Приложения

№44. 1921, 19 сентября. – Заявление в Лебедянскую уездную комиссию по чистке РКП(б) Б.А. Никольского. Источник: ЦДНИТО. Ф. 840. Оп. 2. Д. 3208. Л. 18-22.

 

В Лебедянскую упровкомиссию члена Р.К.П.,
партбилет №73302, Б.А. Никольского

Заявление.

Случайно узнал, что Лебедянская упровкомиссия исключила меня из Р.К.П., как «партийного карьериста, которому больше всего дороги личные интересы». Сообщаю комиссии, что это постановление считаю неправильным, ошибочным, непродуманным и опротестовываю его, пользуясь предоставленным мне сроком (2 недели), считая с 12 сентября, которым помечено постановление, чрез вашу комиссию пред губернской.

Я удивлён двумя обстоятельствами, меня занимают два вопроса: 1) Что комиссия нашла во мне от «партийного карьеризма», 2) Чем доказуется, что личные интересы мне всего дороже (подразумевается, дороже Партии)?

Сколько я не думал, получив известие о своём исключении, но этим двум пунктам – я путём тщательного сличения своей биографии, хотя бы за последнее время, с предъявленными мне обвинениями, не смог, по совести, понять, в чем же дело, и я утвердился во мнении, что произошло какое-то дикое недоразумение или заранее враждебный подход ко мне. Мне представляется, что комиссия введена в заблуждение каким-то ловким человеком, который постоянно наседал на неё с якобы серьёзными доводами против меня, сводя на деле, в моё отсутствие, очень тонкие счёты со мной, как личностью ему неприятною. Я прошу товарищей из комиссии беспристрастно, забыв на момент, что они исключили меня из Партии, вдуматься в эти мои последние слова и по совести размыслить, были ли материалы или пустые слова (подчёркнуто автором – авт.) обо мне как негодном члене Р.К.П.

Позвольте, товарищи, остановиться на первом пункте обвинения – партийном карьеризме. Я не знаю, конечно, в чем он, по-вашему, выразился, но я спрошу хотя бы т. Берзина, знавшего меня больше года, добивался ли я всякими неразборчивыми, преступными путями, чтобы меня избирали на ряде конференций абсолютным большинством в Уком, а в самом Укоме меня избирали председателем или секретарём? Если т. Берзин искренне ответит на мой вопрос, то его ответ будет: «Нет, этого не было, чтобы он всячески протягивал сам себя, вопреки желаниям большинства».

Теперь другие факты:

1) В 1918-1919 году я был членом Губисполкома и Тамбовского Укома Р.К.П., и сам попросил снять меня для партработы в село Рассказово, ближе к массам. В Рассказове я был больше года и работал просто районным организатором и председателем райкома, никогда не прося всяких «повышений», не обивая по этим вопросам порогов Губкома.

2) В 1920 г. я был переброшен в Лебедянь членом Укома и по истечении, кажется, 3-й уконференции, Уком выдвигал меня предукомпартом вместо т. Ланина, бывшего таковым – т.т. Алфёров, Васильев, Татаринов и Шахов, вероятно, помнят (они были тогда в Укоме), как я категорически отказывался, и несмотря ни на что, все же отказался после нескольких переголосований. После место предукома занял т. Милованов, и может ли кто утверждать, что я отбивал у него это место, хотя считался более опытным работником. Где же здесь карьеризм? Наконец после, когда меня тянули в Губком на ответственную работу по заведыванию агитпропотделом Тамбовского Губкомпарта, я отказывался и президиум Губкома может свидетельствовать, что я не ломался и не рисовался от такого почётного назначения с точки любого «партийного карьериста», каковым я себя не могу признать после всего сказанного на этих двух страницах.

Теперь о втором обвинении – это то, что личные интересы мне дороже интересов партии. Я уверен, что здесь та же «неизвестная» ловкая рука подсунула комиссии единственное, что она могла подсунуть – это мой отъезд в Москву. Прежде чем перейти к этому вопросу – позвольте мне опять вкратце коснуться условий моей прежней работы и доказать, что обвинение неправильно вообще! Хотя бы из предшествовавшего (мой переход от Губисполкомства к массовой низовой работе) видно, что дело было не так, как гласит обвинение, что в частности сама партработа притягивает меня больше всего. Наконец, с Партией я пережил все её трудные моменты (во время легальной работы).

В Тамбове в июне 1918 г. я спасался от преследований белогвардейщины, в 1919 г. я эвакуировал огромные материальные ценности из Рассказова от Мамонтова, и отъехав от Рассказова на 7 вёрст с обозом, я возвратился на утро с 3-мя товарищами и образовал Ревком, представляя с этими товарищами и власть, и реальную силу. Неоднократно, что может засвидетельствовать т. Васильев Б., тогдашний председатель Тамбовского Укома – я просился на фронт, и после, уже в Лебедяни, во время мобилизации на Польский фронт членов Укома или Уисполкома – я просил Уком отпустить меня на войну, но Уком не пустил (было это во времена Ланина, Милованова, вскоре после отъезда Трелина из Лебедяни, я тогда заведывал отделом работы в деревне).

Теперь о моем отъезде в Москву. Товарищи члены комиссии видели, что я в нужное время мог взяться за винтовку. В период мирного экономического развития я считал целесообразным использовать и углубить свои знания путём высшего образования для будущей работы. Уком, затем Губком (сначала колеблясь, а потом всецело) и, наконец, Ц.К. дали мне возможность учиться. Я уехал не своевольно, не ставя свои интересы превыше всего, не идя против Партии, но по согласию в течение нескольких раз всех органов Партии от Укома (не считая «особых мнений» т. Шахова, не воздействовавших ни на Губком, ни на Ц.К.) до Губкома и до ЦеКа. Моя поездка является лучшим опровержением моей якобы склонности к партийному карьеризму – я променял почётное назначение завагитпропом Губкома на работу коммуниста-студента. Если бы я был карьеристом – я бы так не рассуждал.

Я кончаю, товарищи члены проверочной комиссии, этим своё заявление. Я заявляю вам, что выкинуть меня из Партии вы не имеете коммунистического права, если вы обсудите все это дело не с точки зрения наговоров и интриг, а как проверочная комиссия, по своей коммунистической совести. Исключение из Партии для меня равносильно гражданской смерти. Если даже Губернская комиссия, в которую вы перешлёте, надеюсь, это заявление, если не разрешите его сами, не поймёт моих объяснений, то мне остаётся печальная роль коммуниста вне Партии. Вы меня можете выгнать из Партии, с которой я сжился, которая мне дорога и по трудностям, и по радостям, и по воспоминаниям, но я не отойду от порога Партии.

Я ещё раз прошу пересмотреть моё дело и в крайнем случае отослать это заявление в Тамбов. На днях я сам приеду в Лебедянь и дам все нужные устные объяснения. Сейчас я задержан тем, что не могу достать предложения на проезд, но все же буду скоро.

С коммунистическим приветом,
Б. Никольский.

19/IX – 21 г. Прилагаю рекомендации –
по приезду доставлю добавочные. Б. Никольский.

Примечание: на первом листе заявления 2 надписи: «На рассмотрение Губкомиссии» (подпись неразборчива – авт.) и «Постановление Укомиссии оставить в силе. 27/IX» (подпись также неразборчива – авт.).

Кривошеин Николай Викторович