№9.
Интервью с князем Г.И. Васильчиковым
Ф.Медведев, Русский курьер, №118, 10 октября 2003.
Роскошный гранд-отель «Мариотт», воздвигнутый четыре года назад на Тверской, гудит как улей. Богатые господа из-за границ с цветками в петлице, тонкий аромат дорогого яванского табака, вышколенные с дежурными улыбками рецепшен, тенеподобная непроницаемая агентура...
Кстати, о Лермонтове. Та роковая дуэль у подножия горы Машук была ему почти навязана. Несмотря на все усилия друзей, расстроить ее не удалось и когда на лесной лужайке под Пятигорском противники были разделены по своим местам, то Лермонтов, подняв вверх дуло пистолета, обращаясь к своему секунданту громко сказал, да так, что Мартынов не мог не слышать:
– Я в этого дурака стрелять не буду.
Это переполнило чашу терпения противника. Он прицелился. Лермонтов упал раненый под самое сердце и, вздохнув два раза, тут же на месте скончался.
– Итак, господа, что будем кушать?
В ослепительно белом переднике официантка положила перед нами чистокожаное меню.
– Скажите, любезная, – откликнулся князь Григорий Илларионович, – не найдется ли у вас на кухне морошки? Захотелось, знаете ли, вспомнилось вдруг детство.
Юная подавальщица, не смутившись, поинтересовалась, а что такое морошка.
– Как бы это попроще сказать… – Князь на секунду задумался: – Морошка, это, ее еще Лермонтов любил, это болотная ягода, рыжеватая и душистая.
– Почти дословно я цитирую вам воспоминания отца о свидетельствах моего прадеда, князя Александра Илларионовича Васильчикова о дуэли Лермонтова с Мартыновым. Подробности той ужасной истории долгие годы не были известны, ибо ее участники, чтобы не порочить имя великого поэта, договорились молчать. И только в конце XIX века мой предок решил объясниться с людьми, опубликовав статью о тех событиях в «Русской старине».
Выходит, что в эти минуты я, как говорится из первых рук, пусть и через три поколения, получаю информацию о гибели великого русского поэта. Как я понимаю, именно этой информацией пользовались все литературоведы, описывая самую трагическую страницу биографии Лермонтова.
Напомните, был ли наказан за участие в дуэли ваш пращур?
Все участники поединка были разжалованы в солдаты и только князь Васильчиков отделался дисциплинарным взысканием. Из уважения к его отцу, крупному государственному деятелю времен Николая Первого. Как бы сейчас сказали его амнистировали, и карьера его не подпортилась. Вельможа Николаевской эпохи – это князь Илларион Васильчиков, который вошел в историю тем, что насоветовал Николаю первому открыть огонь по восставшим офицерам 14 декабря 1825 года. Да, это так. Конечно, советы давать легче, чем что-либо совершать. Илларион Васильевич, генерал от инфантерии, член Государственного совета, командующий войсками в Петербурге. Когда противостояние верхушки восставших во главе с Рылеевым и Пестелем достигло предела, и все чины были на Сенатской площади, то царь и князь стали оживленно говорить по-французски. Стоявшие рядом слышали, как Николай говорил: «Вы хотите, чтобы я открыл огонь по своим подданным в первый день моего царствования?» И мой прадед ему ответил: «Да. Чтобы спасти империю». И через пять минут все было кончено.
Но, князь, те пять громовых минут раскатились на века. Помню, еще в начальной школе нам то и дело на уроках истории совали в нос стрельбу на Сенатской: кровавый царь, Николай Палкин, убийца декабристов... Так что прадед ваш влип, простите, в историю, давая советы.
Георгий Илларионович махнул рукой, давая знать, что не хочет развивать больную тему.
Начиная с 1978 года князь Васильчиков регулярно приезжает в Россию. Когда я спросил, как его, белоэмигранта, князя впустили еще при Андропове до всяких перестроек в СССР, он энергично ответил:
– Еще бы меня не впустить, ведь я тогда служил в Де Бирсе, а якутские алмазы нужны всему миру. Семейство Васильчиковых одно из славнейших в нашей стране. К каким только событиям и именам за триста лет они не причастны! К радикальным реформам и либеральным веяниям, к императорским указам, к военным действиям в Сербии, в Крыму, на Кавказе и Дальнем Востоке. К судьбам русских царей и главарей III Рейха, к биографиям Лермонтова, Чаадаева, Столыпина, Распутина, Набокова, патриарха Тихона и Солженицына...
Князю скоро исполнится 85 лет, и его визиты в Москву связаны, прежде всего, с изданием мемуаров его родственников, близких.
