получил награду деньгами в сумме 50 тысяч рублей. На заседаниях Сената временщик являлся в сопровождении двух кабинет-министров: Бестужева-Рюмина и Черкасского.

Одним из первых дел Бестужева-Рюмина как кабинет-министра было предложение ускорить переговоры с англичанами, и Финч немедленно установил с ним контакт. На этой почве у Алексея Петровича сразу начались столкновения с Остерманом, который, несмотря ни на что, добился того, чтобы продолжение переговоров с Финчем было снова поручено одному ему. В колоде Бирона карта напористого кабинет-министра Бестужева-Рюмина оказалась слабее козырей хитрого и многоопытного царедворца вице-канцлера Остермана. Да и кабинет-министром Алексей Петрович был ещё не опытным.

Регентство Бирона между тем сразу вызвало недовольство не только в кругах, близких к Анне Леопольдовне и принцу Антону-Ульриху, но и в гвардии и армии. Бирон дал указание произвести аресты некоторых офицеров и чиновников, попытавшихся было вступить в сговор с Антоном-Ульрихом, и Бестужев-Рюмин усердно помогал ему в этом. Историки сообщают, что зачинщиков заговора, Преображенских сержантов Алфимова и Ханыкова, выдал конногвардеец Камынин38: он донёс о них Бестужеву-Рюмину, а тот – Бирону.

Примечание 38. Я. Гордин и А. Кургатников утверждают, что Камынин являлся племянником А.П. Бестужева-Рюмина. Конец примечания.

Факт, конечно, неприятный и никоим образом не украшающий нашего героя. Но с другой стороны, чисто формальной, Алексей Петрович действовал в предупреждение заговора против законно выбранного регента и, как кабинет-министр, всего лишь выполнял свой долг. Вознесённый наверх волей Бирона, он был должен держаться за него обеими руками.

Вместе с Бестужевым-Рюминым усердствовал и другой кабинет-министр – Алексей Михайлович Черкасский, который, как мы помним, первым подал идею о регентстве Бирона. Черкасский, получив информацию о «непозволительных речах» о временщике, вышедших из уст служащего ревизион-коллегии подполковника Пустошкина, тоже пошёл к Бирону и сделал на него донос. Не самым лучшим образом повёл себя при этом и сын знаменитого канцлера Петра I граф М.Г. Головкин. Все ненавидели и презирали Бирона, но все его боялись и усердно исполняли его приказы.

Всех недовольных и ропщущих арестовали и подвергли пыткам, чтобы выявить сообщников. Принц Брауншвейгский подвергся грубым преследованиям со стороны Бирона, был лишён всех воинских званий и посажен под домашний арест. Бирон начал третировать родителей наследника престола и угрожать им заменить царевича Ивана Антоновича другим, голштинским наследником или, как его прозвала почившая в Бозе Анна Иоанновна, «чёртушкой», а то и собственной персоной.

Оправдывая действия Бирона в отношении принца Антона Ульриха, А.П. Бестужев в беседе с Й.С. Петцольдом говорил, что принц напрасно надеялся на помощь венского двора. Все его друзья и сторонники окончательно устранены, «и вообще можно сказать, наше дело твёрдо».  С принцем, по его словам, поступили не так уж и жёстко – могло быть хуже:

«Он отец императора, но вместе с тем и его подданный. Пётр I подал пример, что вправе сделать отец против бунтующего сына, то же и наоборот и совершенно логично прилагается и к настоящему случаю…»

И далее Бестужев продолжал:

«…Я рисковал головою и не имел ни минуты покоя в первые три дня после кончины императрицы, потому что я русский народ знаю: по первому толчку он в состоянии что-нибудь предпринять, но потом… переходит к совершенному послушанию. Вот почему ещё при жизни императрицы я изготовил манифест о регентстве… и сейчас же можно было приводить к присяге, прежде чем беспокойные головы имели время что-нибудь затеять. Если посудить, как велико само по себе это событие и как значительно народонаселение столицы, то нечего удивляться, что нашлось несколько недовольных; надобно удивляться одному, что не оказалось их более. Теперь для общего единения остаётся делать одно: награждать благонамеренных и строго наказывать тех, в которых будет замечено дурное направление».

Вряд ли эти слова были произнесены от сердца. Вряд ли Бестужев плохо знал русский народ – он просто лукавил или льстил себе надеждой. Недовольных избранием Бирона было слишком много, и последующие события опровергли оценку кабинет-министра: сначала обескураженный русский народ «перешёл к послушанию», а потом стал резко высказываться против временщика. А поведение Бестужева перед иностранным дипломатом вполне понятно: раз сел в одну лодку с Бироном, греби и спасайся вместе с ним! «Бестужев думал или, по крайней мере, хотел заставить думать, что опасность для Бирона прошла, потому что первая вспышка неудовольствия была потушена в самом начале», – справедливо замечает Соловьёв. – «Вспышка была потушена, потому что недовольные не нашли себе вождей, но недовольных оставалось очень много, недовольно было всё общество, весь народ».

По всей видимости, в этот период ни одно решение регента не принималось без совета с Бестужевым-Рюминым, включая громкие манифесты о прощении неуплаченных недоимок, широкой амнистии ссыльным и осуждённым, о запрете роскоши для дворян и о попечении армейских рядовых.

В России на какое-то время воцарилась тишина. Казалось, что регент справился с ситуацией, и можно было торжествовать победу. Тем не менее судьба регентства была обречена, потому что самый сильный и властный, а возможно, и самый тщеславный человек в империи, фельдмаршал Миних, слово и вес которого в значительной степени определили это регентство, почувствовал себя оттеснённым от кормила власти регентом и его братьями, а потому и оскорблённым. Этот немец явно рассчитывал занять при Анне Леопольдовне первое место в государстве.

29 августа 1740 года был днём тезоименитства принца Иоанна Антоновича. Тезоименитство праздновалось тогда не менее пышно, чем день рождения, но вот бедному принцу и тут не повезло: его тезоименитство совпало с тезоименитством покойного прадеда и соправителя Петра I – царя Ивана Алексеевича. Возникла проблема: которую дату следовало отмечать? В решении этой «головоломки» вместе с Оракулом-Остерманом и Минихом принимал участие и кабинет-министр Бестужев-Рюмин. Троица решила передвинуть поминовение царя Ивана Алексеевича на 28 августа, но праздник тезоименитства живого наследника трона Иоанна Антоновича всё равно был «смазан». Как пишет Кургатников, никто не был приглашён во дворец, ни музыки, ни веселья, ни банкета устроено не было.

А Миних не чувствовал себя в безопасности: рано или поздно подозрительный и мнительный Бирон уберёт его со своего пути. Фельдмаршал каждый день ожидал ареста и однажды, получив согласие Анны Леопольдовны, решил действовать на упреждение. В ночь с 8 на 9 ноября 1741 года с горстью верных офицеров и солдат он арестовал Бирона и осуществил государственный переворот в пользу Анны Леопольдовны. Гвардия уже кипела ненавистью к Бирону, и ей требовался лишь предводитель.

Парадокс: немцы у кормила власти, как и русские, тоже были разъединены и не представляли одной сплочённой партии. (Вероятно, так на них действовал русский климат.) Такое положение и позволило Миниху осуществить молниеносный, буквально импровизированный на ходу, бескровный государственный переворот. Немец Миних спас Россию от злого и надменного немца-временщика, в то время как русские «знатные персоны» только шушукались по углам и бросали на Бирона испуганные, затравленные взгляды.

В ту же ночь адъютантом Миниха Кёнигсфельсом был арестован Бестужев-Рюмин, которого вместе с одним из сыновей Бирона до начала следствия отвезли в Ивангород. Современник Бестужева, товарищ генерал-полицеймейстера Я.П. Шаховской, вспоминает в своих записках, как он в этот день был разбужен полицейским офицером и получил весть о том, «что во дворец теперь множество людей съезжаются, гвардии полки туда же идут и что принцесса Анна, мать малолетнего наследника, приняла правление государственное, а регент герцог Бирон со своею фамилиею39 и кабинет-министр граф Бестужев взяты фельдмаршалом Минихом под караул и в особливых местах порознь посажены».

Примечание 39. Брат Густав (1700–1746), на русской службе с 1730 г., в Русско-турецкую войну в чине генерал-майора, а потом генерал-поручика командовал сводным гвардейским отрядом. Генерал-аншеф (1740), в 1741 г. сослан в Нижнеколымский острог, в 1742 г. переведен в Ярославль, в 1744 г. освобождён, восстановлен в чинах и возвращён на службу.

Брат Карл (1684–1746) служил в русской армии ещё при Петре I, попал в плен к шведам, но бежал в Польшу и с 1705 г. служил в польской армии. Вернулся на русскую службу в 1730 г. в чине генерал-майора, тоже участник Русско-турецкой войны, с 1739 г. генерал-аншеф. После ареста сослан в Среднеколымск, но переведен в 1742 г. в Ярославль, в 1744 г. освобождён и жил в своём лифляндском имении.

Оба брата временщика служили России вполне исправно и пострадали из-за своего брата напрасно. Конец примечания.

Арест для кабинет-министра Бестужева-Рюмина был столь неожиданным, что во время ареста он подумал, что это делалось по приказу Бирона, а потому задал Кёнигсфельсу недоуменный вопрос: «Что за причина немилости регента?». Бестужев был не одинок в своём неведении: князь Черкасский 9 ноября, когда Бирон уже несколько часов сидел в Шлиссельбургской крепости, пытался пробиться в его апартаменты и получить аудиенцию.

В начале декабря бывшего кабинет-министра перевели вместе с семьёй в Копорье, а потом в Шлиссельбургскую крепость. Там его с 13 декабря начал допрашивать бывший «коллега» Ушаков, добиваясь от узника самооговора. Ему предъявили обвинение в государственной измене, а также в том, что он способствовал назначению Бирона регентом. Ему грозила смертная казнь. Обвинение было, конечно, несправедливым в том смысле, что Бестужев поставил свою подпись под соответствующим прошением умирающей Анне Иоанновне вместе с другими двенадцатью сановниками и министрами, которых после переворота не только не наказали, но простили, наградили орденами и приставили к высоким должностям (Миних, Черкасский, Трубецкой, Ушаков и др.). По некоторым сведениям, виноват в подобной интерпретации роли Бестужева был Б.Х. Миних, решивший сделать козлом отпущения одного Бестужева. Английский посол Э. Финч сразу уловил это несоответствие и 3/14 марта 1741 года доложил об этом в Лондон статс-секретарю Форин Офис Р. Уолполу, лорду У.С. Харрингтону (1683–1756):

«Русские люди не могут примириться с мыслью, что его  (Бестужева. – Б.Г.) выделили из толпы лиц, участвовавших в установлении регентства герцога Курляндского, и возложили на него ответственность за дело, которое…он задумал не один. Тем не менее на прошлой неделе Бестужева привозили в тюрьму бывшего регента на очную с ним ставку в присутствии комиссаров… Между ними находился знаменитый Яковлев40, бывший секретарь кабинета , когда-то заключённый, битый кнутом и избежавший казни только потому, что регентство не просуществовало лишнюю неделю…»

Примечание 40. Яковлев Андрей Яковлевич, д.с.с, кабинет-секретарь Анны Иоанновны, арестовывался Бироном по подозрению в заговоре, перенёс пытки. В 1741 г. был снова арестован и предан суду как «конфидент Меншикова», лишён чинов и разжалован в писари астраханского гарнизона. Конец примечания.