– В прошлом году в журнале «Наше наследие» мне удалось напечатать воспоминания моего дядюшки князя Бориса Александровича Васильчикова, который родился в 1860 году в нашем родовом имении Выбити Новгородской губернии и скончался в 1931 году в Русском Доме под Парижем. Он был единственным сыном известного либерального деятеля князя Александра Илларионовича Васильчикова от его брака с Евгенией Ивановной Сенявиной. Осиротев еще юношей и унаследовав крупное состояние, он начал так быстро его растрачивать, что мой дед князь Сергей Илларионович, будучи главой семьи, подал ходатайство императору Александру III, чтобы ему был назначен опекун, который, состоя под личным надзором государя, предоставив ему все же подобающую сумму на текущие расходы, оставил бы капитал нетронутым. Опекуном был назначен сам дед. Везло же вам Васильчиковым! Их и прощали, и жаловали, и сам государь под опеку брал... Но дядя Боря, мне кажется, заслужил такую монаршую милость, в отличие от нынешних новорусских мошенников и рвачей. Это был просвещенный барин, русский европеец, убежденный конституционалист. Во всех отношениях порядочный и неглупый человек, он не был однако... человеком государственным. Это был министр времен Николая Павловича прямой, честный, не склонный угодничать ради земных благ, имевший обычай говорить откровенно и перед восседавшими на престоле. Но при всем этом, к сожалению, во многих делах он был дилетантом, не вникал в подробности и руководствовался только здравым, с самокритичной оценкой, смыслом. Знаете что он сказал сам о себе? Цитирую: «Я был в свое время очень хорошим предводителем, хорошим губернатором, никуда не годным министром и абсолютно бесполезным членом Государственного Совета». В конце концов, кстати, его заменили небезызвестным Кривошеиным. И вы не правы, Феликс Николаевич, что все цари прощают. Смелость говорить истину кому бы то ни было, была свойственна и его супруге.
Во время Первой мировой войны она в составе комиссии была послана с инспекцией в лагеря военнопленных и под впечатлением поездки написала резкое письмо императрице Александре Федоровне, в котором говорилось о необходимости удаления Распутина. Об этом письме она не сказала даже мужу, ибо знала, что он станет отговаривать, захочет все смягчить. А она хотела все высказать резко и убедительно. И что же, мгновенно последовало высочайшее повеление о высылке тети Сони, княгини Софьи Николаевны Васильчиковой из Петрограда. А вскоре и дядя Боря был вынужден подать в отставку из числа членов Госсовета. Правду в глаза все-таки не любят. Но Борис Александрович, чудом оставшийся жив в революцию, страдал и от своей доброты. Вернее и доброта его однажды не спасла, не выручила в тяжелые для него времена. В 1918 году большевики его арестовали и посадили в тюрьму. Дядя Боря делал попытки освободиться, обращался к некоторым первым лицам нового режима, которых он когда-то выручал из политических неприятностей. Одним из них была Е.Д. Стасова. Одно лицо близкое к этой фамилии обратилось к ней с просьбой об облегчении участи князя Васильчикова, на что железная ленинская леди, не моргнув глазом, ответила: Мы, революционеры, на собственном опыте поняли, что с политическими противниками надо обращаться суровее, нежели с нами обращалось царское правительство. И я ничего не сделаю для Васильчикова. Тогда дядя Боря обратился к самому Ульянову-Ленину, напомнив ему, как будучи псковским губернатором, он дал незнакомому ему лично молодому юристу левых взглядов Владимиру Ульянову, которого теснила полиция, разрешение на его первый выезд за границу. Ответа не последовало.
А другой ваш дядюшка Вяземский, погиб страшной смертью в своем имении в Лотареве. Кровавый алтарь Отечества обагрился еще одной васильчиковой кровью.
Да, его растерзали озверевшие солдаты на станции Грязи. В отместку за то, что он, будучи предводителем дворянства, организовывал мобилизацию на фронт юношей из крестьян и бедноты, новое местное начальство решило его самого отправить на войну. Он скрылся на вокзале у начальника станции. Но солдаты, узнав об этом, поднялись наверх, где он скрывался, избили его до полусмерти и сбросили вниз.
Скажите, князь, а почему, как мне кажется, вы не в совершенстве владеете русским? Вы не учились в русской школе?
Ах, да извините, мне еще мешает мое заикание. В русской школе я не учился. Еще младенцем я попал с родителями в Англию, потому что наша семья уплывала из Крыма перед самым последним пароходом с эвакуированными, на котором уезжала из России императрица Мария Федоровна. Ее сестра была английской королевой. Первый мой язык был английский. Детство провел в русской колонии под Парижем, в Клямаре. Мальчишки надо мной всегда глумились за мой никудышный русский. Дразнили меня англичанином. Более-менее я стал владеть русским разговорным к двадцати своим годам. Но я считаю себя русским по крови и языку. Мама зачала меня в России, а родился я уже в другой стране. Поэтому я всегда говорю: я не поехал в Россию, а вернулся в Россию. Хотя по паспорту я швейцарец и англичанин.
Но, простите, князь, как же вы участвовали в работе Нюрнбергского процесса в качестве переводчика, если вы не владели русским в совершенстве?
Да, меня пригласили на эту работу случайно, но я не был устным переводчиком, я переводил письменно.
Видели, конечно, всех главарей Рейха? Что запомнилось?