Е. Анисимову удалось отыскать любопытные документы следствия, предпринятого Тайной канцелярией, начатого весной 1741 года, из которых явствует, что под прицелом следователей оказались и другие члены «хунты», благополучно сохранившие свои места после переворота. Историк предполагает, что материалы для расследования, вероятно, дали Бирон и Бестужев. Материалы были оформлены в виде «экстрактов» на Миниха, Черкасского, Левенвольде, Ушакова, Куракина, Головина, Трубецкого, Менгдена, Бреверна, И. Альбрехта и др.

24 апреля от имени младенца-императора всем этим лицам зачитали указ под названием «Объявление прощения», в котором содержались обвинения в том, что они, способствуя продвижению Бирона на должность регента, действовали «противно должности своей и присяги». Особая «оплеуха» предназначалась Миниху, самому активному из пособников Бирона, возмечтавшему о должности генералиссимуса, которая, согласно предписанию Петра Великого, могла заниматься только принцами или коронованными особами. В конце текста указа говорилось, что, вопреки перечисленным преступлениям, эти лица получали прощение. Фактически указ, содержавший «компромат», предупреждал всех этих сановников, чтобы они сидели тихо и не «высовывались». На Бестужева же указ не распространили.

Примечательно, что имя вице-канцлера Остермана в «Особом прощении» отсутствовало, что свидетельствовало о том, что инициатором расследования и автором указа был именно он. Он получил наконец-то шанс безраздельно править страной. Он вошёл в доверие к Анне Леопольдовне и принцу Антону-Ульриху и держал всех своих соперников одних – в тюрьме, других – на крючке и реализовывал этот шанс с присущими ему энергией, «тонким подходом» и коварством.

Против Бестужева было только то, что он написал проект указа о регентстве Бирона, что он якобы на совещаниях по этому вопросу больше всех говорил и выступал в пользу Бирона и что он получил от Бирона в подарок конфискованный у казнённого А.П. Волынского дом. Последний пункт был, конечно, самым отягчающим положение Бестужева. «Судьба, видимо, преследовала этого человека, видимо, смеялась над ним жестокою насмешкою», – писал Соловьёв. – «После стольких усилий, хлопот пробился он, наконец, вперёд, для того, чтоб, заплативши за кратковременную честь страшным беспокойством, бессонными ночами, попасть из кабинет-министров под арест и ожидать самого печального решения своей участи».

Правда, в самом начале блеснула искра надежды: Кёнигсфельс дважды приезжал к супруге Алексея Петровича и спрашивал её, не хотела ли бы она следовать за мужем и сыном в ссылку. Анна Ивановна ответила утвердительно, а адъютант Миниха утешал её и говорил, что его начальник клянётся и божится, что будет её мужу истинным другом. К самому Бестужеву явился другой адъютант Миниха, полковник Х.Г. Манштейн41, и тоже объявил, что Анна Леопольдовна приказала сослать его в недалёкую ссылку. Бестужев изъявил желание увидеться с Минихом, но Манштейн ответил, что тому недосуг. Бестужев попросил Манштейна передать Миниху просьбу, чтоб тот его не оставил в беде.

Примечание 41. Христофор Герман Манштейн, прусский офицер, родился в России в 1711 г., на русской службе с 1740 г., был командиром 2-го Московского полка. Как человек, близкий к Миниху, подвергся преследованиям со стороны Елизаветы Петровны, пытался получить отставку, но неудачно. Летом 1744 г. отправился в отпуск на лечение в Германию и записался там волонтёром в прусскую армию. Полагаясь на покровительство Фридриха II, уклонялся от возвращения в Россию, чтобы сдать Московский полк новому командиру. Не помогли увещевания отца, генерал-лейтенанта Себастьяна Манштейна, проживавшего в Лифляндии, и в 1746 г. он был заочно приговорён Военной коллегией к смертной казни. Автор известных записок о России времён Анны Иоанновны, отличающихся серьёзным беспристрастным анализом и симпатиями к России и русским. Погиб в 1757 г. в сражении с австрийцами. Конец примечания.

Главенствующий после Ушакова на допросах и пострадавший от Бирона А. Яковлев проводил следствие жёстко, последовательно и дотошно. Э. Финч пишет, что Бестужев сознался на следствии, что его подпись под документом, в котором была сформулирована коллективная рекомендация Анне Иоанновне назначить Бирона регентом малолетнего Ивана Антоновича, была подложна и сделана не по его совету. Признал он и другие «вины», сломленный угрозами и замученный тюрьмой.

Обвинение бывшему кабинет-министру составили достаточно нелепое, оно включало теперь в себя следующие пункты:

а) находясь в Копенгагене, он имел переписку с Бироном, а по приезде в Петербург ходатайствовал через временщика о получении «кавалерии Александра Невского» и об увеличении жалованья; вернувшись в Данию, получил стараниями Бирона ранг тайного советника и обещание назначить кабинет-министром;

б) предпринимал усилия о получении у датского двора для Бирона княжеского титула;

в) производство в кабинет-министры по приезде из Копенгагена в Петербург;

г) услуга по предоставлению Бирону регентства.

К делу можно было «пришить» лишь последний пункт, остальные были просто надуманы: по ним можно было осудить несколько десятков здравствовавших сановников и министров.

Бестужев яростно защищался, он решительно отмежевался от Бирона, и его первые показания были полны резких обвинений в адрес герцога-временщика. Однако, если верить сохранившейся записке Бирона, во время очной ставки с ним Бестужев просил прощения у него за клевету и наветы, которые возводил на него по наущению Миниха, поддавшись уверениям фельдмаршала в том, что только таким путём он спасёт себя и свою семью. «Несправедливо обвинил я герцога», – сказал Бестужев, увидев в камере Бирона, – «прошу господ кригс-комиссаров взнесть слова мои в протокол: торжественно объявляю, что одни только угрозы, жестокое обращение со мной и обещание свободы фельдмаршалом Минихом, если я буду лжесвидетельствовать, могли исхитить гнусную клевету, от которой ныне отказываюсь». Кригс-комиссары попытались запутать его, но Бестужев оправдался. И Бирон, и Бестужев единодушно показывали, что главную роль в назначении Бирона регентом играл Миних, что, впрочем, соответствовало действительности.

Скоро Миниха из состава следственной комиссии исключили, и Алексей Петрович признался, что без этой меры он никогда бы не смог говорить на следствии правду. Очевидно, что всесильный фельдмаршал оказывал на ход следствия решающее значение и запугивал Бестужева тяжкими бедами, если тот будет давать неугодные ему показания. Следствие всё-таки выявило, что в установлении регентства Бирона Миних сыграл большую роль, нежели кто иной из сановников, но, как утверждал принц Брауншвейгский, следственная комиссия взяла в своих обвинениях Бестужева и Бирона такой резкий тон и зашла так далеко, что о вынесении им мягкого приговора не могло быть и речи. В одном из обвинений, предъявленных Бирону, говорилось: «Вы Бестужева всегда фаворитом имели и в Кабинет министров ввели с великим презрением и поношением прежних министров». По всей видимости, в виду имелись отставленный от должности Остерман и казнённый Волынский.

17 (по другим данным, 27)  января 1741 года так называемая Генералитетская комиссия в составе графа Чернышева, Хрущова, Лопухина, Бахметева, Новосильцева, Яковлева, Квашнина-Самарина и Соковнина приговорила Бестужева-Рюмина к четвертованию. Привлечённые же к делу Бирона фельдмаршал граф Миних, канцлер и кабинет-министр князь Черкасский, шеф Тайной канцелярии генерал Ушаков, обер-шталмейстер князь Куракин, адмирал граф Головин, генерал-прокурор князь Трубецкой, обер-маршал Левенвольде, тайные советники бароны фон Менгден и фон Бреверн и генерал-майор Альбрехт 24 апреля 1740 года от имени малолетнего Ивана Антоновича получили, как уже упоминалось выше, помилование. К каждому из помилованных можно было бы применить все или часть пунктов обвинения, предъявленных А.П. Бестужеву-Рюмину, но не применили.

Три долгих месяца, изо дня в день, ждал Бестужев-Рюмин приведения приговора в исполнение. Состояние, в котором он пребывал всё это время, может описать лишь тот, кто сам его пережил. Алексей Петрович, судя по всему, перенёс все тяготы стойко и мужественно, и никаких воспоминаний на это счёт после себя не оставил. Только в апреле ему объявили о помиловании, но лишили всех чинов, должностей, отобрали всю кавалерию42 и всю недвижимость. «Мстительная» правительница Анна Леопольдовна пожаловала ему, однако, на пропитание деревню в Белозерском уезде в 500 крепостных душ43, куда за ним последовали жена и дети. Приказано было жить в деревне безвыездно, «смирно, ничего не предпринимая» и в дела жены или отца не вмешиваясь. Д.Н. Бантыш-Каменский утверждает, что из Шлиссельбургской крепости Бестужева «вытащили» именно князь Трубецкой и граф М.Г. Головкин.

Примечание 42. Так в старину называли ордена и медали. Конец примечания.

Примечание 43. По другим данным, 372 души. Конец примечания.

Ссылка, однако, была непродолжительной. Слишком пристрастное отношение суда к бывшему кабинет-министру было всем, в том числе и властям, очевидно. Уже 17 октября того же года Бестужев-Рюмин неожиданно для всех появился в Петербурге и первый свой визит нанёс австрийскому министру маркизу де Ботта. Он был снова необходим тем, кто, после падения Миниха боролся с влиянием Остермана и принца Антона-Ульриха – например, вице-канцлеру по внутренним делам графу М.Г. Головкину и генерал-прокурору сената князю Н.Ю. Трубецкому (1699–1763). Эти лица вместе с новгородским архиепископом Амвросием Юшкевичем склонили Анну Леопольдовну к тому, чтобы снова призвать Бестужева к делам государства. Это решение правительница приняла втайне от своего супруга принца Антона, так что хитроумный и вездесущий Остерман был застигнут этим решением врасплох и воспрепятствовать возвращению Бестужева из ссылки не мог.

Но торжество Алексея Петровича было неполным: в чинах и должности кабинет-министра его пока не восстановили.