Конечно. Запомнилось, что Геринга допрашивал главный американский прокурор и второй наци его совершенно ловко обкручивал, по-русски водил за нос. Он иезуитски отвечал на его идиотские вопросы. А Риббентроп был сукиным сыном. Его спросили как же он, будучи министром иностранных дел, дипломатом, смог допустить кровавую вакханалию с народами и людьми, он на голубом глазу ответил: Кто видел ясные глаза фюрера, тот не мог устоять перед его приказами. В Нюрнберге я провел с октября 45-го по август 46-го. А тем временем мой американский шеф изобрел систему синхронного перевода. Образовывались объединенные нации. Он предложил мне поехать в Штаты и работать в ООН, переводить с французского. Я решил попробовать, посидеть в Нью-Йорке недели две-три, а просидел 15 лет.
Ничего себе, ну и биографица у вас, Григорий Илларионович!
На толстенный том мемуаров. Который я и тороплюсь сейчас закончить.
Другого сукиного сына Вышинского не раз, наверное, слышали с трибуны?
У меня была к нему такая антипатия, что я, будучи старшим переводчиком в ООН, не мог его переводить, из отвращения к нему.
Ну, а Хрущев при вас стучал ботинком по трибуне?
Находясь в будке вместе с переводчиком Трояновским, я все это видел. Я спросил Олега, Хрущев нынче в хорошем настроении или нет. Он ответил, да в хорошем. И была большая пресс-конференция, на которой в большинстве были англоязычные журналисты. Один газетчик задал Хрущеву вопрос, который ему не понравился. Он вспыхнул и сказал нечто такое, дескать, молодой человек, если бы я не был благовоспитанным человеком, то я бы назвал вас тем, что болтается у собаки между ног. Никита Сергеевич решил, что выдал нечто умное и сам стал себе хлопать. А когда он стучал ботинком, то я видел смущение Громыко и других русских дипломатов. Они понимали, что это хамство. Но Громыко тоже не мог не хлопать.
Вот вам, князь, гарны очи первого секретаря ЦК КПСС. Со времен Нерона и Ивана Грозного ничего не изменилось. Вы тоже так считаете?
Нет, все-таки в России кое-что изменилось. Хотите скажу, что? И изменилось довольно быстро по историческим меркам. Я заметил, что в людях нет физического страха, люди в России перестали бояться. И это огромное достижение последних лет.
Дай-то, Бог, князь! В судьбу верите, в мистику? Сколько, простите лет, думаете прожить на этом свете?
Все во власти Господа. А судьба это и есть Бог. Моя мать погибла под колесами такси в Париже. Ей было всего 62. И это судьба (что же еще!) заставила ее ночью выйти из дома, чтобы опустить в ящик письмо моему отцу с описанием нашего семейного обеда. Прожила всего несколько минут, вызвали ближайшего доктора, внука Льва Толстого. Но, увы...
Как вы относитесь к милому мальчику Гогенцоллерну с его мама Марией, которые нынче претендуют на Россию. Вы же князь, и должны, наверное, чинопочитать.
Все знают о том, что какая-то там испанская гогенцоллернская ветвь женилась на Романовой, думая, что она богатая. А Романовы думали, что богаты те. Оказалось же ни те, ни эти. Родился мальчик, милый, славный, но что с того. А уж о претензиях мамы Марии Леониды Георгиевны на российский престол не может быть и речи. Она ведь разведенная Багратиони.
Куприна, Бунина, Цветаеву не знали?
К сожалению, нет. Переписывался с Владимиром Набоковым. Ставший знаменитым, писатель был лентяем. Лежал или восседал, когда к нему приходили визитеры, а его жена писала за ним на черной грифельной доске. Он комментировал с высоты своего величия. Хотя разбогател на «Лолите», имуществом особым не владел. Жил в гостиницах, а позже в доме на берегу Женевского озера. Однажды мой друг-переводчик спросил его, почему он не пытается перевести Лескова. Набоков ответил весьма экстравагантно: «Потому, что Лесков не знал русского языка».
Снова подошла официантка. Мы разобрались и с морошкой, и с прочими терминами, обед заканчивался. Я заметил, что мой собеседник (всё-таки почти 85!) уже устал. Патриарх Тихон, Кутепов, дебирсовский Оппенгеймер неизбежно отодвигались на другой обед. На сладкое я задал князю Васильчикову, замечательному русскому человеку уникальной судьбы и биографии банальный земной вопрос:
Я заметил, князь, что на вас какая-то уж слишком не княжеская домашняя кофточка...
Ну что вы. Эта кофта мне дороже всех на свете. Она будет греть меня всю жизнь до конца. Мне подарила ее одна русская девушка, которую я очень любил. И которая очень любила меня. Хотя между нами было тридцать лет разницы.
Князь как-то тяжело вздохнул. А я понял, что это самое главное, что сказал мне в длинном разговоре швейцарско-английский подданный Григорий Илларионович Васильчиков. В России. В гранд-отеле Мариотт. За обедом с морошкой.