Интересно отметить, что некоторые иностранные дипломаты (например, проницательный и умный Финч) считали, что Бестужева поддержала русская национальная партия, выступавшая за возвращение России к допетровским временам и за усиление роли Сената (правительства) за счёт царской власти. Душой и тайным руководителем этой партии считали почему-то австрийского посланника в России в 1738–1742 гг. маркиза д'Адорно Антонио Отто де Ботта (1688–1745), в то время как К. Валишевский утверждает, что главой этой партии считал себя А.П. Бестужев-Рюмин.

Остерман и принц Брауншвейгский Антон напрасно опасались Бестужева: никакой должности ни в Сенате, ни при дворе он не получил, из-за чего, по мнению многих историков, разлад в правительстве ещё более обострился, что и облегчило царевне Елизавете совершить государственный переворот и занять русский трон. Переворот, внешне  носивший все признаки движения русского национального духа против господства иноземцев, мог только облегчить Бестужеву возвращение к прежней власти. К этому времени, кажется, благодаря в основном иностранным дипломатам, он приобрёл известность истинно русского государственника.

Однозначных данных о том, что Алексей Петрович участвовал в шведско-французском заговоре послов по возведению Елизаветы Петровны на трон, не обнаружено, но каким-то образом он всё-таки способствовал успеху заговора против Анны Леопольдовны. Мы знаем, что он был хорошо знаком с главным архитектором и исполнителем переворота лейб-медиком Й.Г. Лестоком (L'Estoque). В своё время с Лестоком познакомился его отец, надеявшийся во время гонений найти защиту при дворе цесаревны Елизаветы. И это знакомство сыграет потом решающую роль в его карьере.

Вместе с другими сановниками – генерал-фельдмаршалом Лейси (Lacy)44, Н.Ю. Трубецким, адмиралом Н.Ф. Головиным, канцлером A.M. Черкасским, обер-шталмейстером А.Б. Куракиным, кабинет-секретарём К. фон Бреверном и др. – Алексей Петрович немедленно явился во дворец, чтобы поздравить Елизавету Петровну с восшествием на престол.

Примечание 44. Он же Ласси, Лессий и Леси Пётр Павлович (Питер) (1678–1751), уроженец Ирландии, граф, на русской службе с 1700 г., талантливый полководец, один из немногих иностранцев, честно служивших России. Участник Нарвского и Полтавского сражений и многих баталий Северной войны и последующих войн с турками и шведами, генерал-аншеф, генерал-фельдмаршал (1736), последние годы губернатор Лифляндии. Герцог Лирийский писал, что он был человеком робким и осторожным; его все любили, хотя в обращении с подчинёнными офицерами проявлял высокомерие. Конец примечания.

П.П. Ласси. Неизвестный художник

П.П. Ласси. Неизвестный художник

А.П. Бестужеву-Рюмину, как человеку опытному и даровитому, было дано почётное поручение составить текст манифеста, с которым Елизавета по восшествии на престол обратилась к народу. В этом ему помогали личности, занимавшие высокие посты, но, по характеристике Валишевского, чисто декоративные – князь A.M. Черкасский, стоявший одной ногой в могиле, и бывший секретарь Кабинета министров педантичный и исполнительный Карл фон Бреверн (1704–1744). Как докладывал Людовику XV Шетарди, пока поддержавшие переворот полки окружали дворец Елизаветы Петровны, они трудились над манифестом, формой присяги новой императрице и отправкой указов в провинции страны.

«Бывшее правление известных персон» – так при Елизавете стали эвфемистически называть время правления двух Анн, – уходило в прошлое. Вспоминать императрицу Анну Иоанновну, правительницу Анну Леопольдовну, бедного императора-младенца Ивана Антоновича и членов Брауншвейгского семейства было равносильно государственному преступлению. Дочь Петра Великого хотела стереть из истории России и памяти народа целых 10 лет.

29 ноября именным указом Сената Бестужеву, «для его неповинного претерпения», восстановили, как мы теперь бы выразились, чиновничий стаж действительного тайного советника, – ранг, полученный при Анне Иоанновне 25 марта 1740 года. В этот же день был издан указ о назначении на высокую должность комнатного секретаря при дворе её императорского величества Ивана Антоновича Черкасова с присвоением ему ранга действительного статского советника. Черкасов, бывший тайный кабинет-секретарь, считался одним из самых видных членов мавринского кружка. Назначение Черкасова произошло, судя по всему, не без участия Бестужева-Рюмина. Это не составило Алексею Петровичу больших трудов, потому что Черкасов долгие годы верно служил царю Петру и его супруге. 30 ноября, в орденский праздник Андрея Первозванного, Бестужев-младший был награждён этим орденом. Позже Бестужеву удалось вернуть из ссылки и выдвинуть на высокие должности других членов бестужевского кружка, например И.  Веселовского и А.П.  Ганнибала, в то время как брат его М.П. Бестужев-Рюмин получил высокое звание обер-гофмаршала при дворе Елизаветы.

Главным совещательным органом при российских императорах на протяжении предыдущих лет был Верховный тайный совет, при Анне Иоанновне заменённый на Кабинет министров, в который входили и постоянно работали канцлер Черкасский и вице-канцлер Остерман. Место третьего министра в течение шести лет было вакантным и его последовательно занимали Головкин, Ягужинский, Волынский и Бестужев-Рюмин. Хозяйничал в кабинете Остерман. При этом существовал Сенат, главный орган исполнительной власти, то есть правительство со своими коллегиями, главными из которых были Иностранная, Военная и Морская.

При формировании совещательного органа при Елизавете Петровне специальная комиссия сделала вывод о том, что Кабинет министров неоправданно часто брал на себя функции Сената и коллегий – «кабинет-министры натащили на себя много дел и не надлежащих им». К тому же министры часто снимали с себя всякую ответственность за принимаемые ими решения. В декабре 1741 года Кабинет министров был упразднён, но учреждался кабинет при дворе, как это было при Петре I, во главе с Иваном Черкасовым. Сенат, как и при Петре  I, опять стал главным правительственным органом России.

А.П. Бестужев на первых порах получил скромную должность управляющего почтовым ведомством. Потом возникла надобность в оказании помощи в иностранных делах канцлеру Черкасскому, которого Елизавета ценила за безупречную честность и крайнюю осторожность в делах, но на которого было много нареканий со стороны иностранных посланников, жаловавшихся на его лень, отсутствие всяких способностей и незнание иностранных языков. Самым подходящим кандидатом на должность вице-канцлера оказался Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Только он, по мнению многих, мог бы заменить отправленного в ссылку Остермана по части внешней политики России. 12 декабря по инициативе влиятельного Лестока он был назначен на место бедного сосланного графа М.Г. Головкина с сохранением должности начальника всех почт империи. Судя по всему, Бестужеву понадобилось приложить достаточно много усилий и старания, чтобы заслужить эту должность, потому что особым расположением он у Елизаветы Петровны пока не пользовался. По некоторым данным, Елизавета, выслушав рекомендации Лестока в адрес Бестужева, якобы пророчески сказала:

– Ты готовишь себе пучок розог.

Валишевский утверждает, что в возвышении Бестужева помогала также дочь A.M. Черкасского, жена графа Петра Шувалова, бывшая в милости у Елизаветы. В его пользу, кроме Лестока, высказался также уже вошедший в доверие к Елизавете маркиз Шетарди. Итало-француз назвал его самым подходящим человеком для занятия иностранными делами. В своих отчётах в Париж он описал нового вице-канцлера как человека, который ловко пишет, свободно изъясняется на иностранных языках и весьма трудолюбив, хотя и любит общество и весёлую жизнь, рассеивая этим посещающую его иногда ипохондрию. Шетарди полагал, что Бестужев был «настолько тщеславен, что не пожелает играть такую же роль, как князь Черкасский». В отношении нравственных качеств нового вице-канцлера Шетарди особых иллюзий не питал. Ещё в депеше от 5  августа 1740 года он писал в Париж:

«Бестужеву судя по тому у что думают о нём многие, один из людей, не признающих никакой узды у сдерживающей людские пороки; поэтому большинство убеждено, что он кончит трагически, как и его предшественники. Полагают, кроме того, что Бестужев скорее будет подчиняться влечению гнева, нежели долгу признательности».

Таково, по-видимому, было мнение окружения Бестужева на конец правления Анны Иоанновны, ибо лично своего будущего соперника маркиз не знал и питался слухами и высказываниями русских сановников. Отметим только, что, в отличие от некоторых других историков, Соловьёв утверждает, что никакими комплексами по отношению к Бестужеву-Рюмину Елизавета не страдала. Из характеристики историка явствует, что поскольку Елизавета вполне благосклонно относилась к личности Бирона, то краткая близость Алексея Петровича к временщику рассматривалась ею отнюдь не как отягчающее обстоятельство. «Таким образом, благосклонность Елизаветы к Бестужевым даже и без внушения Аестока объясняется легко», – пишет наш знаменитый историк.

Став у руля российской внешней политики, увенчанный орденом Андрея Первозванного, Бестужев на первых порах проявлял чрезвычайную осмотрительность и так называемую французскую партию при дворе старался ничем не раздражать. Так что «первый поклон отдавался императрице, а второй – ему», говорили в дипломатическом корпусе. Маркиз Шетарди и официально аккредитованный при дворе Елизаветы французский посланник Луи д'Юссон, известный как д'Аллион, полагали, что новый вице-канцлер станет послушным исполнителем предначертаний Версаля и не подозревали в его поведении никакого подвоха. Эта иллюзия теплилась у Шетарди до самого апреля 1742 года, когда вице-канцлер уже освоился со своим положением и приступил к выполнению своей продуманной внешнеполитической программы.

Россия, на целых 15 лет погрязшая в дворцовых переворотах, заговорах, казнях и ссылках то «верховников», то членов брауншвейгской семьи, то временщика Бирона и его помощников, по мере возможности пыталась хоть как-то сохранить наследие великого Петра. С приходом на трон Елизаветы внутреннее положение почти на целых двадцать лет стабилизировалось, и теперь Россия могла занять более-менее активную позицию в Европе. Необходимо было сохранить свои позиции в Прибалтике, активизировать политические и экономические связи с Европой и противодействовать всевозможным антироссийским коалициям. И в это время в Коллегии иностранных дел появился умный, деятельный, опытный и энергичный человек – Бестужев-Рюмин, которому все эти задачи были вполне по плечу.

Его появление быстро заметили и в европейских столицах, и Франция, Австрия и Пруссия включили все свои дипломатические средства и возможности, чтобы добиться расположения России. У русских были самые лучшие солдаты в Европе, и стоили они очень дёшево. Идей в Европе всегда было много, а вот с солдатами – всегда худо. Солдаты были самым дефицитным товаром у всех генералов и королей.

Швеция и Пруссия стали объектами первоочередного внимания Алексея Петровича. Заключённый в декабре 1740 года оборонительный союз с Пруссией поставил Россию в двусмысленное положение: она одновременно оказалась союзником враждующих между собой Австрии и Пруссии. В 1741 году Швеция, в конце концов, науськиваемая Францией, развязала войну с Россией, которая началась под предлогом свержения с русского престола Анны Леопольдовны и водворения на трон царевны Елизаветы, а на самом деле это был повод для возвращения утерянных во время Северной войны Прибалтики и Ингерманландии и ликвидации Ништадтского мира. Шведский посол в Петербурге Э.  Нолькен45, который получил из своей казны крупную сумму денег на подкуп царевны Елизаветы, вместе с маркизом Шетарди искал случая заставить её дать обещание способствовать этим целям.

Примечание 45. Существует версия, что Шетарди «купил» принцессу Елизавету, помогая ей приобрести отцовский трон взамен на возвращение шведам прибалтийских провинций. К. Валишевский уверенно утверждает, что, во-первых, денежная помощь француза была символичной, а, во-вторых, Елизавета никаких конкретных обещаний ни Шетарди, ни Нолькену не давала и вела себя весьма осторожно. Возможно, она и обещала кое в чём поспособствовать в будущем шведам, но наверняка это было сделано лишь по тактическим соображениям. Она была уверена, что, став императрицей, она «забудет» о всех своих обещаниях. Конец примечания.

Елизавета Петровна проявила осмотрительность и на поводу у Шетарди и Нолькена не пошла. Фактически она без их помощи взошла на русский трон и стала проводить внешнюю политику, в целом отвечавшую национальным интересам России.

Елизавета Петровна. Художник И.Я. Вишняков

Елизавета Петровна. Художник И.Я. Вишняков

Положение Бестужевых-Рюминых в первые годы царствования Елизаветы Петровны было не таким уж и прочным. Их временные политические единомышленники-англичане жаловались, что оба брата ведут себя слишком робко и пока не пользуются в правительстве таким влиянием, которое они заслуживали. Причин было несколько. Одна из них заключалась в том, что при дворе Елизаветы Петровны возобладала так называемая франко-голштинская партия, во главе которой стоял французский посол Шетарди, Лесток и гофмаршал при дворе великого князя Петра Фёдоровича Бруммер (Бруммер). С ними А.П. Бестужеву приходилось всё время бороться. Сильно было также влияние группы канцлера князя A.M. Черкасского (1680–1742) и генерал-прокурора князя Н.Ю. Трубецкого (1699–1763), поддержка которых братьев Бестужевых была достаточно условной.

Бестужевы-Рюмины имели при дворе и своих друзей: конференц-министра46 князя А.Б.  Куракина (1697–1749), князей Голицыных и некоторых других, но они большого веса не имели. Иностранные дипломаты отмечали, что душой этой группы был старший брат Михаил Петрович Бестужев-Рюмин. А Шетарди, наблюдатель в общем-то поверхностный, полагал даже, что директор почт, а потом вице-канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин «вёл дела, почти беспрекословно подчиняясь старшему брату Михаилу», который был якобы гораздо сильнее младшего брата. Более глубокие аналитики среди иностранных дипломатов так не считали, но полагали, что политическая система взглядов А.П. Бестужева-Рюмина являлась собственно программой Михаила Петровича, приобретённой им во время двух командировок в Швецию.

Примечание 46. Неформальная, но важная должность в группе из 10 министров и сановников, выступающих в роли советников императрицы Елизаветы. Конец примечания.

Шетарди, взяв в голову, что младший Бестужев подвержен его личному обаянию, принялся обхаживать его со всех сторон, надеясь приобрести в нём «партизана» Франции. Он был сильно удивлён, когда обнаружил, что Алексей Петрович на самом деле был ярым франкофобом. Шетарди тут же приписал такое поведение вице-канцлера влиянию старшего брата. Создаётся впечатление, что просчёт француза-маркиза в личности вице-канцлера произошёл не только по его вине, но и благодаря мастерской игре самого Алексея Петровича. Очевидно, что в «паркетной игре» и маскировке своих истинных взглядов он нимало не уступал Шетарди, а даже его в чём-то превосходил.

Карьере старшего брата Бестужева, как мы увидим ниже, помешала его первая жена, бывшая вдова скончавшегося П.И. Ягужинского и дочь канцлера Г.И. Головкина (1660–1734) – умная и деятельная Анна Гавриловна (ум. в 1751 году).

Она была замешана в так называемое лопухинское дело и заплатила за это своей жизнью.

Изучая дела и поступки Михаила Петровича, приходишь к выводу, что он мало в чём уступал младшему брату. Он был умён, образован, энергичен, многоопытен, так что, повернись судьба несколько иначе, Михаил Петрович имел бы неплохие шансы для того, чтобы, как и младший брат, стать великим канцлером47.

Примечание 47. Употребляемое нами выражение «Великий канцлер» не несёт оценочной информации: так при Елизавете Петровне называлась должность, присвоенная А.П. Бестужеву-Рюмину. Конец примечания.

В феврале 1742 года М.П. Бестужев стал обер-хофмаршалом при дворе Елизаветы Петровны, а в день коронации, 25 апреля, получил орден Андрея Первозванного, а вскоре – одновременно с отцом и братом – графское достоинство Российской империи.

Долго и часто утверждалось, что А.П. Бестужев-Рюмин единолично определял потом внешнеполитический курс России, но, как свидетельствуют факты, это была только видимость, а на самом деле бразды внешней политики держала всё-таки государыня императрица, а канцлер играл роль её главного советника. Соловьёв утверждает, что миф о том, что императрица не занималась государственными делами и всё свободное время посвящала развлечениям, придуман её недоброжелателями. Елизавета, практически не подготовленная к роли правительницы, была от природы достаточно умна и наблюдательна. Она не могла не заметить подспудной борьбы между своими вельможами и не торопилась принимать чью-то сторону, считая их всех полезными для службы. Её медлительность и нерешительность в принятии решений объяснялись в основном тем, что, не имея солидного и систематического образования, она не могла сформировать собственное мнение по тому или иному вопросу, старалась выслушать все «за» и «против», сопоставить точки зрения двух-трёх людей, а потом уже решать, что и как делать.

Как бы то ни было, императрица и Бестужев образовали политический тандем, просуществовавший до 1756 года. В эти годы Бестужев разоблачил происки французского посла Шетарди, повёл дело на отход от старой союзницы России Пруссии и на организацию похода против Фридриха II (1712–1786), на союз с Англией и Австрией. Решения по внешнеполитическим вопросам принимались примерно по следующей схеме: Бестужев приходил на доклад к Елизавете с выписками из реляций русских представителей за границей, зачитывал их, добавлял свои соображения к ним и предлагал несколько аргументированных вариантов действий.

Конечно, в 1742 году вице-канцлеру ещё не всё удавалось. Сменивший Э. Финча английский посланник Сирилл Уич (Кирилл Вейч) жаловался в Лондон, что не может быть и речи о быстром и ясном решении внешнеполитических вопросов с русской Коллегией иностранных дел. Всё усугублялось, по его мнению, тем, что императрица всячески избегала занятий делами и выслушиванием докладов министров, предпочитая им придворные празднества, фейерверки и балы. А пока англичанин установил контакт с Бестужевым-Рюминым и информировал его о событиях в Европе. В частности, в апреле 1743 года он довёл до его сведения об интригах французской дипломатии в Стокгольме, о чём Алексей Петрович письмом от 30 апреля незамедлительно сообщил «превосходительному барону» И.А. Черкасову для информации Елизаветы Петровны.

В знак милости от императрицы А.П. Бестужев получил конфискованный у графа А.И. Остермана дом, а указом от 16 февраля 1742 года ему было полностью выплачено заслуженное за прошлые времена жалованье и назначен оклад в размере 6000 рублей годовых. 25 апреля 1742 года, в день коронации Елизаветы Петровны, по его ходатайству отец был пожалован в графское Российской империи достоинство, которое распространилось и на самого вице-канцлера, и на его старшего брата. В 1744 году он получил должность великого канцлера, а в 1745 году – титул графа Римской империи, облагородив этим титулом всех членов своего семейства.

По словам Валишевского, активное участие в делах А.П. Бестужева-Рюмина принимала его супруга. Историк утверждает, что, пользуясь авторитетом примерной супруги, Бестужева-Рюмина, тем не менее дала многочисленные и неопровержимые доказательства несправедливости этого мнения и втайне от мужа занималась любовными похождениями. Она якобы не любила русских и во всём покровительствовала Пруссии. Историк намекает, что она, по всей вероятности, была на содержании у прусского посланника, пока этот посланник своими неосторожными действиями не разоблачил её в глазах мужа. О том, как расправился Алексей Петрович над изменницей в своём доме, история умалчивает. Есть, однако, сведения о том, что после разоблачения своих любовных и шпионских эскапад Анна Ивановна вела себя в доме тише воды и ниже травы и во всём безмолвно покорялась мужу.

В конце 1742 года Елизавета тайно обвенчалась с графом А.Г. Разумовским в церкви подмосковного села Перово. Обстоятельства сего брака до сих пор до конца не выяснены. Согласно Валишевскому, тайные переговоры с духовником императрицы Дубянским вёл А.П. Бестужев-Рюмин, который опасался, что императрица может польститься на брак с прибывшим в Петербург Морицем Саксонским. Если бы брак с иностранным принцем состоялся, то карьера Бестужева, сделавшего ставку на фаворита Елизаветы Разумовского, была бы поставлена под вопрос. Дубянский пользовался поддержкой иерархов церкви, в частности Стефана Яворского. Став фаворитом Елизаветы, Алексей Григорьевич до самого 1757 года поддерживал во всём канцлера, но сам в политику никогда не вмешивался. Он был бы просто образцовым фаворитом, если бы не слишком поклонялся Бахусу.

Сам Алексей Петрович считал себя ревностным верующим, сознавая в то же время недостаточность этого рвения. Например, избалованный вращением в высшем обществе, он любил хорошо выпить и закусить и, естественно, поста не соблюдал. Это его, в общем-то, не особенно угнетало, но всё-таки слегка беспокоило: в глазах благочестивой императрицы Елизаветы, соблюдавшей уставы церкви, и её придворных ему не хотелось выглядеть откровенным греховником и нарушителем правил православной церкви.

Поэтому он через своего подчинённого, посланника в Константинополе Алексея Андреевича Вешнякова, обратился к «блаженнейшему и всесвятейшему архиепископу Константинополя, Нового Рима и вселенскому патриарху господину Паисию» с просьбой выдать ему «снисходительную разрешительную на мясоестие грамоту». Паисий такую грамоту выдал, и благодарный за индульгенцию Бестужев 30 июля 1745 года написал ему письмо, в котором объяснил, что к несоблюдению поста его вынудило «не лакомство и святых постов презрение», а «крайняя слабость моего здравия и последнее изнеможение» от трудов праведных. Бестужев уверял патриарха, что является искренним сыном православной церкви и что «все узаконения и определения её… признаваю и почитаю».

Григорьев Борис Николаевич


 
Перейти в конец страницы Перейти в начало страницы